Новоорлеанский блюз - Патрик Нит

— Я пьян, — ответил Джим.

Тони рассмеялся и, обращаясь к Сильвии, сказал:

— Тащите-ка его в кровать, милая.

На этот раз, когда они шли два квартала от бара до дому, Джим висел на руке Сильвии, а она смеялась над его заплетающейся походкой, над тем, как он поминутно спотыкался и чуть не падал — хорошо, что улица была пустынной и их никто не видел.

— Спокойной ночи, Джим, — пожелал консьерж, когда они вошли в лифт.

— Я пьян, Бенни, — успел крикнуть Джим до того, как двери лифта закрылись.

Войдя в квартиру, Джим неопределенно махнул рукой в сторону гостиной; потом, с трудом вписавшись в дверной проем, вошел в спальню, непослушными руками стащил с себя брюки и пиджак и, как мешок, рухнул на хозяйскую кровать. Сильвия отправилась в другую спальню, отделанную с большим вкусом в голубом и аквамариновом тонах, разделась и нырнула под легкое одеяло. Но спать ей не хотелось, ей никогда не доставляло удовольствия ложиться в кровать одной. К тому же рассказанная ею история собственной жизни все еще пребывала в ее сознании; а сейчас перед ее внутренним взором прокручивался один эпизод, отчетливо всплывший в памяти: один пьяница по имени Флинн (не клиент, а бойфренд) пытался сделать невозможное — снова запихать двадцать сигарет в пустую пачку, а она, наблюдая его усилия, понимала, что такая операция требует машинной точности работы рук. За полчаса она вся извертелась на удобной кровати, но заснуть ей так и не удалось. Она встала и, не накинув на себя даже футболку, прошла через гостиную, мягко ступая по полу босыми ногами.

Подойдя к двери спальни Джима, она легонько постучала.

— Джим, — шепотом позвала она.

Она приоткрыла дверь и прислушалась: Джим тяжело, словно на нем была маска для подводного плавания, дышал во сне. Она неслышно, только бы не разбудить его, вошла в спальню и, юркнув под одеяло, легла рядом с ним и прижалась всем телом к его спине, но он и не шевельнулся. От него исходил неприятный запах — смесь алкоголя и табака, — но Сильвия с удовольствием вдыхала его: так же пахло от Флинна.

Сильвия внезапно проснулась около шести утра: Джим говорил во сне. Он громко выкрикивал ругательства и матерные фразы. Через некоторое время сон его стал спокойным, но теперь разволновалась Сильвия. Интересно, думала она, вспомнит ли Джим, проснувшись, все, что она рассказала ему накануне? А сама она хочет, чтобы он вспомнил? Она встала с кровати и вернулась в свою спальню; легла в постель, сцепив ладони на затылке. Она мысленно прокручивала в памяти и события вчерашнего вечера, и историю своей жизни, рассказанную в баре ирландца Тони. Она уже совсем проснулась. Сильвия не только не любила ложиться спать одна, но и не привыкла просыпаться в одиночестве.

— Я назвала вам свою фамилию? Ди Наполи. Сильвия Ди Наполи. Вы можете этому поверить?

Джим, на лице которого не дрогнул ни один мускул, зажег очередную сигарету. Сильвия — хотя практически не курила — инстинктивно потянулась к пачке, взяла сигарету и тоже закурила.

— Ди Наполи. Вы знаете, почему я так настойчиво спрашиваю вас об этом? Это же итальянская фамилия. По-итальянски она означает «из Неаполя». Я никогда не была в Италии, а стало быть, и в Неаполе. Да и по внешности меня вряд ли можно принять за итальянку, согласны? Но я из итальянской семьи. Ну, если можно так сказать, из итало-американской. Из семьи белых итало-американцев.

— Белых? — Джим выдохнул облако табачного дыма и удивленно уставился на Сильвию, а затем, не отрывая от нее пристального взгляда, поднес к губам стакан с нигерийским «Гиннессом».

— Понимаете? — спросила Сильвия. — Вы понимаете, что я говорю? Я была для всех сюрпризом. Мои папа с мамой никак не ожидали, что у них родится чернокожий ребенок.

— Так вас удочерили?

— Нет! В том-то и дело. Вы слушаете, что я говорю? Если вы не слушаете…

Сильвия с нескрываемым раздражением посмотрела на Джима и тяжело вздохнула. Облокотившись спиной на спинку стула, она отвела взгляд от его лица и некоторое время безучастно смотрела в сторону. Рассказывать о себе ей было нелегко. А если Джим не расположен слушать, то и незачем.

На стене, позади барной стойки, за которой ирландец Тони протирал до блеска стаканы, висела черно-белая фотография какого-то боксера, запечатлевшая его в момент нанесения удара. Лицо его показалось Сильвии знакомым. Как же его зовут? Барри… а вот как его фамилия… Крупное зерно фотографии делало его похожим на латиноамериканца. Но она знала, что он был ирландцем.

— Извините меня, — сказал Джим. — Продолжайте.

Сильвия поднесла к губам стакан и сделала глоток. Теперь нигерийский «Гиннесс» показался ей отвратительным Она внимательно посмотрела на Джима и слизнула кончиком языка липкую пену, приставшую к верхней губе. Джим, растерянно моргая, смотрел на нее.

— Мой отец бросил нас сразу после моего рождения. Мама тогда была в Лондоне, где прожила уже, наверное, месяцев семь, а он… он просто снялся с якоря и исчез. Так поступают затраханные итальяшки, у которых на плечах не головы, а кое-что с яйцами. В конце концов он вернулся и, полагаю, очень старался изображать хорошего отца. Но одновременно с этим он делал все, чтобы и мама, и я знали, что он не верит в свое отцовство. С этим связаны мои самые ранние воспоминания. Мы жили в квартире на Дин-стрит в Сохо; ниже, под нами, был ресторан; когда они дрались (хоть бы один день прошел без драки!), он с сигарой во рту носился по квартире, ежесекундно подтягивая обеими руками брюки. «Господи боже мой, Бернадетта! Ну как, черт возьми, у меня мог родиться черномазый ребенок? По-твоему, я похож на черномазого? Ты что, думаешь, я похож на черномазого? Господи, Бернадетта, скажи, чем я так провинился? Скажи, почему тебе захотелось потрахаться с черножопым?».

Описывая художества своего отца, Сильвия невольно повышала голос, и немногочисленные клиенты бара ирландца Тони поворачивали головы и подолгу смотрели на красивую женщину с лицом цвета кофе и молодого белого парня. А когда она четко произнесла слово «черножопый», они опустили головы, склонившись над своими стаканами и триктраком Джим, видя это, рассмеялся.

— Вы произвели хорошее впечатление на присутствующих.

— Да? Но он именно так и говорил, — словно оправдываясь, сказала Сильвия и сама рассмеялась. — Клянусь вам, именно так он и говорил, а его реплики перемежались со стенаниями и стонами. «Ой! Бернадетта! Ну что мне делать? Ох-ох-ох!» Да, именно так он и говорил. Такое можно увидеть в гангстерских фильмах.

— А кто был вашим настоящим отцом? — спросил Джим.

— Не знаю.

— Но мать ведь что-то говорила вам об этом?

— Она всегда утверждала, что была верной женой. До самой смерти. Мы не виделись с ней почти двадцать лет а когда встретились, она повторяла то же самое, уже лежа на смертном одре. «Сильвия, ты должна мне верить. Я никогда не спала ни с одним мужчиной, кроме твоего отца Призываю Пресвятую Деву в свидетели». Вот что она тогда сказала.

— И давно она умерла?

— Почти шесть недель назад.

— Я вам сочувствую.

— Спасибо. Да она в принципе и не была мне матерью. Быть матерью — это нечто большее, чем родить, вы же это понимаете. Это намного больше. Клянусь, будь у меня дети…

Сильвия вдруг замолкла. Только что сказанное, казалось, было камнем на ровной дороге, о который она споткнулась.

— Если бы у меня были дети, я была бы им настоящей матерью; кормила бы, поила, рассказывала бы на ночь сказки, заставляла бы чистить зубы. Вы не можете…

Она вновь запнулась. Когда она говорила, в ее голосе слышалась какая-то нервная хрипотца. Было похоже, что мысли ее текли свободно и непринужденно, а вот ее рассудок всячески старался сдерживать этот поток.

— Вы знаете, я почти уверена, что мать меня ненавидела. Так же как и отец, который только что не говорил об этом вслух. Я видела ненависть в ее глазах. Мы не виделись с матерью почти двадцать лет, но и после этого в ее глазах я видела то же самое.

Сильвия вытянула вперед руку, положив ладонь на стол тыльной стороной кверху, словно предлагая рассмотреть линию жизни Джим оставил этот жест без внимания, а может, сделал вид, что ничего не замечает. Он лениво помахал рукой, подавая сигнал Тони, стоявшему за стойкой, а потом, подняв брови, вопросительно посмотрел на Сильвию.

— Хотите еще выпить? — спросил он.