Вознесение - Лиз Дженсен

— Какая-то особая причина? — выдавливаю я наконец.

— Я всего лишь следую рекомендациям. В случае упорных попыток суицида предписания недвусмысленны. Требуется иной подход.

— Вы отдаете себе отчет, какая судьба ей там уготована? — спрашиваю я как можно спокойнее. — Все результаты, которых мы добились здесь, в Оксмите, пойдут насмарку. Ее будут накачивать лекарствами, пока она не превратится в овощ.

Он пожимает плечами:

— Безопасный овощ. Не представляющий угрозы ни себе, ни окружающим. Поймите, наш эксперимент с электрошоком был ошибкой.

— Ей стало лучше.

— На какое-то время. Потом она сунула вилку в электрическую розетку, зная, что это ее убьет. Послушайте, я готов взять на себя ответственность за решение применить ЭШТ. Бумаги подписывал я, и тогда этот метод лечения казался правильным. Состояние пациентки улучшилось. А когда дело вышло боком, выход остался один — признать поражение. Впрочем, речь не о том. Поскольку вы ее последний лечащий врач, я решил, вы имеете право знать. Как только ее выпишут, она перестанет быть нашим пациентом.

— Нашей проблемой, хотите сказать.

Он улыбается.

— Не придирайтесь к словам. Мы делаем для них все, что в наших силах. Однако нужно уметь проигрывать. В лечении Бетани Кролл мы потерпели полное фиаско.

— Как долго ее продержат в больнице?

— Пока не заживут ожоги. Посидите-ка вы завтра дома. Вид у вас просто ужасный.

Дело к ночи. Поколебавшись, все же набираю физика. Занято. Решаю съездить к нему домой, поделиться новостью, втайне надеясь, что в результате я останусь на ночь и натянутость, возникшая между нами после провальной поездки в Лондон, растает за счет небольшого сеанса секс-терапии. Сейчас мне нужно одно: секс. Секс с Фрейзером Мелвилем. Его объятия.

По тротуару перед домом физика громко топает какой-то любитель полуночных пробежек, за ним, высоко вскидывая ноги, трусит троица собак на длинных поводках. Обочина перед входом заставлена машинами. Паркуюсь напротив. В гостиной физика горит свет. Я уже готова ему позвонить, чтобы он помог мне подняться, когда зачем-то снова поворачиваюсь к его окнам. Что меня дернуло, не знаю, но именно в этот момент я вижу ее — высокую женщину в джинсах. Стоит у окна, смотрит на улицу. Блондинка. Стройная. Молодая. Когда я подъехала, ее там не было. А теперь, словно гадкий чертик из табакерки, она взяла и материализовалась. В доме физика. И тут из кухни выходит он. Так вот где они были! Готовили ужин? Словно машина с пьяным лихачом за рулем, мое сердце пытается заложить крутой вираж. Промахивается. И глохнет.

Она чувствует себя как дома. Уходит в глубь комнаты, садится на диван. Физик устраивается рядом, так близко, что их тела соприкасаются. Они что-то разглядывают, склонившись над столиком. Он в чем-то горячо ее убеждает. А она — хозяйка положения — обдумывает вопрос.

Теперь я не просто дрожу. Я трясусь всем телом и ничего не могу с собой поделать.

Его бывшая, осеняет меня. Мелина. Получила его и-мейл, забеспокоилась. Ну и прилетела. На гречанку не похожа. Может, ей расхотелось быть лесбиянкой и она решила вернуться? А он примет ее назад?

А может, и не Мелина. Еще кто-нибудь. Коллега. Или одна из его студенток.

Успел он ее трахнуть?

Женщина забрасывает ногу на ногу, и меня накрывает волной ядовитой, неукротимой зависти. Она может на них стоять, бегать, подниматься и спускаться по лестнице, может раздвинуть их ему навстречу. К горлу подкатывает сухая тошнота.

Все правильно. Все сходится, ясно и недвусмысленно, как бывает, когда, промучившись не один час, кладешь на место последний кусочек трехмерной головоломки.

Я — не настоящая женщина, и думать иначе было ошибкой. И с чего я взяла, что в его жизни нет других женщин? Грациозных, со стройными, действующими ногами. Мелина или любая другая. Женщина, которая вправе спать с кем хочет и ради которой стоит худеть. Которая может встать, и повернуться на пятках, как вот эта, в окне, и неспешно пересечь комнату, чтобы взглянуть на книжные полки, как будто она подумывает переселиться к нему и прикидывает, куда бы пристроить свои пожитки. Интересно, от ревности умирают? Судя по моим ощущениям, да, и быстро.

Я уже протянула руку к ключу зажигания и приготовилась убраться отсюда подальше, когда вдруг вижу, что физик вскочил на ноги и направился к окну.

В ужасе, что он меня заметит, пригибаюсь. Как могу. С колотящимся сердцем, сложившись пополам, как презренная скрепка, хватаю ртом воздух. Я смешна. Я в бешенстве. Грудь сдавило, спину терзает боль, меня по-прежнему колотит. Заставляю себя сидеть, спрятав голову У руля, и не смею поднять глаза из страха себя выдать. Кровь приливает к вискам.

Ему мало моих рук, моих губ, груди, какими бы живыми они ни были, как бы жадно ни внимали его прикосновениям, как бы ни тянулись к нему. Потому что, когда физик и я занимаемся любовью, ниже пояса я так же безжизненна, как надувная кукла. И ничего тут не поделаешь. Ничего.

Наконец я осмеливаюсь выглянуть наружу, и меня захлестывает болезненное облегчение, потому что худшее уже сбылось.

Путь свободен. Можно ехать домой. Физик сделал то, что делают пары, когда чужие глаза им ни к чему.

Путь свободен. Можно ехать домой. Физик сделал то, что делают пары, когда чужие глаза им ни к чему.

Он задернул шторы и отгородился от всех и вся.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава восьмая

Те несколько правил психологического выживания, что я некогда усвоила, гласят: полагать, будто окружающие разделяют придуманные тобой планы, — большая ошибка. Твое личное представление о справедливости — не более чем искусственное умопостроение, роскошь, которой нет места в мире, построенном из живых клеток, минералов, ветра, моря, огня и нейронных связей. Масштабы поражения всегда пропорциональны величине уязвленного самолюбия. За каждую крупицу опыта нужно платить.

Сегодня мне предъявили счет.

Из всех форм расплаты похмелье, пожалуй, самая наглядная. Прошлой ночью моя квартира превратилась в место проведения небольшого, закрытого фестиваля шардоне. Музыкальное сопровождение обеспечивал хор меланхоличных болгар, посредством пары наушников, которые, безнадежно спутанные, закончили вечер под кроватью. Одна моя половина была зрителем. Вторая правила бал.

Сегодня, мучимая тошнотой, впавшая в немилость к изменнице-судьбе, я буду к себе снисходительна. Устрою, чтобы бессловесный уроженец Косова доставил к моим дверям грибную пиццу с двойным сыром. Буду смотреть передачи, в которых строители в касках жизнерадостно уродуют чужие дома. Буду беззастенчиво упиваться собой, пока не захлебнусь. Буду себе злейшим врагом, прикинувшимся моим лучшим другом, хлопочущим над ранами, которые я причинила себе своей же рукой, с терпением и сочувствием закоренелого нарциссиста. Я прозрею истинную сущность страсти, сексуального наслаждения и романтической любви — миражей, которые манили меня когда-то, но которые не заманят меня вновь. И забуду тот факт, что Бетани Кролл переводят в больницу тюремного типа, где ее будут пичкать наркотиками до конца ее дней, которые, по всей вероятности, уже сочтены.

Завтра — акт второй. В котором героиня подает заявление по собственному, уведомляет хозяйку о намерении покинуть ее уксусное царство и просит у Лили временного приюта — невзирая на очевидное неудобство квартиры на втором этаже в доме без лифта. А также выбрасывает из головы мысли о судьбе пациентки Б., вводит запрет на упоминание Армагеддона и промывает себе мозги, чтобы вытравить лживого рыжего физика из своей жизни. По крайней мере, именно такой мне рисовался сценарий, пока я не села сушить волосы и заодно проверить сообщения на автоответчике.

После чего план действий подвергся пересмотру.

Не из-за первого сообщения — потока причитаний от Лили, чьи затруднения странным образом повторяют мои собственные. С Джошуа официально покончено. Она съехала и, кажется, этому рада. Вроде бы. Лили — поклонница водки и, судя по заплетающемуся голосу, тоже устроила себе фестиваль. Порций, наверное, семь. С растущей нежностью слушаю ее излияния, которые мало-помалу сменяются извинениями и самобичеванием, и тут мое эго обеспокоенно сигналит: стоп. Значит, я не смогу ночевать на ее красном бархатном диванчике? Голова обиженно гудит. Еще парацетамола, требует она, как будто это вовсе не моя голова и я у нее в рабстве. Давай-ка, еще таблеточку. Ты же сама этого хочешь.

— Немочь. Немочь! Подними же чертову трубку! — Стоит мне услышать хриплый голосок, я опускаю полотенце и навостряю уши. Номер, который, надо полагать, принадлежит больнице Святого Свитина, не определился. — Скорее приезжай. Ты должна меня отсюда вытащить. Уже началось! Воняет тухлыми яйцами! Мы все потонем. Ты, я, все. — Откуда у нее мой номер? На заднем фоне слышен какой-то шум. — О Боже, — говорит Бетани и бросает трубку. При ней должны круглосуточно дежурить двое санитаров. По правилам ей положен один звонок. Наверное, я должна чувствовать себя польщенной, что она выбрала в подружки меня.