Расследование - Алексей Иванников

«Вы, наверно, имеете в виду то, что здесь происходит? Мне немного рассказывали.» – «И кто же? Наверняка – тот жирный боров?» – Он опять кивнул куда-то в неизвестном направлении. – «Я не понимаю.» – «Ах, вы не поняли.» – Я заметил усиление враждебности: кое-кто стал переглядываться и шептаться: совсем тихо, чтобы я случайно не услышал. – «Я говорю о том мерзавце, который хочет прибрать театр к рукам – вы можете себе такое представить?! – весь театр будет принадлежать одному человеку; а нас он вообще за людей не считает.» – «Вы говорите о главном режиссёре, насколько я понял?» – Похоже, он удивился, но почти сразу боевой настрой вернулся к нему. – «А этот тоже хорош: и он туда же; я чуть не забыл. Все они против нас: одним миром мазаные. Но, я надеюсь, вы не на их стороне?» – Он пристально уставился на меня, и мне пришлось усиленно замотать головой, отвергая предположение. Я наконец понял: он говорил о директоре и главном режиссёре, уделяя повышенное внимание директору. Возможно, отношения с ним складывались намного хуже, и поэтому он объявлялся главным врагом; но я пока не видел его и не мог конструктивно поддержать такой важный для мужчины разговор. – «Кстати: а почему вы так не любите директора?» – «Вы разве не знаете? Он собирается закрыть театр и устроить некое увеселительное заведение. А мы, естественно, ему совершенно не нужны. Хоть он и скрывает свои планы: до поры до времени.» – «А почему вы не объединитесь с другими: насколько я понял, актёры во главе с завлитом выступают за сохранение театра.» – «Никогда!» – Теперь вылезла пожилая актриса. – «Вы что же думаете: если эта продажная крыса против директора, то она будет защищать и наши интересы?» – «Какая крыса?» – «Завлит. Потому мы и объединились: если мы сами не поможем себе, то никто нам помогать не будет. Разве я не права?» – Она обращалась, видимо, ко всем сразу, и именно так это и было принято: вокруг согласно закивали и даже, как мне показалось, довольно заухали; вполне возможно, что они были правы, и тот общий хаос и бардак, с которым в последнее время я всё чаще имел дело, допускал только такой подход: во всяком случае другие варианты, кроме откровенно уж криминальных, не могли привести к успеху.

«И что же вы хотите сделать?» – «Мы хотим справедливости: чтоб всем поровну было. Это во-первых… Вы знаете, какая у нас зарплата?» – Я помотал головой. – «Для сравнения: уборщица в банке получает больше. И в-третьих: вы ведь не видели, как к нам здесь относятся?» – «Видел.» – «Тем более: такого хамства мы больше терпеть не намерены. И это уже всех их касается!» – Он передохнул. – «А то он, мерзавец такой, что думает? Если он тут главный, то остальные – блохи и должны на задних лапках перед ним скакать? Не будет такого больше: мы не допустим. А не нравится – пускай катит в свой Израиль или где он там жил: нам такие не очень-то нужны, мы других найдём.» – Он остановился. – «То есть по поводу национальности у нас претензий нет: среди них тоже хорошие люди встречаются; но в-общем нам, конечно, нечего терять; зато приобрести мы можем театр. И разве не нам он должен принадлежать, людям, проработавшим здесь по двадцать и тридцать лет?» – «Простите: вы сказали «тридцать лет»: значит вы знали Р.?» – Вопрос оказался, похоже, слишком неожиданным: мужчина застыл, воздев руку в театральном жесте и одновременно хлопая глазами; я ждал его ответа, но, судя по всему, что-то сработало не так, как надо. – «Это провокация! При чём тут Р.? Ага, при помощи Р. он пытается выйти на наши связи!» – «Ничего я не пытаюсь.» – «А ведь он так и не признался, на чьей он стороне. А если его всё-таки подослали…» – Он говорил тихо и как-то уж очень зловеще; наверно, он пытался рассчитать варианты и определить, насколько велика опасность. Остальные тоже зашевелились: кто-то глухо заворчал, пожилая актриса привстала и даже молодые женщины – почти не выражавшие никаких чувств и настроений – напряглись и со злостью и враждебностью уставились на меня. Я на всякий случай тоже поднялся: желательно было иметь достаточную свободу действий. Мужчина всё ещё не мог окончательно на что-то решиться: возможно, мешала недостаточная ясность или во всём была виновата моя безусловная принадлежность к большой и влиятельной газетной корпорации, могущей отомстить в случае чрезвычайных обстоятельств. Но актрису – второго предводителя засевших в тёплой уютной пещере заговорщиков – похоже, не сдерживали такие вещи; она неожиданно поднялась в полный рост и даже как бы нависла над мрачным и тяжёлым скоплением, уже почти бурлящим и не знающим, в какую сторону ему предстоит вылиться: заученным театральным жестом она подняла руку и ткнула полускрюченный грязный палец в меня. – «Так он подосланный! А ну: взять его!» – Несколько человек сразу же вскочили и медленно начали приближаться: мужчины – молодые и постарше – представляли достаточную силу и опасность, и я осторожно стал пятиться к выходу; мужчины остановились, ожидая подтверждения команды или возможной отмены, но я не стал дожидаться новостей: комната оставалась уже позади, и с максимальной быстротой я добежал до последнего препятствия: двери, ведущей в коридор. Погони почему-то не было: когда я открывал дверь, в глубине только со злостью вещал женский голос и в качестве фона ухало и бубнило несколько подголосков: они, видимо, обсуждали ситуацию. Я аккуратно прикрыл дверь и вытер пот со лба: визит в театр немного утомил меня, не принеся пока ничего нового и полезного; слишком уж напряжённое и сложное положение обнаружил я внутри священных и дорогих многим стен, и совершенно не хотелось влезать в междоусобицу на стороне какой-то из групп: пока я не видел в ней абсолютно никакого смысла, и настоящие цели – насколько можно было разобрать по слишком искажённым обрывкам – не имели на самом деле ничего общего с тем, что говорилось вслух: здесь разгоралась драка из-за слишком большого и жирного куска, который ни одна из группировок не в состоянии была проглотить и успешно переварить, и никто не смог бы убедить меня, что хотя бы одна из действующих сторон имеет на это хоть какое-то право.

Я наконец отдышался и передохнул: молча и сосредоточенно я разглядывал обстановку в коридоре спереди и сзади, стараясь предугадать появление назойливого преследователя, загнавшего меня так далеко вглубь театра; знакомство с постоянными обитателями оставило не лучшие впечатления: я словно побывал в тёмной и труднодоступной пещере с первобытными предками человеческого рода, злыми и агрессивными. Мало того что они не оказали мне никакой помощи, но и обычное общение проходило как-то странно: они слишком неадекватно реагировали почти на все мои слова и замечания; я раздумывал, чем следовало бы заняться: подошло уже время обеда, и мне совершенно не хотелось лезть вглубь театра: ещё неизвестно, что меня могло ждать дальше. Оставался путь к сцене, где я смог бы тихо приткнуться и съесть захваченные бутерброды; вряд ли имело смысл просить чью-то помощь и раздражать и так уже слишком издёрганных людей. На всякий случай я оглянулся: нет ли опасности? – и тревога возникла почти из ничего: кто-то брёл по коридору из глубин театра, появившись только что на границе видимости, где свет соприкасался с тенью.

Я постарался слиться со стеной, чтобы мой силуэт не был виден на светлом фоне: такое положение давало преимущество, если, конечно, приближавшийся уже не разглядел меня. Казалось неясно: тот ли это актёр, или из глубоких дебрей на свет выбирается кто-то незнакомый и не представляющий для меня опасности. Второй вариант выглядел предпочтительнее: мне не хотелось продолжать беготню, тем более сейчас, в обеденное время; мужчина не спеша приближался, покачиваясь из стороны в сторону. Амплитуда колебаний отличалась от движения прежнего преследователя, и я постарался рассмотреть лицо, плывущее в тусклом неровном свете. Сначала я увидел тёмные достаточно длинные волосы; ко мне приближался кто-то другой, но для окончательной проверки я решил подождать в укромном месте. Место между двумя шкафами было подходящим: теперь с очень выгодной позиции я имел возможность полностью оценить обстановку. Волны верхнего света всё ярче освещали его, и наконец по совокупности признаков я узнал гостя: ко мне двигался актёр, первым явившийся сегодня в театр.

С большим трудом узнал я его сейчас: на нём сидел новый костюм, но и сам он выглядел иначе: явно протрезвев, он двигался к сцене, где, судя по всему, должна была начаться наконец репетиция. Он совершенно не смотрел вперёд и казался сосредоточенным. Мне не хотелось пугать его, но когда я всё-таки решил выйти на открытое место, он находился всего в пяти или шести метрах: я негромко крикнул, и только потом, когда удивлённый актёр остановился и вперился в пустоту, вышел из широкой тени.

Не сразу, но он всё-таки узнал меня, и пока мы не спеша пробирались к сцене, мне удалось поговорить с ним: моё появление в коридоре он принял достаточно спокойно, хотя и дал совет не углубляться в незнакомые дебри в дальнейшем. – «А что в этом такого плохого?» – «Можно заблудиться. Или на кого-нибудь нарваться.» – Я очень осторожно передал некоторые подробности состоявшихся встреч. – «Вы имели в виду такие неприятности?» – «Может быть.» – Он не захотел развивать тему дальше; видимо, он к чему-то морально готовился, и мне даже не удалось спросить о странном соглядатае: мы уже выбрались в зал, и сразу раздались крики: главный режиссёр снова метал громы и молнии, направленные уже на моего попутчика.