Расследование - Алексей Иванников

Не сразу, но он всё-таки узнал меня, и пока мы не спеша пробирались к сцене, мне удалось поговорить с ним: моё появление в коридоре он принял достаточно спокойно, хотя и дал совет не углубляться в незнакомые дебри в дальнейшем. – «А что в этом такого плохого?» – «Можно заблудиться. Или на кого-нибудь нарваться.» – Я очень осторожно передал некоторые подробности состоявшихся встреч. – «Вы имели в виду такие неприятности?» – «Может быть.» – Он не захотел развивать тему дальше; видимо, он к чему-то морально готовился, и мне даже не удалось спросить о странном соглядатае: мы уже выбрались в зал, и сразу раздались крики: главный режиссёр снова метал громы и молнии, направленные уже на моего попутчика.

Пока он нехотя поднимался на сцену, отбиваясь от наскоков и устаревших обвинений, мне удалось почти незаметно пробраться в конец зрительного зала: сейчас здесь никого больше не было, и с достаточными удобствами я мог бы устроиться и пообедать. К счастью, я захватил флягу с чаем, и не имело смысла просить помощи у слишком занятых сотрудников театра: судя по беготне на сцене, приближался пик активности, и я мог только помешать тому, что сейчас готовилось прямо перед глазами.

Я разложил завтрак на соседнем кресле: для этого пришлось специально устраивать сумку и аккуратно раскладывать рядом всё захваченное из дома. На газету я положил несколько бутербродов и два яблока, освобождённых от обёртки, а также литровую ёмкость с чаем; на всякий случай я посматривал по сторонам, опасаясь подозрительной навязчивости странного субъекта, но сейчас его здесь не было: он, скорее всего, скрывался где-то в дебрях театра.

Когда я уже заканчивал обед, суета на сцене резко оборвалась: я не слишком внимательно следил за конкретными лицами, занимавшимися не всегда понятными делами, и не сразу смог понять последовательность происходящего: сопровождавший меня актёр, самоуглублённо вышагивавший у задника сцены, оказался вызван на середину сцены, где уже ждали начала репетиции две актрисы – совсем молодая и постарше. Остальные куда-то исчезли: они, видимо, получили нужные указания, и наверняка теперь должна была начаться долгожданная репетиция.

Безусловно, это так и было: режиссёр спустился в зал и добрался до середины второго ряда; такое местоположение обеспечивало наилучший обзор и возможности для контроля, и одновременно актёры оставались в пределах досягаемости: он спокойно мог в случае нужды докричаться и прервать вызывающее неудовольствие. Он удобно устроился и дал команду: актриса постарше отошла вглубь сцены, и остались двое – актёр и совсем молодая девушка – заспорившие и начавшие слишком активно жестикулировать.

Я подумал, что они занимаются выяснением каких-то отношений, недоговорённых и недовыясненных, но нет: судя по реакции режиссёра, началась уже пьеса; я не мог разобрать большую часть слов, но и то, что я слышал и мог понять, выглядело очень странно и неожиданно: речь шла о каких-то мертвецах, тревожащих и не дающих спать спокойно, хотя, возможно, я не слишком ясно понимал смысл происходящего. В противном случае всё это можно было посчитать бредом после принятия достаточно приличной дозы; вполне возможно – так оно и было – потому что через несколько минут из глубины появилась вторая актриса, и они забормотали уже в три голоса. Мне стало их даже немного жалко: так страдальчески выглядели их лица; однако судя по реакциям режиссёра, всё шло пока нормально: он иногда кивал головой и несколько раз взмахнул руками, заставляя подопечных чуть ли не входить в экстаз. Голоса он пока не подавал, что казалось хорошим признаком: пока они справлялись с заданием, хотя лично у меня прогоняемая сцена вызывала не самые лучшие ощущения: всё это выглядело натужно и неестественно, они пыжились и надрывали себе и предполагаемым зрителям сердце, нагромождая одну нелепость на другую и выдавая их за что-то важное и существенное.

Насколько я понимал, всё двигалось по плану, и я даже притерпелся к тому, что происходило на сцене и не слишком уже возмущался: я почти успокоился в ожидании, когда представление подойдёт к завершению и можно будет остаться наедине с режиссёром – моей главной надеждой. Я покончил с обедом и не следил так внимательно за сценой: в зрительном зале откуда-то появилась сначала одна женщина, а потом другая, и часть внимания я перенёс на происходящее поблизости. Они явно не принадлежали к обслуживающему персоналу, и скорее всего я пока не встречал их здесь: устроившись в четвёртом ряду, они вроде бы следили за репетицией, одновременно шурша какими-то бумагами. Скорее всего, они были актрисами; режиссёр заметил их и только кивнул; надо думать, они тоже принимали участие в спектакле и занимались разучиванием ролей, что являлось долгим и непростым занятием.

Всё двигалось слишком плавно и последовательно, и когда наконец что-то оказалось по-другому, я не сразу понял это: в зале повисла тишина, и даже шуршание прекратилось, и я заметил, с какой настороженностью и опаской все собравшиеся смотрят на режиссёра или куда-то в пространство рядом с ним. Я почувствовал, что сейчас что-то будет: первые признаки грозы воплощались в тяжеловатой медлительности, с которой режиссёр приподнимался из кресла, а молодая актриса заметно даже для меня задрожала, опустив руки. Она стала похожа на маленького кролика, почти готового прыгнуть в пасть могучему и старому удаву, и скорее всего именно это и спасло её и остальных: недовольство вылилось в несколько не слишком грубых фраз, и обошлось даже без крика; актёры взяли листки бумаги с записанными ролями, и с прерванного места возобновили странный диалог, но уже без такой активной жестикуляции.

Теперь процесс выглядел приятнее и раздражал в гораздо меньшей степени: выяснение отношений между персонажами зашло куда-то в непонятную область, и развязка, видимо, назревала. Я всё ещё ничего не понимал, но теперь воспринимал происходящее безразлично: я пришёл сюда за следами великого прошлого, а жалкие лихорадочные потуги с высокими претензиями абсолютно меня не интересовали. Ещё раз оглядев зал, я откинулся на спинку и прикрыл глаза: моя работа была ещё впереди, и совсем не обязательно я должен был выслушивать жалкие бредни непонятных полупризрачных существ.

Совершенно неожиданно даже для себя я задремал: негромкие голоса действовали слишком успокаивающе, и наконец это повлияло: я воспринимал какую-то бубнёжку, которая менялась по тональности и голосам, но продолжала течь равномерно и последовательно; возникали новые партии, а предыдущее отслаивалось и уходило в прошлое, без всяких каверз и последствий; никто ими почему-то не дирижировал, и, видимо, они справлялись с предложенным заданием: присутствие главного режиссёра совершенно не ощущалось, и можно было подумать, что так будет продолжаться вечно, но неожиданно опять что-то стряслось, и грохочущий водопад ругательств заставил меня проснуться.

Он уже вскочил на ноги, и даже почему-то пробирался по рядам, чтобы – судя по всему – выбраться на сцену. Но я немного ошибся: поднявшись наверх, он пробежал мимо актёров и скрылся за декорациями: уже оттуда полетели настоящие громы и молнии: он кого-то пытался найти.

Достаточно долго его не было видно; крик временами прерывался, возобновляясь уже в другом месте или где-то совсем уж далеко: жертва не желала, судя по всему, являться на расправу, и такое поведение не могло, безусловно, понравиться режиссёру; меня слишком захватило зрелище, и я не заметил всё того же странного актёра, который неожиданно высунулся справа от меня: совершенно незаметно он оказался у меня за спиной, и теперь – похоже, сознательно – застал меня врасплох. – «Ну как вам представление?» – Он выглядел посвежевшим: возможно, он немного вздремнул. – «Вы о репетиции?» – «Не только.» – «В-общем: как-то странно. Я такого не ожидал.» – Он устало зевнул. – «Вот-вот: и я о том же. Но вообще здесь бывает веселее.» – «Вы насчёт чего: насчёт спектаклей или … выяснений отношений?» – «И того и другого.» – «А сейчас он почему надрывается?» – «Актёра не хватает. У него же чуть что, так сразу: шум, гам.» – «Я уже заметил. А почему актёр… отсутствует?» – «Он на халтуре: где-то подрабатывает.» – «И режиссёр ему разрешает?» – «А он и не спрашивает: он же «заслуженный».» – «Но это как-то некрасиво.» – «Хочешь жить – умей вертеться. Но пока это только начало представления.» – «Вы хотите сказать, что нет ещё кого-то из актёров?» – «Да.» – Он вроде бы откинулся на спинку кресла, но почти сразу снова приблизил своё лицо ко мне, и уже сзади зашептал почти в ухо. – «А вы напрасно так убегаете: разве я такой страшный? И почему бы нам не перейти на «ты»: так гораздо удобнее и приятнее.» – Предложение совершенно мне не понравилось, а странный подозрительный тон вместе со смыслом слов заставил насторожиться ещё больше: фактически он признавался, что именно он преследовал меня в дебрях театра, совершенно не стыдясь теперь этого. Мне захотелось спрятаться: я ещё вынужден был находиться здесь какое-то время, и поэтому не мог сразу же скрыться, а переходить на другой ряд казалось тоже достаточно неразумным: он наверняка пошёл бы за мной и так же устроился бы под боком. Я решил остаться и терпеть: ведь не стал бы он в открытом для всех зале пересекать определённой границы? Так выглядело лучше всего, и я подался вперёд, чтобы отдалиться от продолжающего нашёптывать странные вещи актёра. Это не произвело впечатления: он ещё больше наклонился и последовательно продолжал бубнить, не обращая внимания на мою реакцию. Он стал слишком бесцеремонным даже для актёра: выбранная тактика, похоже, давала не лучший результат, и следовало подумать о её замене. Вещи были уже уложены, и я аккуратно поднялся, чтобы не зацепить актёра: я проскользнул мимо и не спеша пошёл к проходу в центре зрительного зала.