Смерть беспозвоночным - Иоанна Хмелевская

Как выглядел этот незнакомец?

«Да никак. Такой обыкновенный». «Солидный, кажется, на голове что‑то было… Не на голове, на лице». «Усы? Борода? Какая там борода, бритый был, даже кусочек пластыря прилеплен». «Никаких пластырей, только очки». «Тут, как видите, темновато и видимость недостаточная. Да и вообще, кроме него еще и другие входили, почему именно этот незнакомец оказался вдруг таким важным?» «Ничем особым он не отличался от других».

Уточните, когда Поренч спустился вниз?

«Сразу после Маевского. Маевский же поспешил вниз почти сразу же, как появился, а Поренч направился туда сразу же вслед за ними, еще какой‑то человек спускался, какой‑то человек поднимался, так что довольно много крутилось тут людей, туда и обратно, но, опять же, при этом освещении трудно за всеми уследить. Только вот вроде бы вышли они снизу все вместе, чуть ли не группой, а внизу вроде бы совсем одна осталась Марта Форналь». «Да, она была тут. Заявилась как раз в тот момент, когда те стали спускаться вниз». «Да нет же, она позже пришла». «Ничего подобного, раньше!» «Одновременно!»

Больше возможностей не оставалось — или раньше, или позже, или одновременно.

«А она покрутилась, покрутилась, искала некоего Возьняка, оператора, расспрашивала всех, не видели ли его, да, Возьняк тут был, но раньше, спускался вниз и теперь наверняка уже ушел, но никто не станет утверждать наверняка, просто не придавали значения таким мелочам. Еще она пила кофе…» «Да не кофе, а пиво!» «И вовсе нет, она пила минералку». «Да кто этому поверит, чтобы Марта Форналь вместо пива пила минеральную водичку, это для нее противоестественно!» «Кто‑то ей шуточно заметил: зачем ей искать Возьняка, если тут находится чудо столетия Поренч, она отреагировала прямо как дракон какой, что выпускает из пасти огонь, и вся взбеленилась». И долго так испускала огонь? «Ну, довольно долго. А потом все видели, как она спустилась вниз, злая как сто тысяч чертей, одна спустилась, и стало тихо. А потом вышла и пошла себе. Да, совсем ушла из «Алхимии». Все принялись сплетничать, шум поднялся, обычное дело. И уже никто не смотрел, кто входит, кто выходит».

А потом Ливинский спустился, и Крыся нашла труп…

— А Маевский со своими все еще здесь?

— Здесь, а как же, весь на нервах, коньяк за коньяком хлещет, и с ним еще двое. Они знают жизнь, понимают, что пан комиссар захочет их опросить.

Пан комиссар не обманул ожиданий общественности. От Маевского и его окружения получил сведения, а как же. Оказалось, никто из них Поренча вообще не знает. Выяснилось, что бородатый очкарик, инженер–строитель, ждал внизу Маевского и просматривал фотографии, был там еще кто‑то из литературной братии, Маевский прихватил с собой оценщика и вообще занимался своими делами, разные люди входили–выходили, возможно, среди них был и Поренч, потом Маевский со своими людьми вышел, а литераторы вышли еще раньше, до них, он сразу же за ними, и еще какие‑то люди выходили. Кто‑то остался, но они не знают кто, возможно, и ваш Поренч, и никто не в состоянии сказать, кто же там остался и даже сколько человек Может, один человек, может, два или три, там темновато, такая, видите ли, полутьма якобы создает средневековое настроение. А там внизу еще и всякие закоулки, совсем темные, в них они не заглядывали.

Никто не мог бы точно сказать, сколько людей спускалось и сколько поднималось. Ну, теперь ясно — поднялось на одного человека меньше.

А задержанная следователями в кафе группа свидетелей уже шумела и волновалась, щедро перебрасываясь мотивами.

О да, у Поренча были враги. Хотя правильнее их было бы назвать врагами наоборот, потому что это он считал их своими врагами, им же на него было сердечно наплевать. С ним все было ясно, и никого он не интересовал. Вот если бы это он кого‑нибудь пришил — тогда другое дело, было бы понятно, а так.. Ну кому это понадобилось? Что напаскудил? И тоже слишком сказано, скорее, пытался напаскудить, но отогнать его от корыта не составляло никакой трудности, кому понадобилось беспокоить Уголовный кодекс?

Единственная особа, которой он и в самом деле основательно испортил жизнь и в личном и в служебном плане, была Марта Форналь. Женщина с характером и справилась с жизненной неудачей, которую тяжело переживала, однако не исключено, что при виде занюханного любовника взыграла в ней прежняя обида и она не сдержалась…

Прямо из мрачных подземелий следственная группа отправилась к Мартусе, которая, к сожалению, оказалась дома и беззаботно распахнула дверь.

Тут уже я не выдержала и напустилась на Островского.

— Ну кто так рассказывает? Да скажите же, как именно он был убит? Хоть кто‑то знает это?

Островский рассмеялся.

— А вы имеете представление, как досталось полиции? Ведь я передаю вам уже несколько упорядоченную версию, как‑то причесав то, что наговорили свидетели. Да вы хоть имеете представление, сколько всяких нелепостей и в какой форме способны наговорить свидетели?

О, я‑то прекрасно это знала. И не обязательно свидетелей должно быть много, даже три человека давали совершенно разные показания об одном и том же явлении. Мне самой пришлось имегь дело с одним таким следствием, и, хотя оно происходило сорок лет назад, помню его в мельчайших подробностях, так как оно касалось близких мне людей. Тут же, сдается мне, следствие не поприжало как следует баб.

Последнее соображение я высказала вслух, и мой собеседник с ним не согласился.

— Напротив! — возразил Островский. — Еще как прижало! И только благодаря этому хоть как‑то удалось разобраться, кто когда пришел и кто когда ушел. А ваша Марта явилась в такой блузке, что женская часть присутствующих просто глаз не могла от нее отвести. Я сам в блузках не разбираюсь, так что о ней ничего не скажу…

— И не надо. Скажите, отчего он умер?

— От ножа. Один сильный и точный удар. Полицейский врач утверждает, что это был штык времен Второй мировой.

О, надо же, какое совпадение! Или старинный буздыхан, или штык времен войны. Везет ментам, такое разнообразие орудий убийства! Но тогда Мартуся исключается.

— Из‑за штыка? А почему она не могла его позаимствовать в реквизиторской?

— Вздор! То есть позаимствовать могла, но вот употребить его с такой целью — ни за что. У нее какое‑то особое отношение ко всему живому, она ни за что не лишит жизни живую тварь, ни лягушку, ни курицу, ни даже человека. И этот факт окончательно убедил меня, что Мартуся тут ни при чем.

— Боюсь, менты не знают о такой особенности Мартиной психики.

Я сделала второй кофе Островскому и, позабыв все правила гостеприимства, налила себе немного вина.

Он за рулем, а я перед ним даже не извинилась, нагло наливая себе.

Спохватилась и в виде оправдания попросила в следующий раз приезжать на такси.

Островский вздохнул.

— Одна вещь меня беспокоит… Вы знаете, что я сейчас записываю? Спасибо. Так вот, не было времени продумать все досконально, но ведь из зернышек мака можно насыпать курган Костюшки.

— Вы о чем?

— Этот Поренч приехал в Краков два дня назад, остановился у одной из своих девиц… Хотите, я могу и отключить магнитофон, если вам неприятно, уж о слишком тонких вещах пойдет разговор, а я хочу задать очень личный вопрос.

Догадываясь, о каком вопросе пойдет речь, я лишь рукой махнула. Учитывая свой возраст, подозрения подобного рода я бы сочла грандиозным комплиментом.

— Вы считаете, что он в сексе проявлял какие‑то потрясающие способности? И этим объясняется привязанность к нему некоторых женщин?

— Что‑то в этом духе. — Лично я не проверяла, но у меня есть основания полагать, что он относится к тем редким мужчинам, которые обладают какой‑то сверхъестественной способностью покорять женщину. Встречала такого в жизни всего один раз, но и этот раз запомнился. И тот парень был ничто в сравнении с Поренчем, я говорю о внешности, но было в нем нечто… словно какую ауру испускал, бабы к нему липли без разбора, а у того за душой ни ума, ни чувства, один чистоган. Причем бабы всякого рода, от интеллектуалок до деревенских девок У Поренча дело обстояло по–другому. Он отбирал только тех баб, которые что‑то собой представляли и могли помочь в его карьере, с их помощью он и взбирался на верхние ступени карьеры.

— Так вы полагаете, он женщин не любил?

— Он любил только одного себя и свою карьеру, но мог расточать восторг перед избранницей, восхищаться ею, уверять, что она — единственная в мире такая. И возможно, в постели тоже был неплох. А зачем вам это?

— Вот я вам сказал, что в Кракове он остановился у одной девицы, так она фанатически предана Поренчу, на костер взойдет, если он потребует, и жизнь за него отдаст. Просто безумие какое‑то!

— Я же вам объяснила!

— Тогда получается, что она ему зачем‑то временно понадобилась? А потом необходимость в ней отпала.

— Да, типичный жиголо с учетом современных условий и обычаев, хорошо умеет приспосабливаться. Вы хоть и мужчина, но соображаете, — похвалила я, и опять пожалела, что прежде не откусила свой болтливый язык В конце концов, я была заинтересована в Островском и мне не стоило его обижать.