Свечи на ветру - Григорий Канович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нет больше ворона, — пробормотал я.
Меня знобило. Я подрагивал мелкой дрожью, как овес от дуновения ветра.
— Неужто умер?
— Увезли. В больницу.
— Выкрутится, — сказал Лейзер. — Вороны долго живут.
Он не любил могильщика. Может, они в молодости повздорили, невесту не поделили, а может, Иосиф закопал кого-нибудь из его близких? Была же у свадебного музыканта Лейзера мать!..
— Я тебя не спрашиваю, зачем ты пришел, — произнес хозяин. — И ты меня ни о чем не спрашивай.
— Не буду, — заверил я.
— Чем же тебя угостить?
От кружки горячего чая я бы не отказался.
— Одиночеством? Усталостью? — продолжал свадебный музыкант Лейзер.
— Давайте чаю выпьем, — предложил я.
— Дров нет.
— Как же вы… зимой… без дров?..
— А много ли мне нужно? Вот дрова, — свадебный музыкант Лейзер ткнул в изголовье топчана. — Просто я, голубчик, больше не хочу.
— Чая?
— Причем тут чай. Был у меня брат Шайя. Он играл на флейте. Боже милостивый, как Шайя играл! На десять верст вокруг замолкали птицы, утихал ветер и немели деревья. Поехали мы однажды с ним на свадьбу в Жежмаряй. Как сегодня помню: резник выдавал дочку. Столы ломились от яств, как поля от злаков. Гостей было столько, сколько у царя Соломона жен, а может, и больше. Люди именитые, в бархатных ермолках, в таких же камзолах, седые пейсы сверкают, как столовое серебро. Вышли, значит, мы на середину свадьбы и заиграли: я на скрипке, Шайя — на флейте, а Евель, шурин наш, на барабане. Свадьба слушает и тает. И вдруг… Боже милостивый, никогда не забуду, как он весело умер… мой брат… Дул, дул в свою флейту, притопывал ногами, вращал глазищами туда-сюда и свалился. Ты еще, голубчик, молод, ты еще не знаешь, какое это счастье — умереть вовремя.
Свадебный музыкант Лейзер перевел дух и продолжал:
— Кто как играет, тот так и умирает.
— Но вы же, реб Лейзер, здорово играли.
— А ты слышал?
— Не пришлось.
— Не слышал, а говоришь: здорово.
— Все так говорят.
— Все? — насупился свадебный музыкант Лейзер. — А что твои «все» понимают в музыке? Они понимают в жратве и в деньгах, а в музыке понимал мой брат Шайя да еще два-три сумасшедших еврея, с которыми я кочевал из волости в волость, из местечка в местечко. Их давно уже нет на свете. Чем лучше игра, тем выше дань. Первым заплатил ее Шайя, вторым наш шурин Евель, хотя он всего-навсего бил в барабан. А я все живу. Потому что играл хуже их… Ты хочешь чаю? Пусть будет чай, как сказано в писании… Сейчас мы с тобой отломаем кусок топчана и вскипятим воду. Помоги мне, голубчик.
— Зачем же его ломать?
— Чтобы согреть другого, всегда надо что-то отломить от себя.
— Но вам же на нем спать.
— В моем возрасте важно не спать, а один раз уснуть.
Свадебный музыкант Лейзер отодрал от топчана прогнившую доску и сказал:
— Набери за порогом в чугунок снегу. К колодцу все равно не подступиться, обледенел.
Я натолкал в чугунок снегу, тупым ножом нащипал лучины, поднес к печке лампу и зажег от нее доски. Огонь то и дело гас, пока наконец не разгорелся. Я сел к огню и стал отогревать посиневшие ноги.
— Вы что, реб Лейзер, совсем из дому не выходите? — спросил я, немного согревшись.
— Нет, — сказал Лейзер. — Ты же обещал ни о чем меня не спрашивать.
— Кто же вам еду приносит? — снова нарушил я свое обещание.
— Никто. Я вижу, ты не веришь. Думаешь, голодом себя морю. В погребе есть картошка, за печкой лук. Мяса я сроду не ел. Отец на скотобойне работал. Приходил домой весь в крови. В телячьей… коровьей… бычьей… Человек, Даниил, никому не должен быть в тягость. Ни в молодости, ни на старости. Чем он хуже журавля? Старый журавль складывает крылья, а стая летит дальше. Пусть вас совесть не мучает. Летите дальше, летите. Вы еще увидите теплые края, услышите шелест смоковницы и шум водопада. А мне давно пора сложить крылья. Все время ждешь праздника. Совершеннолетие — праздник, женитьба — праздник. Скоро, голубчик, наступит мой последний праздник.
— Разве смерть, реб Лейзер, праздник?
— Для тех, кто устал от жизни, конечно.
Он встал с топчана, взял лампу и заковылял в угол, темный и студеный, как прорубь.
— Где-то у меня сахар завалялся, — проворчал он, тыча лампой в голую стену. — Жаль только: заварки нет.
— Вода все равно мутная, — успокоил я его. — От снега.
Свадебный музыкант Лейзер нашарил в темноте рафинад и протянул его мне.
— Раньше я завидовал огню, — сказал Лейзер. — Мне казалось: от него остается тепло. Как от музыки.
— А сейчас?
— Сейчас я понял. Ничего не остается ни от огня, ни от музыки.
— Остается, — сказал я.
— Что?
— Память.
— А что такое память? — тихо спросил свадебный музыкант Лейзер. — Могильный холм, и только.
— Ради чего ж тогда жить на свете?
— Я жил ради скрипки. Будущей весной мы с ней справим золотую свадьбу.
В чугунке закипела вода. Свадебный музыкант Лейзер достал из шкафа две оловянные кружки, и я разлил чай. Чай был мутный и горячий. Мы дули на него и пили вприкуску.
— Наверно, мне уже не удастся при жизни выдать ее замуж, — сказал Лейзер. — Сватов никто не засылает. Зря ты, голубчик, променял ее на лопату.
— А я не променял.
— Тогда женись на моей скрипке, пока не поздно.
Я раскраснелся от чая и совсем забыл про свои босые ноги. Свадебный музыкант Лейзер шумно прихлебывал из кружки, в зыбком свете лампы и тлеющей доски топорщились его лохматые апостольские волосы, а губы дрожали, как будто их обожгла не вода, а мелодия, искрометная, полная молодой страсти и нетерпения.
— Сыграй мне что-нибудь, голубчик, — попросил Лейзер. Он снова поплелся в темный угол и извлек из него, как из проруби, смычок и скрипку.
— Что вам сыграть, реб Лейзер?
— А что ты умеешь?
— Свадебную плясовую.
— Для могильщика очень даже подходящая вещь…
Как странно, подумал я, взяв смычок и приложив к плечу скрипку. Только что я бежал босиком по снегу, мечтал о смерти, как об избавлении от всех бед и напастей, и вдруг, еще ежась от холода, заиграл веселую плясовую! Может, человек тем и крепок, что недолго оглядывается назад. Кто-то раз оглянулся и превратился в соляной столб.
В печке догорала доска. Я играл, придвинув к огню ноги, и тепло взбиралось по мне, как сок от корней по стволу дерева, и я весь покрывался в темноте зелеными листьями, а свадебный музыкант Лейзер стоял в их тени, как в жаркий летний день, и благодарил всевышнего за ниспосланную прохладу.
Звуки плясовой привели в избу жениха и невесту, запах медовой настойки и белизну брачной постели. Вокруг меня сновали люди, толкались, предлагали всякую всячину, начиная от куриного холодца и кончая рубленой селедкой.
У меня начинался жар.
Я безостановочно водил смычком по струнам, повторяя ту же мелодию, и свадебный музыкант Лейзер сказал:
— Хватит.
Но я не мог остановиться.
— Хватит, — повторил Лейзер. Он отнял у меня скрипку и добавил: — Иначе мои уши вконец рассорятся с твоими пальцами. Никогда и ни в чем, голубчик, нельзя фальшивить. Даже если люди на радостях простят тебе твою фальшь или в печали не заметят ее.
— А это у меня получилось оттого, что я… что я босый, — прошептал я запекшимися губами.
— Босый? — свадебный музыкант Лейзер уставился на мои ноги. — И впрямь босый!.. Как же так?
Я попытался облизать губы, но шершавый язык во рту походил на наждачную бумагу.
— Ты пришел ко мне по снегу?
— Да.
— Гм… Ты пришел пристыдить их.
— Кого?
— Обутых. Ты хотел сказать им: «Эй вы, свиные рыла! Тараканы беспамятливые! Кто веселил вас на ваших праздниках? Чья скрипка услаждала ваши бараньи уши? Постучитесь, пока еще его руки в силах отворять вам дверь!»
Глаза Лейзера как бы вспыхнули от лампы. Они горели зло и исступленно. Лохматые апостольские волосы развевались в темноте, как изодранное знамя, а тревожные руки, словно весла, шелестели в затхлом воздухе, и я прятал лицо от их взмахов.
— Я зашел случайно, — признался я.
— Нет, нет, — осыпал меня скороговоркой Лейзер. — Тебе нечего стыдиться собственной доброты. Я отблагодарю тебя. Я оставлю тебе свою скрипку. Когда-нибудь ты все-таки бросишь лопату: на свете нет лучшего поводыря, чем скрипка. Она никогда не приведет тебя туда, где торгуют и убивают. Ей нечего делать ни на торжище, ни на поле брани. Ее место там, где царят любовь и веселье, где торжествуют мир и справедливость.
— Спасибо, — сказал я. — У меня уже есть одна скрипка.
— Будут две. В прошлую субботу мы сели с моей голубушкой и стали перебирать всех, кому она могла бы достаться. В местечке не оказалось ни одного приличного человека. Кто достоин наследовать мясную или галантерейную лавку, кто — мебельную фабрику, кто — иголку и пилу, но ни один не заслуживает, чтобы к нему переселилась моя скрипка.