Петр Первый - Анри Труайя

21 декабря 1709 года русская армия торжественно «с великим триумфом» вошла в Москву. Петр, его генералы и два гвардейских полка въехали под звуки фанфар в сопровождении бесконечной вереницы шведских пленников с тремя сотнями знамен и тридцатью пятью пушками, захваченными у неприятеля. Двадцать саней, которыми управляли лапландцы, окружавшие так называемого «короля Самоедов», оживляли эту торжественную процессию. Толпа ликовала. Время от времени бояре или крупные торговцы приветствовали государя на пороге своих домов и подносили ему выпить. Петр никогда не отказывался. Несмотря на выпитую водку, его шаг оставался твердым. Зеваки показывали пальцем на пострадавшие во время сражения носилки, на которых носили Карла XII. Построено было семь триумфальных ворот, украшенных золотом. На одних были изображены Геркулес (Петр I), покоряющий Юнону (Швецию). На других воротах – одетые в римские одежды дети надевали на царя лавровый венок. Гротескный царь, Ромодановский, одетый на манер старых московских князей, руководил церемонией, сидя на троне в окружении придворных. К нему со смирением обращался Петр: «Благодаря милости Божией и к счастью Вашего Цезаревского Величества я с победой своего войска вернулся из Полтавы». Изумленные шведские пленники были сбиты с толку и не знали, кто же на самом деле настоящий русский царь – простой офицер, одетый в грубую одежду, или этот комедийный персонаж с шутами по обе стороны? Верный двойственности своего характера, Петр любил одновременно организовать триумфальное шествие и грубо посмеяться над ним.

На следующий день в Кремле состоялись торжества. Затерявшись среди толпы верующих, Петр распевал молитвы, не зная ни одного слова. Он надел парик, который снял с головы у одного из слуг из своей свиты. Обильная еда последовала после официальных церемоний. Приглашенных было так много, что церемониймейстер, сидя верхом на лошади, руководил застольем. Екатерины на нем не было. Она была на сносях и осталась в своей комнате в Измайлове.[55] С каждым тостом церемониймейстер, находящийся за креслом царя, стрелял из пистолета, а ему вторили артиллерийские залпы. Чтобы лучше пить и лучше есть, Петр избавился от своего большого ордена Андрея Первозванного. Ему подражали генералы. Они передвигались с адским грохотом бок о бок при свете свечей. Праздник завершился залпами салюта. Было так много залпов, шума и блеска, что датский министр признался, что никогда ничего подобного не видел, «даже в Лондоне».

Подобное восхищение грандиозным русским праздником разделяли все иностранные дипломаты, присутствовавшие на нем. После сражения под Нарвой меньше чем за два года Россия, над которой подтрунировала вся Европа, превратилась в объект беспокойного уважения. В следующие месяцы чрезвычайные иностранные послы один за другим спешили передать Петру поздравления своих государей. Анна Стюарт, королева Англии, в своем письме даже назвала его императором. Герцог Фридрих-Гийом Курляндский женился на племяннице царя, Анне Иоанновне. Поговаривали также о супружеском союзе между принцессой Шарлоттой Брауншвейг-Вольфенбюттельской и царевичем Алексеем, сыном Петра и его первой жены Евдокии. Между тем Петр успокоил Польшу и восстановил на троне преданного ему Августа II. Он также возобновил свой альянс с Данией, закончив взятие Выборга, Риги, Ревеля, завоевание Карелии и Ливонии. Уничтожив шведское могущество, он перевернул равновесие на континенте. И теперь ему, а не Карлу XII предстояло вершить закон на Севере. Только Франция с трудом принимала это положение вещей, которое лишало ее двух основных союзников: Польши и Швеции. Но «система Ришелье» включала третий опорный пункт: Турцию. Враги царя во главе с Карлом XII занимались интригами, чтобы втянуть султана Ахмеда III в войну. С другой стороны, исповедующие христианство народы Балкан и Азии, греки, сербы, молдаване, армяне, грузины, копты и хорваты просили Петра освободить их от турецкого гнета. Царь понял, что его миссия еще не выполнена. Но он устал и сомневался. После девяти лет армейских походов Петр искренне стремился к миру.

Глава IX

Санкт-Петербург

Созерцая первые постройки Санкт-Петербурга, адмирал Головин видел в этих домишках, траншеях, временных укреплениях лишь удобное временное размещение для войск накануне продолжения войны со Швецией. Петр разделял его мнение, но уже мечтал о другой судьбе для этого рождающегося посада. Близость к морю вскружила ему голову. Мечты о том, как он будет дышать весь год морским воздухом, купаться днем и ночью в брызгах, смотреть в подзорную трубу, как строят корабли, повергали его в такой восторг, что он забывал об элементарной осторожности, разрабатывая свой архитектурный проект. Здесь, как ни в каком другом месте в России, он чувствовал себя дома, одновременно и на суше, и на воде. Он любил эти заболоченные отмели, пустынные земли, темные и грустные леса, где водилось много волков, эти плавучие туманы, в которых финские рыбаки превращались в призраков. Чем больше этот район казался пустынным и обездоленным, тем сильнее было желание царя оставить здесь свой след. Он убеждал себя, что на этом месте может появиться большой город. Город, который станет полностью его творением. Близкие убеждали его, что это неудачное место, очень бедный район Ингрии, труднодоступный для снабжения, вдалеке от столицы и вблизи от шведских пушек, но Петр не поддавался. К тому же он насмехался над теми, кто его предостерегал от проблем при строительстве большого города на топких землях. Будучи поклонником голландцев, царь хотел, как и они, покорить водную стихию. Санкт-Петербург станет ответом русских Амстердаму. Город на сваях, пересеченный каналами, разделенный на острова, порт среди топких земель. Если верить одной финской легенде, дома для этого города строились в воздухе и спускались чудесным образом до уровня моря, где устанавливались, как водоплавающие птицы, погружаясь под своим весом в ил. «Нева» по-фински означает «грязь». Все было здесь липким, неясным и нездоровым. Но именно здесь Петр обрел свой «рай». Его мало заботило, что, когда дул западный ветер, по Неве невозможно было выходить к морю, река текла в обратном направлении и затопляла дома на низких берегах. Его также мало волновало, что лютые зимы перекрывали на полгода путь кораблям, вынужденным зимовать во льдах; что весной, во время ледохода, дороги затопляло и население было отрезано от всей страны. Сооружая Санкт-Петербург, он бросал вызов природе и в то же время прошлому России, потому что Санкт-Петербург был анти-Москвой. Петр ненавидел старую царскую резиденцию, континентальный климат столицы, ее вековые традиции, местные суеверия, дворцовые интриги, ее восточный дух. Отсталая и недовольная Москва для него – это царевна Софья, это стрельцы и их кровавая надменность. Если он хочет повернуть свою родину к будущему, ему надо будет «прорубить окно»[56] к морю, на Запад. Таким образом, Санкт-Петербург, город, выросший из ничего, задуманный волей человека и властью человека построенный, не стал просто очередным городом на карте России. Он воплотил царское желание обновления, отказ от наследства предков. Он обессмертил имя Петра и символизировал его правление. Царь почувствовал это смутно, уже тогда, еще не мечтая переносить сюда столицу.