Да – тогда и сейчас - Мэри Бет Кин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фрэнсис не видел жену голой с тех пор, как его ранили. Переодевалась Лина в ванной. В холодное время года она заворачивалась в постели в клетчатый плед так, что только лицо выглядывало, а летом спала в длинной, до колен, майке. Лина стала предупредительна как никогда. Почти перестала читать перед сном, чтобы свет лампы не мешал ему засыпать.
В тот раз, в тот последний раз, когда он кончил, Лина потянулась к нему и прижалась лбом к его лбу. Она не пыталась завести его снова, чтобы кончить самой, и Фрэнсис понял, что это было не для нее, а для него одного.
– Лина, милая, – прошептал Фрэнсис, заметив, что она плачет.
Он попытался удержать ее, но она встала, натянула трусы и ушла в ванную. Фрэнсис слушал, как льется вода. Через несколько минут Лина вышла и спустилась вниз.
С тех пор он ждал, что между ними снова промелькнет искра. Порой, когда она покачивала бедрами в такт мелодии из кухонного радиоприемника или накручивала на палец провод, говоря по телефону, желание распускалось в нем, словно цветок. Все вокруг считали, что ему очень повезло, и, конечно, были правы. Когда прозвучал выстрел, Лина сразу кинулась к нему и с тех пор была рядом. В первые недели, когда он лежал, не вставая, она не отходила от него ни на миг, массировала ему ноги, чтобы не застаивалась кровь, кормила с ложки, согревала, мазала губы вазелином, проверяла капельницу, поправляла бинты, а если ей не нравилось, что говорили врачи, звала других. «Ты поправишься», – повторяла она снова и снова, и благодаря ей он не терял веры. Но Лина слишком сжилась со своей ролью сиделки и с его ролью больного. Она больше не бледнела, глядя, как муж поднимается по лестнице. Теперь он стал одним из пунктов в списке ее забот, как дочери или ипотека.
Постепенно Фрэнсис приходил в себя. За четыре года ему в целом удалось стать таким, каким он был до выстрела, – за вычетом потерянного глаза и частично парализованных лицевых мышц. Одна половина его тела уставала быстрее другой, обычная простуда мучила, словно тяжелый грипп. Зато ему снова стали удаваться несложные дела. Фрэнсис косил газон, подстригал деревья и кусты и относил срезанные ветки на обочину. Когда от тяжелой работы выступал пот, его капли на левой стороне лица ощущались иначе, чем на правой. Зимой Фрэнсис чистил дорожки от снега, а весной и осенью сеял на лужайке траву. У него наконец-то дошли руки починить вечно протекавшую трубу в подвале. Когда приходило время развешивать на карнизе рождественские гирлянды, Лина держала лестницу, ни на секунду не переставая ворчать: и что его понесло на крышу, не стоит оно того, а если голова закружится, спустился бы лучше, ей-богу. Но Фрэнсис неизменно справлялся с задачей, и гирлянды загорались.
Но между ним и Линой словно встала стена, и сломать ее не получалось никак. С тех пор как Фрэнсис вышел из больницы, она ни разу не прижалась к нему во сне, ни разу не положила руку ему на грудь. Когда Фрэнсис слишком об этом задумывался, то начинал ругать себя за ребячество. «Обними меня!» – закричала однажды Кейт матери, когда была совсем малышкой. Соседская овчарка сорвалась с привязи и принялась носиться по кварталу, пытаясь тяпнуть кого-нибудь из детей сквозь намордник. Перепуганная Кейт вбежала в дом. «Обними меня!» – потребовала она, протягивая к матери свои маленькие ручки. Лина улыбнулась и прижала дочку к груди.
Иногда ночью Фрэнсис испытывал броню Лины на прочность, но с каждым разом это становилось все труднее. Однажды он провел кончиком пальца по ее разметавшимся по подушке волосам. Легкое, как шепот, прикосновение в темноте. Хоть бы она только не отстранилась – одно это вдохновило бы его на дальнейшие подвиги.
– Прости, – проговорила Лина, не поворачиваясь, и ловко убрала волосы с края подушки. – Как ты себя чувствуешь? – спросила она, по-прежнему лежа к мужу спиной.
Но теперь Кейт уезжает, и скоро дом будет, как когда-то, принадлежать только им двоим. Фрэнсису не верилось, что все произошло так быстро. Двадцать лет они говорили, что неплохо бы завести еще одного ребенка – у многих соседей по четверо, – а потом вдруг поняли, что не хотят. Еще совсем недавно, приходя с работы, Фрэнсис постоянно натыкался на чьи-то фломастеры, тетрадки, свитеры и рюкзаки и кричал, чтобы дочери немедленно убрали этот бардак. А потом рюкзаков не стало. И Лины не было целыми днями. Она работала в страховой компании с девяти до пяти, а вернувшись домой, сразу отправлялась на кухню и бралась за готовку. В бытность свою молодым мужем, а потом молодым отцом Фрэнсис и представить себе такого не мог – сидеть дома одному каждый день. Теперь он все чаще думал об Ирландии, пытаясь вспомнить, был ли в жизни его собственного отца хоть один день, когда тот ничего не делал. Иногда он включал телевизор, чтобы было повеселее. Как-то раз, переключая каналы, Фрэнсис увидел, как мужчина и женщина целуются в комнате, похожей на гостиничный номер, и решил посмотреть дальше. Мужчина раздел женщину, развернул спиной к себе, толкнул на кровать и вошел в нее сзади. Фрэнсис порно не любил, но это было другое, это был кабельный канал. Никаких подробностей – только намеки. Глядя в телевизор, Фрэнсис засунул руку в штаны и трогал себя, пока не кончил. С тех пор он занимался этим регулярно – совсем как в четырнадцать, когда убегал в поля, чтобы свернуться клубком и просунуть ладонь между ног: уединиться в переполненном доме было негде.
Фрэнсис по-прежнему каждый день глотал обезболивающее, а слова врача о том, что одной таблетки, возможно, мало, воспринял как разрешение принимать две. А иногда две утром и еще две после полудня. Никакого вреда от них не было; ничего кроме покоя и умиротворения. Фрэнсису выписали антидепрессант, но в отличие от обезболивающих, он почти не действовал. Врач сказал, что
