Вознесение - Лиз Дженсен

Входим в соседнюю комнатку. Кровать здесь одна. Под одеялом вырисовывается едва различимый комочек — будто горстка костей, найденных во время археологических раскопок и кое-как сложенных вместе. Ее глаза закрыты, свежеобритая голова лежит на подушке, почти ее не сминая. Голый скальп мертвенно-бледен, на висках пульсирует сеточка голубых жилок — словно ветка из плоти и крови на карте лондонского метро.

Физик подхватывает пластиковый стул, огибает кровать и усаживается у постели больной.

— Немочь, — сипит Бетани, не открывая глаз. Затем разлепляет веки, сонно моргает и устало улыбается. Пахнет химикатами, мазью, потом. Бетани косится на физика, который разыскивает что-то в своем портфеле. Кажется, она его не узнала. — Я слышала от медсестры, что меня переводят. Ты ведь им не позволишь? Ты же знаешь, чем это закончится. Я покончу с собой. Если мне не дадут тока. Эй, ты! Дадут мне тока в Киддапе? — спрашивает она у физика. — Мне без него никак нельзя.

— Я не из Киддап-мэнор. Я Фрейзер Мелвиль. Мы с тобой уже виделись однажды. Ты мне рисунки показывала.

На ней больничная рубашка. Руки замотаны бинтами по самые плечи. Ладони перевязаны иначе, каким-то хитрым способом, с тонкими перемычками между пальцами. Не ладони, а утиные лапки.

— Сексуальный мужчина, правда? — бормочет она, кивая на физика. — По запаху чую.

Бетани устало вздыхает, как будто это наблюдение отняло у нее последние силы, а я краснею до корней волос. Взгляд Фрейзера Мелвиля встречается с моим, на его губах мелькает тень гордой улыбки, после чего он тоже заливается краской. Мучительную сладость этого мгновения можно хоть сейчас разливать по бутылкам и продавать в качестве универсального ингибитора жизни. Наконец физик разбивает злые чары.

— Бетани, меня интересуют некоторые твои рисунки. — Он выуживает из портфеля пару листков. Подносит один к ее лицу. — Например, вот этот. Хотел бы я знать, что он значит.

Бетани отворачивается, словно его вид ей неприятен. Забинтованные руки подергиваются и елозят по больничной простыне, будто движимые своими, отдельными от хозяйки соображениями.

— Вот эта вертикальная линия, — показывает физик. — Можешь объяснить, что это?

Бетани нехотя косится на рисунок и, подумав, еле слышно бормочет:

— Там внутри пустота.

— Мне нужно знать, куда она ведет. — Физик напряженно всматривается в ее лицо. Куда он клонит? Что ему известно такого, о чем не знаю я?

— Под землю. В самую глубину, вроде как под кожу. — Бетани неуверенно замолкает. — Вгрызается внутрь, а потом вся эта штука с треском распахивается и — бум!

Я невольно вздрагиваю. В памяти всплывает образ Леонарда Кролла: собачьи глаза, исходящая от него энергия, жутковатое обаяние.

— А если проследить за ее направлением в обратную сторону? Вверх, а не вниз? Куда ведет эта линия?

— Просто вверх, — бурчит она.

Снаружи доносится вой сигнализации, сработавшей в какой-то машине, дорожный гул, далекие крики голодных чаек. Перевожу взгляд на физика. На его лице написана досада, которую он безуспешно пытается скрыть. Я разрываюсь между беспокойством за Бетани — вдруг эти расспросы пробудят в ней тягостные воспоминания? — и потребностью услышать от нее нечто существенное. Нечто, способное перевесить чашу весов в пользу здравого смысла, перечеркнуть версию Джой Маккоуни и оправдать риск, на который я пошла. Время не ждет. Оксмитские санитары вернутся с минуты на минуту.

— Послушай, Бетани, — говорю я, чтобы сдвинуть разговор с мертвой точки. — Представь, что находишься в той точке, где вертикаль упирается в поверхность земли. — Она кривится, как будто перед ней зияет открытая рана. — А теперь следуй за ней. Что ты видишь?

Озадаченно морщит лоб. И вдруг потрясенно вскрикивает:

— Да там же вода! В этой говенной дыре полно воды!

В окне за ее спиной трепещут на ветру кроны берез, листья поблескивают, будто стайки рыбешек.

— Не волнуйся, Бетани, все нормально, — говорю я и кивком передаю слово физику. Между нами установилось шаткое согласие, временный симбиоз, который продлится ровно столько, сколько займет наше общее дело.

— Значит, то, что ты нарисовала, находится под водой? — уточняет он. — Не на земле?

— Вроде бы да. Похоже на морское дно.

— А температура там какая?

Бетани испуганно ежится:

— Холодно, как в морозилке.

— А если взглянуть наверх? — спрашивает физик, впившись в ее лицо напряженным взглядом. — К небу?

Он явно чем-то взбудоражен, и, хотя причина мне неизвестна, я тоже ощущаю волнение и нечто сродни надежде.

— Здоровая такая штуковина, вроде строительных лесов. — Похоже, увиденное внушает ей отвращение.

— Какого цвета?

Вопрос приводит ее в секундное замешательство.

— Похоже на железо. И еще оттуда капает.

— Что еще?

— Кран.

— А кран какого цвета?

— Желтого.

— Ты уверена?

— Сказано тебе — желтый!

— Ладно. Пусть будет желтый.

— И еще там воняет. Тухлыми яйцами. Дохлыми медузами. Фу, мерзость!

Первая моя мысль — о сере. А вот о чем подумал физик — по его лицу сказать невозможно.

— Еще что-то ты видела?

Только леса, кран этот сверху, на платформе, и еще какие-то постройки. И что-то вроде… шпиля. Мне нужно еще току!

Физик часто моргает.

Ты уверена? Кран, платформа, шпиль — это все? — Бетани кивает. — И запах? — Минута проходит в тишине. Вдали звонит телефон. — Что ж, в таком случае мне пора, — бросает физик, вставая. — Премного вам обязан. Вы меня очень выручили.

— А как же мой ток? — вскидывается Бетани.

Псевдопсихиатр пожимает плечами:

— Сколько тебе еще здесь лежать?

— Пока за мной не явятся люди в белых халатах.

Он бросает на нее острый взгляд, как будто она угадала какую-то его тайную мысль. Разворачиваюсь к нему:

— Может, просветишь меня о цели этих расспросов?

Физик подходит к двери. Берется за ручку.

— Обязательно. Как-нибудь попозже. А пока, боюсь, это невозможно.

Он что, думает, я позволю ему вот так взять и уйти?

— И что теперь? — спрашиваю я, догнав его в коридоре.

Фрейзер Мелвиль не останавливается и даже не замедляет шаг.

— Слетаю в Юго-Восточную Азию. Исчезну на какое-то время.

Нервно косится в мою сторону. Теперь, когда он выяснил все, что хотел, ему явно не терпится отсюда убраться.

— В Юго-Восточную Азию? Что у тебя там за дела? Почему ты раньше об этом молчал?

Останавливаемся у дверей в главную палату, где физик дает мне понять: здесь наши пути расходятся.

— Скажем так: я еду в отпуск, фотографировать флору. Больше ты ничего не знаешь. Считай, что сегодня не было. Ничего этого не было — ни нашего разговора, ничего. Увидимся в следующий раз, ты сама все поймешь.

— Как это «сегодня не было»?

Во взгляде Фрейзера Мелвиля появляется странная задумчивость. Зеленый осколок манит меня к себе.

— Ты мне доверяешь?

Волна горечи. Издаю нервный смешок. Не знаешь, как поступить, — шути.

— Я что, похожа на дуру?

— Нет. Ты умна, сообразительна и хватаешь все на лету. На эти твои качества я очень и очень рассчитываю. Поезжай домой, Габриэль, и когда увидимся, тогда и увидимся.

Произнесено легкомысленным тоном — как будто в сложившейся ситуации он тоже имеет право шутить. Наглец. И тут я с ужасом вижу, что он наклоняется, словно для поцелуя. Резко развернув коляску, уворачиваюсь в последний момент. Интересно, как именно он намеревался меня поцеловать? Дружески чмокнуть в щечку? Или более интимно — по старой памяти? И это через пару часов после того, как он облизывал свою блондинку?

— Как ты можешь так со мной поступать? — шепчу я, чувствуя, как содрогается вся верхняя часть моего тела. Новое выражение его лица — жалость — столь же красноречиво, как и ужасно.

— Потому что так нужно, — говорит он.

Толкает дверь. Уходит. А моя душа съеживается.

Неправда. У него есть выбор.

— Ты хоть соображаешь, что творишь? Засунуть вилку в сеть! — с порога набрасываюсь я. Да, я срываю зло на Бетани, и мне плевать. — Ты же могла умереть! Посмотри на себя!

— Кажется, я чувствую негативные эмоции, — протягивает Бетани с металлической усмешкой.

— Ладно. Меняемся ролями.

— Давай. Итак, как твой лечащий врач, я посоветовала бы тебе остыть. Но сначала мне надо отсюда сбежать. Ты должна меня вытащить.

«Изгой, изгой…»

Тебя скоро выпишут.

— Ага. И отправят в Киддап. Брось. Все знают, каким говном они пичкают пациентов. Мы для них — как подопытные кролики. Если я раньше не утону, то сдохну там, ты же знаешь. И то, о чем я тебе говорила, будет уже скоро. Двенадцатого октября. Может, и раньше. После грозы. Оно растет, я видела. И остановить его невозможно.