Злая Русь. Пронск - Даниил Сергеевич Калинин

усталости или забита планом очередного боя. Перед сном, когда я буквально проваливаюсь в забытье, едва коснувшись головой котомки, тоже не особо думалось…

Да и не стоит для меня вопрос, почему я безропотно впрягся во все происходящее, почему столь быстро погрузился в события, без особых рефлексий… Просто потому, что не смог иначе. С детства ведь любил историю своего края, своей Родины, своей земли… И сколько раз фантазировал, как бы поступил на месте тех, кто столетия подряд клал свои жизни на алтарь Победы, погибал, пытаясь если не выиграть, то хотя бы остановить, задержать врага…

Мой родной Елец девятнадцать раз погибал в схватках с татарами, самая известная из них — битва ельчан с гулямами Тимура Тамерлана, десять дней штурмовавшего город, а после захвата и уничтожения его ушедшего в степь. На Москву «Железный хромец», громивший всех, кто пытался ему противостоять, так и не пошел — что объяснили чудом явления Пресвятой Богородицы (позже даже написали ее икону, так и называемую «Елецкой»)… Отличился Елец и в Великую Отечественную — именно с Елецкой наступательной операции началось контрнаступление под Москвой; о боях за город даже книгу художественную написали! Называется «На последнем рубеже» — прочитал, кстати, с удовольствием, подивившись исключительно хвалебным отзывам на «ЛитРес». А позже узнал, что автор, мой земляк, и вовсе опубликовал ее бесплатно на сайте «author.today» — лишь бы ельчане почитали… Он и про Тамерлана повесть написал, кстати. Короткую, правда, но мне глянулась, «Южный рубеж Руси» называется.

Однако не туда я ушел мыслями… Я столько прочел о подвигах защитниках Ельца, защитников Руси, России, что позже и сам мечтал стать одним из них, стать офицером. Увы, проблемы со зрением помешали поступлению в военное училище, и попал я на истфак со своей любовью к истории — а позже увлекся реконструкцией… И вот мне выпал шанс, один на миллиард шанс изменить ход истории, воспрепятствовать вторжению Батыя на Русь! Шанс остановить геноцид, отбросивший ее в развитии на столетие назад… И навеки расколовший Русь на восточную, чьим центром до вторжения был Владимир (а позже стала Москва), и западную. Западную, на время сплотившуюся под рукой Даниила Галицкого, искавшего помощи у европейских королей и пап, да преданного ими, и так и не решившегося дать татарам последний бой за свободу…

Вскоре после его смерти княжества западной Руси одно за другим поглотила Литва — она даже Ельцом владела, правда недолго. Урвала свой кусок от Руси и Польша… И с тех самых пор наши братья по крови и вере стали отдаляться от нас — чем ближе к западу, тем сильнее. А потом уж была и церковная уния, породившая Греко-католическую церковь, и многочисленные войны с Литвой, а после и с Речью Посполитой… И хотя уже Российская империя, казалось бы, сумела собрать воедино практически все земли древней Руси, воссоединения некогда единого народа уже не случилось. По крайней мере, воссоединения по содержанию, не на бумаге…

А быть может, и не было никогда единого народа? Может, где-то в глубине души мы так и остались северянами, вятичами, голядью, кривичами, полочанами и дреговичами, древлянами, полянами да уличами?! Может, русичам просто не хватило времени побыть единым целым после крестильной купели Владимира «Красное Солнышко», из которой бывшие некогда разноплеменными славяне выходили единым народом? Распалась Киевская Русь уже при правнуках Владимира Святого на отдельные княжества, и с тех пор братская кровь щедро проливалась теми, кто еще не забыл — я кривич, он полянин, этот вятич, а последний и вовсе дрегович…

А с другой стороны, Микула и большинство ельчан (как и Егор) — северяне по крови. Но сражаемся мы бок о бок с вятичами, и не видим различия друг меж другом. И уже спешит к нам на помощь сильное войско владимирцев, чье княжество возникло в землях голяди, да с ними степенно марширует полк тяжелых новгородских пешцев — ильменских словен… И все мы говорим на одном языке, все верим в единого Бога, все мы похожи друг на друга — и для врага мы едины… Для монголов и покоренных мы все орусуты… Русичи.

Хотя ведь монголы первыми силой заставили сражаться русичей с русичами — погнав хашар (захваченных ими на Руси рабов) впереди себя живым щитом, принуждая засыпать рвы под обстрелом со стен, и даже драться с единоверцами и родичами…

Так вот, рискуя собой едва ли не каждый день, я как-то перестал болеть душой за то, выйдет ли у меня остановить врага, обескровить, уничтожить его осадные орудия, или нет. Вроде бы что-то и получалось, но жизнь каждый раз вносила свои коррективы в, казалось бы, красивые, четкие планы. Впрочем, если не ошибаюсь, еще Мольтке, гений кайзеровского генштаба, говорил: «все планы, столь четкие и выверенные на бумаге, рушатся при первом выстреле с вражеской стороны». Не дословно, может, и не Мольтке это сказал, но очень жизненно… Мертвому все равно, что будет дальше, верно? Вот и я успел уже перегореть, ежедневно подвергаясь опасности.

Но вот сейчас я легонько, трепетно прижимаю к себе ту, кто поверила в меня, кто подарила мне свою любовь, свою честь, рискуя при этом вызвать ярый гнев крутого нравом отца и навсегда получить клеймо порченной… Ту, кто понесла уже моего ребенка… Обнимая любимую, я словно проснулся от последних ее слов. Я понял, насколько мне страшно проиграть — не погибнуть в бою, а именно проиграть, не сумев оборонить Пронска, не остановив Батыя. Не защитив Ростиславу — и наше будущее дитя, чья жизнь только зародилась в еще плоском животике возлюбленной…

Я мягко отстранился от княжны, аккуратно взял ее ладошки в руки, грея своими, после чего сказал:

— Мне пора, Слава. Еще очень многое нужно успеть сделать перед штурмом, чтобы отразить его — и на все про все у меня лишь эта ночь. Я очень хотел увидеть тебя… И увидел. А заодно вспомнил, за что сражаюсь… И теперь уже точно не забуду.

Закончил я свою путанную речь легкой, виноватой улыбкой. В глазах же девушки промелькнуло огорчение напополам с пониманием, и она ласково улыбнулась в ответ:

— Иди Егор, я все понимаю. Знай — я очень рада, что ты выжил, что здесь и сейчас ты с нами. Это словно держит меня… теперь.

Она не стала говорить про смерть отца — и так все понятно. А после короткой паузы любимая твердо произнесла, с абсолютной уверенностью в голосе:

— Я знаю — ты нас защитишь.

Произнеся нас, она положила руку себе на животик — и меня буквально захлестнуло волной щемящей нежности! А