Адмирал - Шон Дэнкер

Я улыбнулся и стал смотреть по сторонам.

Планета была ужасна, но в ее шпилях, непроницаемых тенях и тумане было мрачное величие. Это зрелище действовало гипнотически.

– Лейтенант, как вы себя чувствуете? – Дейлани все так же смотрела перед собой остановившимся стеклянным взглядом. Она оказалась на совершенно незнакомой территории.

– Я в полном порядке, адмирал.

Я поверил ей. Вернее, поверил, что Дейлани пребывала в порядке настолько, насколько позволяла ситуация. Было совсем не трудно впасть в эйфорию от того, что нам – в общем-то, чудом – удалось спастись и забыть, что наше будущее все еще оставалось совершенно неопределенным. Хватит ли у нас энергии и воздуха для того, чтобы добраться до места назначения? И если хватит – что нас там ждет?

Эти вопросы неотвязно тревожили всех пассажиров флаера.

Последовательное нарастание наших трудностей и отсутствие выбора немного облегчили для меня бремя принятия решений. Досадно было, что так получилось с практикантами: борьба за выживание на какой-то никчемной планете, находящейся настолько далеко от цивилизации, что девять из каждых десяти обитателей галактики понятия не имеют о ее существовании, – не самое лучшее начало блестящей карьеры в вооруженных силах Империи.

Подобная борьба полностью противоречила эстетическим основам эвагардского мировоззрения, которое настолько глубоко вбили в этих троих, что о переменах в нем пока что и речи быть не могло.

Дейлани же нечаянно приоткрыла мне кое-что из своего прошлого – вроде бы всего каплю, но этого мне хватило, чтобы простить ее параноидальную бдительность.

Коэнгард являл собой не город, а развалину. Естественно, не в прямом смысле этого слова. В духовном. Эмоциональном. Социальном.

Остатки города никак не выглядели грязным пятном на репутации императрицы, напротив, их можно было рассматривать как почетный знак. Там произошло восстание под бестолковыми идеалистическими лозунгами. Такое время от времени случалось в Империи. Каким бы прогрессивным и замечательным ни был Эвагард, по большому счету, сквозь все вуали и иллюзии свободы и демократических процессов рано или поздно проступал лик императрицы.

Люди могли избирать и быть избранными, могли что-то менять, могли достигать власти и могущества. Они могли влиять на Империю.

Но императрица, при желании, могла в любой миг свести на нет все их усилия. Ее слово до сих пор оставалось законом. Оно было окончательным и бесповоротным.

В населении всегда была, есть и будет малочисленная прослойка, которую такое положение не устраивает.

Как правило, проявления антипатии к императрице были безвредны; их даже, не без иронии, защищали данные самой императрицей законы о свободе слова. Но порой дело оборачивалось худо, что и случилось в Коэнгарде. Развернувшееся там движение набрало такую силу, что императрице пришлось вмешаться.

Она обратилась к недовольным с предупреждением. Те восприняли предупреждение как ультиматум, классический пример того самого тоталитаризма, который так ненавидели. Они не послушались.

И императрица безжалостно разгромила их, убив кое-кого, покарав многих и опустошив то, что некогда являлось драгоценной жемчужиной ее постоянно растущей империи.

Город до сих пор восстанавливался. Его материальную часть более-менее отстроили, но обида не стерлась. Там не было нищеты – настоящей нищеты, поскольку такого явления подданные императрицы вовсе не знали, – но Коэнгард был не тем местом, где стоило бы родиться.

Эвагардцы в подавляющем большинстве гордились тем, как их императрица решила проблему, но уцелевшим участникам бунта и их потомкам не осталось ничего, кроме бесчестья.

Из-за этого бесчестья уроженцам Коэнгарда было трудно получить гражданство, уроженцам Коэнгарда было вообще трудно достичь чего-нибудь в чем-нибудь.

Дейлани добилась малости, но и за ту ей пришлось сражаться. А тут она наткнулась на меня, некоего типа, утверждавшего, что носит звание, которого, бесспорно, не заслуживал. А рядом находилась Салмагард, перед которой, по всей видимости, с самого рождения открывались любые возможности. Салмагард, конечно же, не нужно было сражаться ни за что.

Учитывая все эти обстоятельства, можно было и простить Дейлани ее ярость.

Коэнгард до сих пор оставался центром якобы мирного движения, направленного против императрицы. Коэнгардская молодежь, лишенная многих общих для остальных возможностей, легко попадала в трясину жалости к себе и гнева на весь мир. Молодым коэнгардцам было трудно поступить учиться, в их краях было мало престижных школ, а значит, и возможностей перспективной карьеры открывалось намного меньше, чем для всех остальных.

В других частях Империи молодые люди были озабочены тем, как бы выделиться из ряда. Они думали о том, как бы проявить себя, доказать, что они способны на великие дела, наградой за которые служит признание генетической ценности. Получить от общества признание того, что они являются его пайщиками, а не паразитами. Показать, что они делом заслуживают всего того, что предлагает императрица, а не прозябают потребителями благотворительных подачек.

Нужно было, без всякой форы, карабкаться наперегонки с другими вверх по крутому холму. Для уроженца Коэнгарда холм превращался в заоблачно высокую гору. Очень многие, увидев ее, не решались даже попытаться взойти на нее.

Но Дейлани избрала третий путь. Она поступила на службу в вооруженные силы и посвятила свою жизнь императрице.

Она приняла ситуацию как данность.

Салмагард была такой же. Ситуации у нее и Дейлани были разные, а приятие их – одинаковое. Хотя она относилась к низшему слою аристократии, рядом с такой мелочью, как Дейлани, ее следовало воспринимать как великаншу. Но обе девушки несли свою участь достойно, в истинно эвагардском стиле.

Они обе плыли по течению, но каждая – по своему.

Правда, Дейлани всегда могла прибавить усилий.

Салмагард пошла на службу не для того, чтобы что-то кому-то доказывать. Она решила, что такой поступок пойдет на пользу ее роду. Ей, конечно же, требовалось продемонстрировать свои способности и доказать пригодность к службе, но возможность для этого ей предоставили.

Дейлани негодовала, но ее чувства в значительной степени смягчались уважением и смущением. Дейлани просто не могла понять, что человек такого происхождения, как Салмагард, может стать простым переговорщиком, но и разглядеть в этом что-то дурное она тоже не могла.

Даже несмотря на коэнгардское происхождение (обычно мешающее карьере), Дейлани, несомненно, стала одной из лучших среди курсантов, потому что назначение на «Джулиана» могли получить только лучшие. Флагман был витриной, на которой Империя предъявляла остальному миру своих отборных представителей обоего пола.