Садовник судеб - Григорий МАРГОВСКИЙ

Узнав, что ректор уже наложил свою резолюцию, Белов категорически отказал в преждевременной прописке. И в этот кульминационный момент у меня из глаз брызнули слезы. В приступе отчаяния я возопил:

– Да что же вы все меня футболите-то? Поймите наконец, я без этого жить не смогу!!!

– Успокойтесь, пожалуйста, – заерзал он, наливая мне воды из графина, – никто вас не футболит…

Поскребя в затылке, кадровик неожиданно махнул рукой:

– Эх, была не была, молодой человек, сидеть, как говорится, будем в одной камере!

И, умело состряпав ходатайство, весело добавил:

– Теперь, касатик, с тебя могарыч: на Камчатке этой самой красной рыбы – хоть жопой ешь!

Помимо меня и Ларисы, в агитбригаду вошли еще двое: поэт-примитивист Боря Колымагин с заочного отделения и депутат местного совета Ира Аснач – родом из Петропавловска, решившая смотаться домой за литфондовский счет. Настроение у всех было приподнятое, но больше всех, разумеется, ликовал я! Один лишь Боря в полете бледнел и крестился: не доверял крестьянский сын отечественным летательным аппаратам…

Воображение поражал следующий факт: отбыв в пятнадцать ноль-ноль такого-то июля и провисев в воздухе девять часов, мы приземлились ровно в три пополудни и – что уж и впрямь любопытно – того же самого числа. Вероятно, вместо ремня безопасности, мы по оплошности пристегнули часовой пояс.

В салоне мерно гудящего лайнера балагурила группа от Союза композиторов. Лариса подала мне идею: сходи, познакомься – авось, удастся договориться о совместном концерте. Я забыл, что инициатива наказуема, и решил воспользоваться данной мне наводкой.

– Вы пишете музыку? – осклабился вырвавшийся на волю простофиля. – А мы стихи!

– Попутчики что надо, присоединяйтесь! – понимающе закивала подвыпившая богема.

В Петропавловске нас опять разместили всех вместе, в гостинице обкома партии. Плеяда лабухов тут же принялась беспробудно квасить. Возглавляла группу Татьяна Чудова – жирная, похотливая, вхожая во все инстанции сучка. Выловив меня в холле, профессор консерватории ультимативно приперла меня бюстом к стенке:

– Григорий, давайте напишем песню о Камчатке! Я заслуженный деятель искусств РСФСР, успех гарантирован.

Но ее будущий соавтор неожиданно заюлил:

– Видите ли, хотелось бы сперва осмотреться, побывать в глубинке, набраться впечатлений. К тому же, мы ведь здесь планировали немного подзаработать…

Полный профан в зоологии, я и понятия не имел, что за фауна рыщет в здешних краях! Через полчаса Лариса как ошпаренная ворвалась к нам в номер:

– Только что приходила Татьяна Александровна. Ее всю трясет: вы, говорит, прибыли сюда, чтобы обирать обездоленных камчадалов! Она собирается настрочить жалобу ректору и статью в «Литературку». Имей в виду: в этой ситуации я обязана составить докладную!

Ядовитые абверовские соки растревоженно забродили в капиллярах ее обрусевшей души.

– Ну не твари ли, скажи, что одна, что другая? – негодовал я, адресуясь к сельскому увальню Колымагину.

– Гриша, – назидательно произнес сосед по комнате, – все мы вынуждены соблюдать правила игры, в которую ввязались.

– Да разве ж это игра – одно сплошное подонство! – упрямился я.

Чтобы немного развеяться, мы решили сходить на фильм с Макаревичем в главной роли. Называлась картина «Начни сначала». Популярный рок-певец помпадурски плескался в ванне, спину ему мылила преданная одалиска. Выйдя из кинозала, Колымагин пуристски выдохнул:

– Нет, так нельзя!

– А как, по-твоему, можно? – поинтересовался я.

– Не знаю. Но только я твердо убежден, что так нельзя!

Уроженец тверской губернии, приймак в доме жены, уж он-то точно не мог себе позволить подобной роскоши. Впрочем, дело еще, наверное, и в особом домостроевском сознании, отвергавшем любые излишества…

К счастью, разгневанную композиторшу все же удалось улестить, Лариса приложила все старания: на кон была брошена ее собственная карьера. Не вспоминая больше об этом инциденте, мы с головой окунулись в приятное времяпрепровождение.

Прием нам оказывали самый подобострастный: Шульман зналась с местной заведующей отдела культуры (в будущем эта аппаратчица переберется в столицу, чтобы возглавить черносотенную «чистку» в одном из наиболее одиозных издательств). Вот почему редактор «Камчатской правды», бывалый хитрован вполне радушного вида, с энтузиазмом печатал своих гостей, организовывая им выступления перед «бомондом» – в единственной привилегированной забегаловке, где подавали приличный кофе.

– Вот уж чувствуется коренной москвич! – восторгался он одним из ранних моих виршей, написанным почти сразу после зачисления на первый курс…

Вскоре в казенном «газике» нас домчали до реки Камчатка, русло которой вилось вдоль полуострова. Мы жалобно поскреблись в рыбацкую времянку.

– Здравствуйте! К вам делегация литераторов из Москвы. Приехали познакомиться с жизнью простых тружеников… – пропела Лариса сахарным голоском.

– Отчего нет, давай знакомиться! – хмыкнул косматый лесовик, извлекая из-под стола трехлитровую банку с икрой; недолго думая мы принялись с аппетитом чавкать (хлебосол пережил не одно нашествие творческой саранчи и справедливо считал всякие преамбулы излишними).

Вскоре подоспел и бригадир: его просили продемонстрировать нам искусство ловитвы. Я напросился к нему в лодку. Выплыв на середину стремнины, он выключил мотор и расставил сети. Чавыча шла на нерест – улов оказался несметным. Пока мой капитан охапками сгребал добычу, из воды, то там, то сям, выныривали гладкошерстные нерпы и, кувыркаясь, хватали все, что попадалось на клык.

На следующий день нас повезли в местный институт вулканологии. В холле мы увидели улыбающуюся фотографию в траурной рамке: старшую научную сотрудницу, женщину с широко распахнутыми еврейскими глазами, незадолго до нашей экскурсии сразило вулканической бомбой…

Выступления нам устраивали редко, зачастую в полевых условиях. Лариса конферировала со знанием дела, считая необходимым посвящать аудиторию во все хитросплетения писательской грызни. Затем декламировал Боря – переминаясь с ноги на ногу, как бы заранее извиняясь перед публикой за свой природный минимализм. Гвоздем программы служили мои аллитерированные всплески романтических эмоций, которые так и не сумело окоротить прокрустово ложе палочной дисциплины. Ира Аснач от выступлений воздерживалась, довольствуясь халявными билетами в оба конца. Аплодируя по команде, моряки торжественно вручали нам хипповые тельняшки, рыбаки отдаривались натуральными морепродуктами.

Один из ярчайших слайдов памяти – посещение Долины гейзеров. Окунаясь по пояс в булькающий кипяток, мы все четверо с тревогой ощущаем, как в груди екает сердчишко. В этот момент из-за косогора, со стороны поселка, доносятся обрывки похоронного марша.

– Что случилось? – спрашиваю я у вылупившейся на нас девчушки.

– Тетя Валя умерла! – радостно сообщает юная аборигенка.

– Что поделаешь, все там будем.

– Я уже там была. Сейчас опять побегу, – отвечает дитя природы…

В сумерках, на фоне первобытно-звездного неба, на самой вершине Ключевской сопки, фантасмагорически извивался багровый червячок раскаленного жерла. Зевая вокруг костра, мы пекли картошку, жарили лосося, комары же при этом неотвязно питались чужестранцами.

Суток на трое нас разместили в пустовавшем пионерлагере. Заглянув от нечего делать в женское крыло, я застал Ларису в одиночестве. Она лежала на кровати, задумчиво вперившись в потолок. Буря миновала, отношения наши вроде бы устаканились. Присев рядышком, я впервые разглядел ее набухшие от одиночества фиолетовые подглазья.

По рассказам я знал, что Шульман родом с русского Севера, ради прописки кантовалась воспитателем в одной из столичных заводских общаг. Могу себе представить, сколько подвыпивших жеребцов ржало у нее над ухом, травмируя при этом возвышенную нордическую душу!

Не то чтобы я испытывал в этот момент сильное желание: несколько грамофонный тембр ее голоса, а также подчеркнутая фригидность, этому изрядно препятствовали. Просто меня подмывало как-нибудь сподхалимничать, превратить ее, непреклонную валькирию, в свою верную союзницу (а, возможно, и покровительницу). Это был рецидив рабской угодливости, нередко присущей представителям угнетенных меньшинств…

Глядя на меня в упор, она проницательно проскрежетала:

– Кажется, Гриша, тебе нетерпится нашалить?

Я покорно отпрянул, перепорхнув на табуретку. В это время вошла Аснач с призывно булькающим чайником в руках. Вскоре приковылял и Колымагин, под сушки с вишневым джемом у нас завязалась неторопливая беседа.

Болтая о том о сем, мы заговорили о влиянии древних эпосов. Я упомянул «Песнь о Гильгамеше», Лариса одобрительно хмыкнула: