Коко и Игорь - Крис Гринхол

Коко большими черными буквами выписывает свое имя. Склонив набок голову, она посасывает кончик карандаша. Ей хочется чего-то простого. Ничего вычурного. Простая прямоугольная бутылочка чистых линий.

Коко не может терпеть такие экзотические названия, как «В ночи», «Сердце безумия» или «Дочь китайского короля». Ей кажется, что все эти названия глупы и претенциозны. Она хочет чего-то более таинственного, чего-то простого, но загадочного. Чего-то сильного. Может быть — цифру. Ее любимую цифру: пять.

Коко знает: это будет первый случай, когда кутюрье ставит свое имя на флаконе. А почему бы и нет? В конце концов она создала эти духи. Почему бы людям не знать, кто их автор? Это не бахвальство, это естественная гордость.

Первые отзывы клиенток весьма многообещающи. Бо был прав: духи им нравятся: запах ненавязчив и сохраняется весь вечер. И, кажется, что также важно, духи нравятся их мужьям и любовникам. Если мужчинам приятно вдыхать этот запах, занимаясь любовью, решает Коко, успех духам — гарантирован.

Внизу, в холле, Игорь вынимает пластинку из конверта, кладет ее на диск граммофона и замечает, что поверхность пластинки слегка волнообразная. Он поднимает рупор граммофона, ставит ручку в нужное положение. Касаясь пластинки, иголка издает легкий скрип. Игорь следит за бороздками, с которых слетают звуки музыки. Божественные Франц Шуберт, бетховенский Хаммерклавир. Концерт для клавесина Баха.

Наверху Мари подает Екатерине стакан с водой. Екатерина садится, благодарно улыбаясь.

— Надеюсь, музыка не мешает вам спать, мадам.

— Я должна много спать, чтобы продлить свою жизнь, Мари.

— Надеюсь, вы себя лучше чувствуете.

— Немного лучше, спасибо.

— Могу я подать вам что-нибудь еще?

Екатерина садится.

— Нет, но скажите мне, — она отпивает воду, — как долго вы работаете у мадемуазель Коко?

— Больше двух лет, мадам. — Мари складывает руки на животе.

— И вы находите, что она хорошая хозяйка? — продолжает выпытывать она.

— Что вы хотите сказать, мадам?

— Ну, она честная и справедливая? — Екатерина чувствует, что Мари колеблется, и смеется, чтобы обезоружить ее. — Не тревожьтесь, я не собираюсь шпионить за ней.

— Она хорошо к нам относится. И Сюзанн она очень нравится, — добавляет Мари для убедительности.

— Она может быть очень щедрой, я знаю.

— Да. Может.

— Она заслуживает хорошего мужа.

— Я тоже так думаю.

— Но она современная женщина.

— Современная, да, — соглашается Мари с некоторым беспокойством.

— Знаете, что я имею в виду — независимая.

— Очень.

Екатерина чувствует, что зашла в тупик. И будто загнала себе под кожу занозу. Она решает говорить более откровенно.

— Иногда мне становится интересно… — Она нервничает и не может закончить фразу. — Мне интересно, насколько она моральна. — Ну вот. Вот она и сказала.

Мари кажется, будто у нее в руках раскаленный кирпич.

— Простите, мадам?

Мари прекрасно понимает, куда ведет беседа, и ей это не нравится.

— Ну как у нее с моралью? — неловко спрашивает Екатерина. — Вот, что я имею в виду.

Мари чувствует, как за ней разверзается пропасть и какие-то твари хватают ее за пятки.

— Ну, мадам, все зависит… — Она осторожно подбирает слова.

— Зависит от чего?

— После войны многие понятия изменились…

— Изменились?

Мари теребит пальцами подол. Ей не хочется ввязываться в неприятности. Будто что-то сдавило грудь.

— Я совсем не понимаю, чего вы от меня хотите, мадам. — Мари решает выиграть время.

В глазах Екатерины ярость.

— Я хочу, чтобы вы сказали мне правду. — Внезапно между ними исчезает социальная дистанция. Екатерина обращается к Мари, как женщина к женщине.

Мари хочется выплеснуть все, что она знает. Ее охватывает желание рассказать все. Но тактичность — неотъемлемая часть существования прислуги в доме — убивает порыв. Ее ответ — будто ее голосом говорит привидение — очень практичен, дипломатичен и отвратительно нейтрален. Будто гоночный автомобиль утащили с трассы.

— Мадемуазель Шанель пережила страшную трагедию, мадам…

Екатерина прекрасно понимает, что это не ответ.

— Но у нее было много удач.

Мари с осторожностью кивает:

— Да, в самом деле.

— Она очень богата.

— Думаю, что да.

— И могущественна.

— Да.

— Не то, что я?

Мари не знает, куда деваться от этого допроса. Твари из преисподней уже принялись за ноги. Одна коленка болит так, будто там перелом. Она прикусывает губу и сдается.

— Мадам, я всего лишь горничная, мне трудно отвечать на подобные вопросы.

Неудовлетворенная уклончивостью Мари и желая восстановить пропасть между ними, Екатерина принимает почти снисходительный тон:

— Конечно, вам трудно. Извините.

— Что-нибудь еще, мадам? — после неловкой паузы спрашивает Мари.

— Что? — безразлично произносит Екатерина. — Нет. Можете идти.

Мари удаляется и, оказавшись за дверью, с облегчением вздыхает. У нее трясутся руки. Спина взмокла от пота. Довольная тем, что испытание миновало, она все-таки огорчена. Она стала заговорщиком, то есть почти предателем. На самом деле Мари не знает, где тут правда. В глубине души она чувствует, что и она, и Екатерина низко пали.

Тем временем Екатерина испытывает сильнейший стыд. Закрыв глаза, она не может поверить, что позволила себе так унизиться. Что она себе представляла? Разумеется, Мари предана своей хозяйке и никогда не скажет ничего дурного о ней. Ее молчание куплено. Как глупо и нечестно ее расспрашивать! Екатерину охватывает отчаяние, она кулаком зажимает рот.

Внизу Коко прислушивается к музыке, плывущей из студии Игоря. Она смотрит на очертания прямоугольного флакончика. Затем думает о круглой пластинке, создающей звуки музыки в холле. И ей приходит в голову странная мысль. В ее сознании начинают сплетаться два очертания — квадрат и круг. И тут же возникает уверенность, что они очень хорошо подходят друг другу.

Коко начинает рисовать, делая все больше вариантов. На бумаге появляется некий черный вензель — буква «С» в прямом начертании и в повороте. Будто какой-то геральдический девиз, будто подпись. Как смягченная версия олимпийских колец. Этакая пряжка. Или два интимно повернутых друг к другу профиля.