Великая Отечественная Война (1941–1945) - Николай Потапов

Черчилль. И все же ему было приятно, он поблагодарил меня за то послание.

Мэри. Он вежливый, воспитанный человек.

Черчилль. Вежливый? Он диктатор! Жестокий диктатор!.. Мне стыдно признаться, но когда он входит в зал заседаний, мне хочется встать и вытянуть руки по швам. Потом я, конечно, осуждаю себя за свою минутную слабость, но так было не раз. Он обладает какой-то магической силой, которая позволяет ему подчинять себе других.

Мэри. В такое трагическое время и надо быть диктатором, твердым, решительным, волевым, а не распускать нюни.

Черчилль. Ты, Мэри, слишком быстро выросла. С тобой стало трудно разговаривать. Я все считал тебя маленькой девочкой, а ты мыслишь уже как государственный человек.

Мэри. Спасибо, папа, за комплимент. Я действительно, наверное, чуть-чуть подросла. Мне уже 23 года. А это в жизни кое-что значит.

Черчилль. Я рад за тебя. Иди, посмотри, как получился у меня пейзаж.

Мэри (подходит). А ничего, ничего получилось.

Черчилль. Красивые здесь места. А море — одно очарование! Картина на память. Скоро придет ко мне Иден, кое-что обсудим с ним перед совещанием.

Мэри. Ты хоть переоденься, папа.

Черчилль. Ничего. Они уже привыкли видеть меня в этом изумительном халате.

Мэри. Ну, как хочешь. Папа, я познакомилась с одним русским офицером. Он здесь переводчиком. Вечером пригласил меня в кино.

Черчилль. Вот даже как?! И кто же он?

Мэри. Я же сказала, он офицер, капитан, переводчик. Очень образованный, в совершенстве знает английский. Мне с ним легко и приятно общаться.

Черчилль. И какой же идет фильм?

Мэри. «Волга-Волга». Комедия. Наши некоторые видели, говорят — великолепная, такая смешная! В русском духе. Они умеют ставить комедии.

Черчилль. У тебя удивительные достижения в познании русской жизни.

Мэри (улыбнувшись). Время даром не теряю.

Черчилль. Это заметно. Ну что ж, если пригласил — иди. Лично я предпочитаю смотреть «Леди Гамильтон». Лучшего фильма я не знаю.

Мэри. А ты, кроме «Леди Гамильтон», других фильмов и не видел.

Черчилль. И правильно делаю, чтобы не портить себе настроение.

Мэри. Ну, я пошла, папа.

Черчилль. Иди-иди.

Мэри уходит.

Уже завела знакомство. Бойкая!.. У молодых это получается быстро.

Входит Иден.

Иден. Доброе утро, сэр.

Черчилль. Не совсем оно доброе, Иден.

Иден. Почему? Кто осмелился испортить настроение такому великому человеку?

Черчилль. Мне не до шуток, Иден. Меня страшно беспокоит судьба Польши. Сталин упорно настаивает на своем. Хочет, чтобы правительство в Польше формировалось на основе Люблянского правительства и не хочет признавать польское правительство в Лондоне.

Иден. Да, польское правительство в Лондоне для него, что кость в горле.

Черчилль. Но и я сдаваться не собираюсь. Поляки из Лондона должны войти в правительство. Обязательно должны. Рузвельт тоже так считает. И мы сломаем этого грузина!

Иден. Трудно, сэр. Дядюшка Джо будет стоять насмерть.

Черчилль. Но у меня тоже нервы крепкие… Мы хотим иметь Польшу дружественную нам, а не России. Польша всегда была авангардом антибольшевизма между Первой и Второй мировыми войнами. Вот такую Польшу мы хотим иметь и сейчас.

Иден. Это правильно. Русские никак не могут простить нам затягивание с открытием второго фронта в Европе.

Черчилль. Но мы все-таки второй фронт в Европе открыли?!

Иден. Да, но они настаивали, чтобы мы открыли его в 42-ом году, потом в 43-ем году, а мы все тянули, тянули и дотянули до лета 44-го года. Им, конечно, было обидно.

Черчилль. Но ты знаешь, почему мы тянули.

Иден. Знаю. Но им от этого было не легче. Они понимали так — мы просто волыним.

Черчилль. Я всегда считал, второй фронт нам надо открывать не в Европе, а на Балканах. Сосредоточить там сильную группировку войск и ударить с юга на север, занять страны Юго-Восточной и Центральной Европы и не дать Красной Армии возможность двигаться на Запад. Тогда бы Венгрия, Чехословакия, Румыния, Болгария да и Польша были бы под нашим влиянием. А теперь в этих странах господствуют русские. Все мои помыслы были обращены, прежде всего, к Европе как прародительнице современных наций и цивилизаций. А теперь может произойти страшная катастрофа, если русское варварство уничтожит культуру и независимость древних европейских государств.

Иден. Да, такая опасность есть.

Черчилль. Я тогда говорил, вопрос стоит так: готовы ли мы примириться с коммунизацией Балкан и, возможно, Италии? Наш вывод должен состоять в том, чтобы сопротивляться коммунистическому проникновению и вторжению в эти страны.

Иден. Да, я это помню, сэр.

Черчилль. Если бы послушались в то время меня и ударили с юга на север, то русская армия стояла бы не на Одере в 70 километрах от Берлина, как сейчас, а была бы у своей границы. И не возникало бы польского вопроса, австрийского, югославского и других. Все решали бы одни, без русских.

Иден. Что поделаешь, сэр, история заднего хода не имеет. Сталин и так тогда с большой тревогой писал вам, что у них у всех в Москве создается впечатление, что Черчилль держит курс на поражение СССР. Ибо трудно объяснить его поведение по открытию второго фронта в Европе.

Черчилль. Он был недалек от истины. Я действительно этого хотел. За Польшу мы будем драться до конца, Иден. До конца!

Иден. До конца, сэр!

Черчилль. А теперь нам не мешало бы пропустить по бокальчику русского коньячка и хорошо покушать. Как думаешь?

Иден (смотрит на часы). Да, сэр, пора.

Ялта. Юсуповский дворец в Кореизе. В комнате Сталин, Молотов, Антонов. На стенах развешаны карты фронтов.

Антонов. Товарищ Сталин, мне звонили некоторые командующие армиями и вносили предложения по дальнейшему ведению боевых действий на Центральном фронте.

Сталин. И что они предлагают?

Антонов. Предлагают продолжать наступление на Берлин. Они утверждают, Берлином можно овладеть в феврале, тем самым приблизить окончание войны.

Сталин. Но Ставка так и планировала.

Антонов. Да, в январе мы так и планировали. Первый Белорусский фронт должен был выйти 1–2 февраля на Одер, форсировать его, укрепиться, пополнить резервы. В дальнейшем предполагалось развивать стремительное наступление на берлинском направлении, сосредотачивая усилия в обход Берлина с севера. Первому Украинскому фронту планировалось разгромить бреславскую группировку и к 25–28 февраля выйти на Эльбу, а правым крылом фронта овладеть Берлином с юга. Действительно, в то время противник на подступах к Берлину располагал ограниченными силами, и оборона его была довольно слабой. Не было крупных контрударных группировок, не было сплошного фронта обороны. Командование Первым Белорусским фронтом планировало стремительным броском 15–16 февраля взять Берлин. Но к началу февраля стала назревать серьезная опасность контрудара немцев со стороны Восточной Померании во фланг и в тыл главной центральной группировки фронта. Эта опасность с каждым днем нарастала. Конечно, можно было бы пренебречь этой опасностью, пустить обе танковые армии и 3–4 общевойсковые армии напрямик на Берлин и подойти к нему. Но противник ударом с севера легко прорвал бы наше прикрытие, вышел к Одеру и поставил войска фронта в районе Берлина в крайне тяжелое положение. Опыт войны показывает: рисковать следует, но нельзя зарываться.

Сталин. Что по этому поводу думает Жуков? Вы звонили ему?

Антонов. Звонил, товарищ Сталин. Он думает так же. Считает, вначале надо разгромить померанскую группировку, в которой до 40 дивизий, а потом готовиться к берлинской операции.

Сталин. Какие силы привлекает Жуков к померанской операции?

Антонов. Четыре общевойсковые армии и две танковые армии.

Сталин. Позвоните ему и скажите, Ставка согласна с его планом по ликвидации померанской группировки. Пусть тщательно спланирует эту операцию совместно с командующим Вторым Белорусским фронтом Рокоссовским и об окончательном решении доложит мне. А вы поддерживайте с ними постоянную связь, держите на контроле.