Смерть беспозвоночным - Иоанна Хмелевская

С жены я сразу же сняла все подозрения. То, что с компрессом на шее отворило мне дверь, а потом село в «мерседес», наверняка не было женщиной. И я предположила: какой‑нибудь кореш загипсованного? Или сын, брат, сват? И чем он вообще занимается — ну этот тип, в гипсе?

— Его специальность — лечебные травы и поиски подземных вод с помощью лозы. Сельчанам дает советы насчет откорма скота, но помогает и людям, продает лечебные травы, но не признается в этом, потому как без лицензии. Да никто его там и пальцем не тронет, он местному прокурору сынишку вылечил.

— А наемная рабочая сила».

— Трудится какой‑то мужик — сущий мозгляк, худющий, маленький… Подходит вам?

— Как раз наоборот.

— Остальные женского пола. Сыновей у него нет, две дочери, маленькая девочка вряд ли уведет папашкину машину, это, скорее, дело сыночков. Проверили мы и родственников: один из двоюродных вроде соответствует вашему описанию, но у него алиби, все последнее прсмя пребывает на Мазурских озерах, преподает парусное дело, и за последний месяц ни разу не покидал училище. Остальные не подходят.

— Но у них есть знакомые… — упорствовала я.

Гурский скривился.

— Да все старье, вы уж извините. Трое стариков, две немощные старушки. Один старичок бодрый, но седые волосы, бороденка, усы — все настоящее. А тот ваш, подозреваемый, насколько помнится, был без усов и бороды?

— Так кто же тогда это был?

— Вот мы и не знаем. Ищем, конечно. Но это не так просто, а у нас кошмарно много работы. Да и вообще — что он такого сделал? Если бы хоть какой из конкретных подозреваемых! А я ведь целиком полагаюсь на ваши неясные предчувствия, и, того и гляди, окажусь в дураках.

Я огорчилась и даже растерялась.

— Но ведь могло быть и так, — не очень уверенно предположила я, — что машину увел неизвестно кто, а потом она оказалась у громилы с Винни–Пуха. А тот, кто увел, может выглядеть и как отощавший гномик, и вообще быть женщиной. Да нет, я не просто упорствую: думала, для вас это пустяк — раз–два, и все узнали о человеке. А оно вон какой сложностью оборачивается! Ведь не нарочно же я придумала вам лишнюю работу, вот чувствую: тут что‑то не так Сама бы этим занялась, но не ехать же мне в Буско! Может, пошлю кого‑нибудь, — Только без самодеятельности!

— Тогда дайте мне хотя бы фамилии местных жителей, которых ваши люди установили.

— Не помню, могу прислать список, да и, в конце концов, чужой человек на курорте не такая уж редкость.

— Только, пожалуйста, не по почте! Никогда не прикасаюсь к их корреспонденции. Факсом. У вас есть мой факс.

— Хорошо, пусть будет факсом.

— Еще минутку. А все эти проклятые Войлоки, все мошенничества, которыми Поренч шантажировал высокопоставленных обезьян?

Гурский махнул рукой, нетерпеливо и раздраженно.

— Сплошное болото. Никто не станет вызывать контрольную комиссию, но даже издали видно, что на этой почве они свободно могли бы придушить друг друга. Шантаж — ерунда, кто теперь обращает внимание на шантаж, тут никто никому ничего плохого не сделал, самые что ни на есть государственные преступники процветают, им бы даже не хотелось кого‑нибудь убивать, да к тому же четырех человек! На кой им лишнее заботы? Договорились: я ничего не говорил, а вы ни слова не слышали — скажем, как раз в это время отправились к своим подопечным кошкам в сад. Хорошо, раз желаете, пришлю вам список проверенных нами в радиусе километра от вашего проклятого «мерседеса», а вы уж сами ищите своего преступника, вдруг чудом выздоровевшего. Мы не станем мешать.

Я ни минуты не сомневалась, что Гурский всеми силами пытается меня чем‑нибудь занять, чтобы я его наконец оставила в покое…

Курорт. Буско–Здруй. Санатории, пансионаты…

Когда я думала о курорте, смутно чувствовала: что‑то у меня с этим связано. Не воспоминание, тень воспоминания. Упорно казалось, что мне надо над чем‑то подумать, связанным с курортом, но, как я ни напрягала свои умственные силы, ничего не вспоминалось. Может быть, это как‑то связано с тем, о чем мне говорила нижняя соседка Выстшиков, ведь Эвиного отца поместили в санаторий? Поскольку я постоянно думала об Эве, наверняка и навязчивая необходимость что‑то вспомнить о санатории связана с ней, в данном случае с ее отцом. 11о зачем мне он?

Навязчивая мысль о санатории не оставляла меня, и я хотя бы для того, чтобы избавиться от нее, решила съездить на улицу Чечота.

Перед поездкой я подумала, что не мешало бы мне приехать с каким‑нибудь подарком для пани Вишневской. Только вот каким? Проще всего было бы заявиться с бутылкой, но соседка Выстшиков не походила на пьянчугу. Купить какой‑нибудь дорогой чай или кофе? Она может воспринять это как намек на необходимость устроить мне угощение, и устроит! Пирожные? Коробку шоколадных конфет? Цветы! И даже можно цветок в горшочке. Но я ведь будто бы иду не к ней, а к Выстшикам, которые, надеюсь, еще не вернулись. И что, явлюсь с цветочком к этому рычащему чудищу? Так ничего и не придумав, решила ехать без подарка.

Мне повезло. Выстшики еще не вернулись, а пани Вишневская оказалась на посту. Меня она сразу узнала, хотя я на всякий случай оделась так же, как и прошлый раз. Меня практически втянули в квартиру!

— Ну и как нашла пани Эву? — первым делом спросила любопытная соседка, поразив меня отличной памятью. — А их еще нет, того и гляди вернутся, уезжали будто бы ненадолго, недели на две, на три. И опять начнется. Так пани нашла ее?

Что ответить? Раздумывать некогда, а если скажу правду и дойдет до папаши, Эве и в самом деле придется смываться в Новую Зеландию.

— А вы им не скажете?

Пани Вишневская даже побагровела от возмущения.

— Да вы что! Он‑то наверняка хотел бы знать, еще как! Да помереть мне на месте, если я ему такую радость доставлю! И ей тоже ни словечка не промолвлю, она ему непременно все выболтает, не сдержится. Вот те крест!

И я решилась считать ее союзником.

— Да, я ее нашла, но это длинная история, по цепочке от человека к человеку добралась до нее. Она сама позвонила потом моей подруге — помните, я вроде бы вам о ней рассказывала. Так вот, Эва уехала из Польши, по Европе мотается, сейчас временно во Франции сидит и, кажется, собирается в Италию.

— А на какие шиши она так мотается? — хотела знать подозрительная соседка. — Кто за нее платит? Ведь дороговизна, поди, жуткая.

— Не такая уж и жуткая, и платит она сама. Есть дешевые гостиницы, и питание не столь уж дорогое, гроши стоит.

— Как же! Гроши не гроши, да на улице не валяются.

— Какие‑то деньги у нее есть.

— Держи карман шире! Разве что какой хахаль раскошелится или те опекуны, что ее за уши тянули, еще и теперь ей кой–чего подкинут. А сама по себе она ведь ничего собой не представляет, где ей. Телевидение ее выпихнуло на первый план, большой шум вокруг нее подняли, крутятся всякие там богатенькие: фигуры политические, важные особы. Она им хоть что покажет, а они уже из этого целое состояние сварганят, ей же от него одни крошки достаются, те всё себе огребают, хотя слышала я: раз она воспротивилась, на своем настояла, так ей поболе подкинули — может, и осталось у нее кое‑что. Но все одно, без них она сама ничего не сделает, и к папочке придется ей воротиться, поджав хвост. Потому я немного удивляюсь, что она еще строит из себя важную персону и мотается по миру. Неужто и в самом деле выехала? И когда же? Давно?

Сумбурная болтовня разозленной бабы чуть с панталыку не сбила меня, я с трудом переваривала услышанное и еле сумела ответить на ее вопрос: уехала семь месяцев назад, — без зазрения совести прибавив один месяц.

— Опять, значит, сбежала. Всякий раз от кого‑нибудь да сбежит, но я так понимаю: если ей как следует заплатят, опять вернется. Невезучая она, да вот как только она от этого чудища ревущего сбежала, большие шишки ею занялись, потеснились и освободили местечко у кормушки.

Заставив себя успокоиться, я с деланным равнодушием поинтересовалась:

— А почему вы так решили? Откуда вам это в голову пришло?

— Ну как же! Этот ее приятель, Флорианчик коханый, которого она бросила, то и дело к ее папаше являлся и жаловался: дескать, сам ее на руках под небеса вознес, путь ее розами устлал, а она так его отблагодарила…

Уж не знаю почему, но пани Вишневская чувствовала какую‑то особую неприязнь к Эве, и он все набирал силу. Похоже, отсутствие рычащего папочки дало соседке возможность отдохнуть от его воплей и позволило ей свернуть немного в сторону от излюбленной темы. Теперь навалилась на Эву.

…А он, этот бык оглашенный, так орал и топотал, что мне известка на голову сыпалась, — и все о дочке, что набрала силу, — он просто перенести этого не мог. Из Флориана при каждом его приходе выжимал, кто же так ей помогает, кто ее прославляет, оказывает ей благодеяния, кто там за нее все делает, а ей достается только слава. И не понимает, дура набитая, что для нее лишь слава, а настоящие‑то денежки для них. Хотя — вот от пани слышу — вроде бы она ума немногого набралась, и для себя тоже кое‑что оставляет. Вы не подумайте, я ей добра желаю, и не верю, что она такая уж ни на что не способная, как орет ее папочка. Я думаю, он больше разоряется из‑за того, что она без его помощи справляется, и вообще больше наговаривал на дочку, чем там было на самом деле…