Закон - тайга - Эльмира Нетесова

— А что, если я детей на себя запишу, когда свободным стану?

— Это тебе решать. Ты и незаписанный отцом стал. Вон как Нюрка тебя любит. Спать не хотела, тебя ждала. Сережка к ужину ждал. Переживали, — призналась баба.

— Добрые они, путевые кенты… — Осек себя Горилла и поправился: — Дети, говорю, у нас с тобой файные…

— У нас с тобой? Дети? — Ольга расплакалась на Гришкином плече.

Кто-то называл его бандитом, вором, уголовником. А он ее ребятишек признал своими. Родной отец отказался. Не навестил. Забыл их. А Гришка родными считает. Вон в бараке был. А вернулся домой. К ним. В свою семью, лила баба на мужичье плечо слезы радости,

А Гришка испугался — неужели опять обидел ненароком? И гладил спину, уговаривал:

— Потерпи малость. Вот соскребу внутрях чертову шерсть, вовсе человеком заделаюсь. Ну, не все враз. Не торопи. Шустро дела делаются, да ходки длинны. Авось не вовсе я пропадлина.

В ту ночь он много рассказал Ольге о себе, о своей неуклюжей, невезучей жизни. О кентах молчал. О себе — не утаил. Все, что можно было, поведал без утайки.

Не раз морозило бабу, много раз вздрагивала, наворачивались на глаза слезы, смеялась, когда Гришка рассказал ей о своей поездке в Поронайск к накрашенной бабенке. И вдруг в полуслове оборвал себя Гришка, прислушался и выскочил во двор.

Ольга услышала короткий стон, полузадушенный хрип под окном. Выбежала.

Гришка кого-то совал башкой в землю, окорячив его с боков ногами. Баба пригляделась: тощий мужик вырывался из рук мужа.

— Гриша, пусти его!

— Пошла в дом! — крикнул Горилла грубо. И, ухватив мужика за шиворот, выволок со двора. Там кинул на скамью, сказав: — Канай, падла, до света. И хиляй к кентам. А еще возникнешь, калган в жопу вгоню! И тебе, и другим. Стремач долбаный. Я сам любого на гоп-стоп возьму. Кого увижу тут — замокрю на месте.

Мужик лежал тихо. И так же незаметно исчез к утру.

Горилла, казалось, забыл о нем.

Но вечером, попросив жену не беспокоиться, ушел. Она ждала его…

Нет, трамбовки не случилось. Но в этот день фартовые созвали разборку. Затем и присылали кейта к Горилле. Чтоб предупредил. Но фартовый, оттрамбовав шестерку, дал знать, что не позволит законникам наехать на себя. И явится сам, не когда зовут, а когда он захочет.

Разборку созвал Дед. Причина была одна: вернуть фартового в «малину».

На Гориллу, едва он ступил в барак, навалились скопом. Его связали по всем правилам и предупредили не рыпаться. Когда все было готово, прочли весть от Тестя, которого воровской сход не вывел из бугров. И потому он и сегодня все еще считался хозяином здешних фартовых.

«Ботаете, Горилла подженился и навострился в откол? А не много ли захотел этот фраер? «Малина» не

паровоз. Где захотел, там и слез. У нас есть кенты и жмуры. Кем ему лучше быть — пусть выберет. Начнет дергаться, на разборку его. Нет моей воли пустить его в откол. И общак не крошите. Там и моя доля. Выйду — сгребу».

— Мне Тесть не кент! — возмутился Горилла. И, напрягшись так, что лицо побагровело, попытался порвать ремни, связавшие руки. Но фартовые насели. Помешали. — Всем на волю выйти надо. И вам, и мне. В одних делах мы не бывали. Разные у нас «малины». И Тесть не был хозяином у меня. Есть свой. Но он нынче в ходке. В Усть-Камчатске. А Тесть нынче не может быть бугром. Он — пидер. Потому нового надо. Но не меня. Молодого, — прислонился к стене Горилла.

— А и верно ботает кент! Тесть — западло! Скинуть пора! Чё указывает, паскуда? Свою долю он схватил еще здесь! А долю буграм дают. Он давно не бугор, — поддержал Гориллу ереванский вор.

— Тебя, что ль? — возмутился Плюгавый.

— Мокрицу — в бугры!

— Тромбона!

— На хрен Тромбона с Мокрицей, лучше Шефа!

— Вали ты с ним! Кто его держать будет? А вот Копченый — это да!

— Заткнитесь, заразы! Легавых разбудите! Пусть будет Рысак!

— А что? Тертый кент!

— Валяй Рысака!

— Рысака! — крикнул Горилла громче всех.

Новый бугор вышел на середину и, как того требовал «закон — тайга», первым делом развязал Гориллу, начав свой путь с «амнистии».

Он рассказал, хотя о том все знали, где, когда и за что попадал в ходки. С кем фартовал в делах, кентовался, кого держал в буграх, даже у кого учился фартовать, когда принят в закон.

Поставил два условия: слушаться его во всем и не мокрить никого, пока в неволе.

Когда кенты согласились, Рысак повернулся к Горилле и сказал, обратившись ко всем:

— Кенты! Не один день мы тут кантуемся в казенной хазе. Пайки хавали одни. Но я всегда считал, что «малина» — не зона. Силой держать нельзя. Коль не хотите себе беды, не держите фраера! Он откололся душой. Какой теперь с него навар? Озлобленный фартовый — злей легавого. Без понту под примусом вязать. Пусть хиляет. И не стопорите! Он был удачливым вором! Пусть дышит, как сам того хочет. Для нас он — жмур. Никто не должен помнить его.

— А если всем так захочется?

— Не пускать Гориллу!

— Баба у негб теперь. Дети. Не свои. Не за легкое взялся. Это все равно как два банка сорвать: вывести чужих детей в люди. Нынче он не сам по себе. Замокрите его — баба хай подымет. Дети искать начнут. Кравцов нарисуется. Этот расколет. И кто-то опять под вышку, как Колун и Цыпа, как Сова? Не много ль нашей крови льется? Да и зачем нам Гришка, вывалившийся из Гориллы? Он кликуху свою забыл. Заделался в работяги. Пусть дышит! Чтоб дышали мы! Гони его от закона!

— А доля? Он забрал!

— Он много давал. И грел всех. Свое взял. С чем сюда загремел. Пусть отваливает.

В это время еле слышно скрипнула дверь, и на пороге барака появился Сережка. В накуренном помещении он поискал глазами, увидел Гориллу.

— Папка! Пошли домой! Я тебя всюду искал, даже в тайге! Знаешь, как мне страшно было!

Горилла посадил Сережку на колено. От мальчонки пахло тайгой.

— Пошли домой, а то Нюська без тебя воет. Наезжает на всех, — просил мальчуган.

— Отваливай, кент. Твоему фарту хана пришла. Ты надыбал свой кайф, свою «малину». Линяй, — тихо предложил Рысак.

Горилла снял Сережку с колен. Взял за руку. Вышел из барака.

Ольга ни о чем не спросила. Поняла без слов: навсегда ушел от фартовых Гришка. Ни с кем не будет она делить его.

А Горилла словно с сердца гору скинул. Целыми днями в работе изматывался. В тайге за троих ворочал. В доме многое делал. И, забыв о прошлом, о фартовых, помогал Ольге так, будто всю свою жизнь прожил с нею одной семьей, не разлучаясь ни на день.

Теперь в селе о нем по-другому заговорили. Мол, в руки хорошей бабы попал, сам человеком стал. И не гляди, что был фартовым, управляется лучше любого работяги. Повезло бабе. Знать, сразу увидела в Горилле Гришку, приручила, приласкала, изменила мужика. Его теперь не узнать. Даже матюгаться отвык. На человечьем языке заговорил. Понятном и простом. Не то что раньше…

И только Дегтяреву не верилось, что просто из любви к Олые ушел Горилла от фартовых, завязал навсегда с ними, с законом, со всем, что привело его в Трудовое.

Дегтярев еще ни разу не сталкивался с подобными случаями и все ждал, где, когда, на чем раскроется суть Гориллы.

Гришка чувствовал недоверие участкового и всегда был настороже.

Со временем даже кликуху его стали забывать в селе. Уходили на свободу фартовые и работяги. Привозили в Трудовое новых условников. Истекал срок наказания и у Гориллы. Когда-то он так ждал этого! А теперь будто забыл. Давно не считал дни. Не отмечал отбытое на полуволе. Видно, привык. Сдружился с переселенцами, работягами. Относился как к односельчанам.

Они просили его помочь в заготовке дров. А сами, без просьб и слов, посадили ему на участке возле дома картоху, капусту и прочую мелочь, не потребовав за труды ничего. Так же и он помогал. Лишь иногда слышал скупое спасибо, словно оброненное ненароком.

Он каждый день имел на столе румяный каравай хлеба. Кто принес его, Гришка не спрашивал. У всех с зарплаты брали поровну. И за хлеб. А кто позаботился и принес, какая разница?

За баню и хлеб, за воду и дрова брали немного. Но всякий знал, что все это должно быть в домах у каждого независимо от погоды и звания жителя.

Случалось, Горилла уставал. И тогда, понимая это, Ольга уговаривала, успокаивала мужа. И Гришка снова становился мягким и покладистым.

Теперь в тайгу на работу он чаще уходил один. В доме хозяйство появилось — корова, свиньи, куры. За ними пригляд и уход потребовались.

Мужик помнил, как покупал он корову. В жизни не приобрел бы, да случай подвернулся. Узнал от сельчан-мужиков, что своей бабе ко дню рождения подарок покупать надо. Желательно дорогой, нужный в каждом доме. Долго голову ломал. А тут сосед, возчик воды, подсказал: мол, купи корову. В доме она — кормилица. Подругой Ольге станет. И предложил свою, трехлетку. У него их в сарае две стояло. Бери любую, на выбор.