Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после - Эдуард Лукоянов

выдвинул гипотезу о противостоянии британской и американской разведок. Звучало это правдоподобно, но все это полностью было из его имагинального пространства: американцы заложили бомбы, англичане узнали об этом, но не хотели обвинять американцев и потом нашли сторонних людей, на которых свалили ответственность. И Гейдар постоянно создавал вокруг себя такой фантасмагорический театр…

Александр вдруг замолчал, будто пытаясь подобрать слова, чтобы сообщить мне нечто важное, но не до конца понимая, можно ли мне это важное доверить. Признаться, перед этой тягостной паузой я сам оказался сбит с толку его неожиданными рассуждениями об 11 сентября. Неожиданны они были не конспирологической позицией – она-то как раз вполне естественна для многих мусульман по всему миру. Удивило меня скорее то, что я не заметил, как вообще речь зашла об угоне самолетов, которые затем врезались во Всемирный торговый центр. Однако этот внезапный рассказ Гунина действительно хорошо характеризует некоторые аспекты джемалевской логики. Гейдар Джахидович любил конспирологию, в чем с удовольствием сам признавался[171]. Почему же он не поддерживал наиболее распространенную конспирологическую теорию, объясняющую атаку на символ могущества США? Полагаю, именно потому, что она не занимала маргинальную позицию в контексте политического ислама. В данном случае Джемаль выступает как конспиролог внутри конспирологии: если в его сообществе приемлемой считается конспирологическая версия события, то он будет отстаивать официальную – кажущуюся конспирологам нелепой, абсурдной, смешной. В этом обскурантистском желании видеть мир из любой точки «не таким, какой он есть на самом деле» заключается, пожалуй, одно из важнейших качеств философии Южинского кружка, доведенное до самодостаточного идеала в постмамлеевский период.

Александр Гунин тем временем наконец сформулировал свою мысль, прервав затянувшееся молчание:

– Смотрите. Человека можно сравнить с компьютером. Экран – это наше сознание. Клавиатура, мышь и так далее – это средства ввода информации. Жесткий диск – это бессознательное. А интернет – коллективное бессознательное. Человек имеет доступ к своему бессознательному, но не понимает его структуру, если никогда не изучал ее через инициатические практики. Разум человека является промежуточной станцией между миром материальным и миром коллективного бессознательного. Из коллективного бессознательного в человека могут входить идеи, образы, концепты, а человек может посылать информацию в коллективное бессознательное. Но один человек ограничен в создании концептов, а вот десять тысяч людей – совсем другое дело. В современной России основой коллективного бессознательного является идея нацизма, которая была закинута в него после Второй мировой войны. Эта идея теплилась, теплилась, а потом ее подключили к людям, чтобы их перепрограммировать. Те, кто этим занимался, прекрасно понимают эту механику, они такие неоколдуны. В России они сейчас обращаются, например, к образу нациста, против которого можно мобилизовать людей. То же самое мы наблюдаем в коллективном бессознательном Запада, где такой идеей служит образ террориста. Человек, который работает с имагинальным пространством, подвержен влиянию всевозможных концептов и идей, которые улавливает его сознание. Гейдар мог подключаться ко множеству концептов, но всегда нужно под этим иметь какую-то основу, иначе можно «погнать».

Спасибо Александру Гунину за то, что он взял на себя смелость произнести вслух это грубоватое, но емкое слово, так и витавшее в воздухе во время всех моих бесед с друзьями, коллегами и поклонниками Гейдара Джемаля. «Погнать» в данном случае значит не справиться с полетом своей мысли, не имеющей конкретной цели, кроме того, чтобы просто лететь туда, куда ведет тебя перевозбужденная фантазия.

После отъезда Мамлеева его кружок превратился в нечто совершенно иное и чрезвычайно разнородное. Однако сама по себе южинская философия «гона» продемонстрировала удивительную живучесть, разойдясь по множеству ветвей, из которых джемалевская, на мой вкус, отличается наибольшей интеллектуальной чистоплотностью, особенно на фоне многостраничных, многословных и далеко не всегда осмысленных трудов постюжинца Дугова. Впрочем, делать из Джемаля без пяти минут святого, которого ни в коем случае нельзя критиковать публично, мне тоже не хочется, поэтому рассказ о нем я по уже сложившейся традиции закончу небольшой порцией яда. В этом мне поможет мой последний британский собеседник.

* * *

Зовут его Раймонд Крумгольд, свою активную контркультурную деятельность он начал в латвийском отделении НБП. В Латвии нацболы запомнились тем, что ловко смешали декадентскую богемность лимоновских «москвичей» с деятельным радикализмом, граничащим с отбитостью, который был свойственен некоторым лимоновским «провинциалам». Как итог – в 2002 году Раймонд вместе с несколькими своими товарищами был задержан, а затем и арестован по подозрению в «попытке срыва вступления Латвии в НАТО, подготовке покушения на президента Вайру Вике-Фрейбергу, хранении, приобретении и реализации оружия и взрывоопасных веществ»[172]. К счастью, обвинения были сняты из-за нехватки прямых улик, но перед этим Раймонду пришлось провести семь месяцев[173] в латвийской тюрьме.

Позднее Крумгольд примкнул к партии Владимира Линдермана «За родной язык!» – своего рода умеренному клону разгромленной к тому моменту НБП; идеология ее строилась вокруг характерных для постсоветской Балтии проблем русскоязычного населения – как вполне реальных, так и надуманных. В начале 2010-х Раймонд благоразумно эмигрировал в Великобританию «по экономическим причинам»[174].

Сейчас он относится к довольно распространенному, по моим наблюдениям, типажу нацболов старого призыва, которые со временем пересмотрели взгляды в сторону противоположных и, мягко говоря, не понимают своих бывших соратников, которые ныне с оружием в руках защищают русскую власть, когда-то раскидывавшую их по тюрьмам, а порой и убивавшую.

– Среди нацболов Джемаль стал в 2000-е самым популярным из южинских, – вспоминает Раймонд Крумгольд. – Когда Дугов ушел, он пытался занять его место учителя. Он передавал в газету «Лимонка» заявления Исламского комитета – например, в поддержку ваххабитов, которые захватывали села в Дагестане в самом начале Второй чеченской войны, в 1999 году. Это заявление было напечатано на первой странице «Лимонки» и выглядело впечатляюще, если учесть, что это было задолго до поворота НБП к либералам. Дед[175] с Джемалем вообще дружил, они много общались. Но в целом мамлеевщина и южиновщина была для партии частью культурного бэкграунда, который достался ей в наследство от Дугова и никуда не делся. Если ты читал «Харьковскую трилогию» Лимонова, то можешь помнить, как там Мамлеев описан – просто как человек, который восхищенно смотрит, как молодой Эд пьет водку.

– Ну а тебя, латвийского нацбола, росшего в другом контексте, что могло сподвигнуть ходить на лекции Мамлеева, когда ты приезжал в Москву?

– Скорее вопрос в том, что могло меня не сподвигнуть на то, чтобы ходить на Мамлеева, – возражает Раймонд. – Тогда все находились в одном контексте: нацболы, нацдемы, евразийцы – на Мамлееве возродился Вавилон абсолютного смешения политических субкультур с соответствующими Содомом и Гоморрой. Но это