Вознесение - Лиз Дженсен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Хорошо. Заберу свои вещи и уберусь с глаз долой.
Как ни странно, вместо того, чтобы вздохнуть с облегчением, Шелдон-Грей встревоженно напоминает:
— По условиям контракта у вас есть еще месяц. Скажите спасибо, что я не начинаю немедленное дисциплинарное расследование.
— Обвинения слишком серьезны, — говорю я, почувствовав преимущество. — Терапевт, нарушивший профессиональную этику, бросает тень на все учреждение. Конечно же вы дадите ход этому делу? — Глядя, как он терзает свои манжеты, усиливаю нажим: — Или быть может, в вашем учреждении не хватает врачей? Доктор Эхмет в Турции, и, если не ошибаюсь, в Оксмите кадровая проблема стоит весьма остро?
— Даю вам четыре недели, — бросает он и, разобравшись с манжетами, вдруг вспоминает о том, что некие бумаги на его столе требуют немедленного внимания. — Да, надеюсь, рекомендательного письма вы не попросите. Ибо, поверьте, на этот раз фактор сочувствия никакой роли не сыграет.
Начальство сказало свое веское слово. Разворачиваю кресло к двери.
— А до того момента, — сообщает он моей удаляющейся спине, — с Бетани Кролл поработает кто-нибудь другой.
С дымящимся на пассажирском сиденье ужином из индийского ресторана подъезжаю к дому Фрейзера Мелвиля, где по причине отсутствия элементарных колясочных удобств мне приходится бывать только изредка. Жилище физика — таунхаус недалеко от порта — внутри украшено огромными потертыми картами, черно-белыми снимками всевозможной флоры за авторством хозяина и изображениями природы в самых драматичных ее ипостасях: закаты, потоки расплавленной лавы, гремящие водопады. Как и в его кабинете, здесь царит художественный, интеллигентный хаос — беспорядок, порожденный человеком, который так увлечен своими многочисленными интересами, что все время забывает позвонить в агентство и договориться о помощи по дому. Сегодня он бледен и молчалив. Ковыряясь в содержимом ресторанных коробок, мы не обменялись и парой слов. Задать ему самый насущный вопрос я не осмеливаюсь, потому что ответ написан у него на лице.
— Отклики коллег я распечатал, — говорит он наконец, кивнув в сторону буфета. — Если их можно так назвать.
Подъезжаю поближе, беру стопку бумаг. Семь посланий, по одному на страницу. «Дорогой Фрейзер, — пишет первый корреспондент. — Ваше письмо меня немало позабавило, и я даже переслал его Джуди, которая вечно твердит: дескать, вы, ученые, начисто лишены чувства юмора. Отличная шутка! В общем, с нетерпением жду новостей от вашего таинственного оракула и поставлю на календаре галочки.
С наилучшими пожеланиями, Кеес.
P. S. Раз уж вы спрашиваете, по моим оценкам вероятность циклона в Мумбай в указанный вами день составляет 5380: 1».
Второе письмо:
«Уважаемый доктор Мелвиль! Примите мои глубочайшие соболезнования в связи с недавней кончиной вашей матери. О случившемся я узнал от ваших коллег, когда позвонил вам сегодня в офис. Все мы в нашем центре сочувствуем вашему горю и надеемся, что вы скоро оправитесь. От себя лично прибавлю: я хорошо помню, как потрясла меня смерть отца. Несколько месяцев я был сам не свой…»
Третье:
«Фрейзер, милый! Привет тебе из Арктики! Если ты искренне полагаешь, что в этих твоих «предсказаниях» есть какой-то научный смысл (а судя по тону твоего письма, так оно и есть), это большая профессиональная ошибка с твоей стороны, независимо от того, прав твой «источник» или нет. Как друг и бывшая жена, сделаю тебе ту услугу, которую, надеюсь, ты сделал бы для меня. Советую тебе, милый Фрейзер, оставить эту тему. У тебя прекрасная репутация в своей области. Зная, какими усилиями ты заработал себе имя, уверена: ты и сам уже усомнился в своих выводах. В любом случае даю тебе честное слово, что дальше меня это не пойдет. Я прекрасно понимаю, как тяжело тебе после смерти матери…»
— Хуже всего те, кто вообще не ответил, — говорит Фрейзер Мелвиль безжизненным тоном. — Ибо я в точности знаю, что они подумали и что повторяют между собой. Выплясывают на останках моей репутации.
— Жалеешь.
— Нет. Да. Если Бетани права — нет. Если ошиблась — да, естественно. Придется мне объявить себя невменяемым. Психоаналитик у меня уже есть.
— Арт-терапевт.
Он скорбно улыбается:
— Убогому все сгодится.
Через пару дней он звонит мне и заявляет ликующим голосом:
— Она предсказала, что пятого будет наводнение в Бангладеш, и оно случилось. А теперь на Мумбай надвигается циклон, и доберется он предположительно завтра. Точь-в-точь как написано в ее дневнике. Тринадцатое сентября. Она знала за месяц, а то и больше. Ни одному метеорологу такое не под силу.
— Чувствуешь себя отмщенным?
— А ты нет?
— Нет, — выбираю я, представив, как Бетани жует свою зеленую жвачку и триумфально потрясает кулаком, словно ей достался приз. — Мне просто противно. И еще я чувствую себя… виноватой, что ли.
Разослал всем еще по письму, насчет Гонконга и Самоа, однако надежды мало. Все или считают меня кретином, или завидуют: думают, я изобрел какой-нибудь небывало чувствительный прибор.
Через несколько дней после того, как циклон утихомирился, унеся свыше трехсот жизней, я приезжаю к Фрейзеру Мелвилю.
Он молча открывает дверь. За эти дни он похудел, одежда висит на нем мешком. Физик не нагибается меня поцеловать и ничем не показывает, что рад меня видеть. Отчуждение между нами растет, и, кажется, он утаивает от меня нечто существенное. По телевизору показывают уже известные мне новости. Гонконг охвачен огнем. Из-за взрыва газа рухнул небоскреб, восемьдесят человек убито. Сотни других погибли, когда в рыбацкую деревушку ударила молния. Начавшийся пожар, мгновенно раздутый тропическим бризом, перебросился на сухой как спичка лес вокруг пика Виктория. Сейчас там вечер, и показанный сверху город похож на оранжевое пятно посреди Южно-Китайского моря. На другом берегу, в Коулуне, тоже бушуют пожары, вспыхнувшие из-за утечек газа.
Наконец я прерываю молчание:
— Объясни мне, что происходит. — Киваю на экран. — Помимо этого.
— Вчера мне позвонил декан моей кафедры. Ему не нравится, что я выступаю с научно не обоснованными заявлениями.
— Это о паре писем коллегам?
— По его мнению, я злоупотребляю университетским статусом. Декан у нас старой закалки.
— И какова кара?
— Да, в общем-то, никакой. Наверное, попытаются меня выжить, хотя сидеть и ждать я не намерен. Попросил полтора месяца за свой счет.
— И он согласился?
— С оскорбительной легкостью, — натянуто улыбается физик. — И ни одна сволочь не хочет со мной разговаривать об этих пожарах, даже приватно, — говорит он, показывая на экран телевизора. — Я теперь персона нон грата.
— Включая Хэриша Модака? — Ответом мне служит красноречивое молчание. — А что в Интернете?
— О, там новость разлетелась как птичий грипп.
О том, что это палка о двух концах, мне объяснять не надо.
— Значит, рано или поздно информация просочится в ученые и журналистские круги.
Позволив этому предположению повисеть в воздухе, спрашиваю:
— И что теперь?
— Поедем в Лондон, попробуем достучаться до тех, чье мнение чего-то стоит.
— До активистов?
Он пожимает плечами:
— На безрыбье…
— Думаешь, они воспримут это иначе?
С тяжелым вздохом физик тянется за бутылкой виски.
— Не знаю. — Его лицо перестает сопротивляться силе тяжести. — Выпить хочешь? Я — да.
Щедро плеснув в стакан, осушает его одним глотком и наливает еще.
Утром серо и пасмурно, зато наконец-то немного спала жара. Поля, живые изгороди, клумбы с названиями фирм-спонсоров стоят словно геральдические флаги, расцвеченные оранжевым, красным и темно-зеленым. В этом году это уже вторая осень. Первая высушила листву и налила плоды обжигающим соком еще в мае. И снова — листопад, лопаются каштаны, обочины пестреют алыми ягодами шиповника, боярышника и белладонны. Я привыкла ездить одна, и мне трудно привыкнуть к тому, что вместо сложенного инвалидного кресла рядом со мной сидит живой пассажир, и к тому же такой опухший и заспанный. Накануне Фрейзер Мелвиль слишком увлекся спиртным, а я не сказала ему ни слова, как промолчала и о мучившем меня желании. Что это было с моей стороны — нежелание навязываться или элементарная трусость? Казалось, он почти забыл о моем присутствии, а я постеснялась сделать первый шаг. В любом случае, рассуждала я, спальня-то на втором этаже.
Зато теперь несостоявшаяся близость давит на нас обоих — еще один кирпичик в невидимой стене разногласий, выросшей в первые двадцать минут нашего путешествия. Камень преткновения — Бетани: имеем ли мы право ее втягивать и до какой степени? Я настаивала на полной анонимности. К тому же, убеждала я, если выяснится, что наш источник сидит в психушке, вряд ли сей факт добавит нам шансов на успех. Физик признает резонность моего аргумента, но добавляет, что оказался меж двух огней: если он должен молчать о том, что озарения Бетани — результат электрошока, то и свою гипотезу о повышенной чувствительности к гео и метеофлюидам он выдвинуть не может, а значит, и научных аргументов у нас — ноль. В конце концов мы приходим к хлипкому компромиссу, но остаток пути в машине царит подавленное молчание. Все уже говорено-переговорено. В сухом остатке — тот простой факт, что терять нам нечего. Выбора у нас нет. После того как Хэриш Модак дал нам от ворот поворот, остается одно: представить наше дело на суд других «зеленых», не связанных с планетаристами. Фрейзер Мелвиль со всеми его учеными степенями и званиями, судя по всему, уже вылетел с работы, и, похоже, мне грозит та же участь. Если за его молчанием скрывается надежда на успех нашего предприятия, я могу ему только позавидовать и надеяться на откровение свыше о том, что такое «Скорбь». Хотя бы отдаленное представление. Нечто конкретное, а не смутные картинки, в которых фигурируют потопы и нашествия саранчи. Может, ядерная катастрофа?