Кощеева жена - Екатерина Валерьевна Шитова

то на другую тропку, ходила и ходила, пытаясь собрать свои мысли воедино. Она не следила за тем, куда идет, и не боялась заблудиться, ведь она уже выучила эти места, знала их наизусть, как свои пять пальцев. Но внезапно пошел сильный снег и запорошил мальчишечьи тропки. Матрена пыталась найти дорогу к избушке Упырихи, но не могла – кругом возвышался лес, и лес этот был ей незнаком. Она зашла слишком далеко и заблудилась.

Когда Матрена вновь почувствовала на себе тяжелый, пристальный взгляд, она уже даже не удивилась. Остановившись, она взглянула в глаза Кощею. Он стоял между деревьями, сжимая меховую шапку в руке. На его лысую голову падал снег и таял, превращаясь в маленькие капли воды, они стекали по лицу и были похожи на слезы. Но ее мучитель не умел плакать, ему были чужды страдания. Он напоминал огромного, безжалостного коршуна, высматривающего свою добычу. Вот-вот, и он вновь нападет на Матрену, разорвет на части.

– Кощей! Проклятый! Сгинь! – закричала Матрена.

Она развернулась и, путаясь в подоле платья, бросилась бежать прочь.

– Скоро ты мне покоришься, Матрена. Скоро станешь моею женой.

Слова эти прозвучали в голове Матрены. Она обернулась и увидела, что Яков Афанасьич не преследует ее, он стоит на том же самом месте.

– Не бывать этому! – завопила она на бегу, – я не стану твоей женой! Лучше умру!

Кощей вдруг начал увеличиваться в размерах, расти, вот он уже стал выше самых высоких елей. Его огромная, темная фигура нависла над лесом. Куда бы не побежала Матрена, он везде ее видел, отовсюду мог достать. Не было ей ни укрытия, ни спасенья от него. Когда за ней, ломая деревья и кусты, потянулась его огромная рука, она упала на снег и закричала, зажмурившись, а потом…

Проснулась.

Матрена проснулась вся в поту, и какое-то время ее бил озноб. В избушке было темно, за окном плыла тихая, морозная, зимняя ночь. Проверив сыновей и посильнее укутав их в одеяла, Матрена снова легла, но уснуть не получалось. Накинув на плечи шаль, Матрена подошла к Упырихе и осторожно села рядом с ней. Старуха громко храпела, широко разевая беззубый рот.

– Бабушка! – тихонько позвала Матрена, – Бабушка Упыриха! Проснись!

Старуха закряхтела, пожамкала губами и сонно пробормотала:

– Ну? Чего переполошилась посередь ночи? Ложись-ка давай, спи!

– Бабушка Упыриха! – снова, чуть громче позвала Матрена, – Да проснись же!

Упыриха приподняла растрепанную голову от подушки.

– Ну?

Она недовольно взглянула на Матрену, поджала губы. Матрена почувствовала, что щеки ее пылают огнем.

– Бабушка Упыриха, я решилась. Доверюсь тебе. Сделаем все так, как ты давеча предложила.

Ведьма склонила голову набок, внимательно посмотрела на Матрену, почесала всклокоченную макушку.

– Ладно, коли так. Не могла что ли утра дождаться? Вот ведь оголтелая!

Упыриха, недовольно ворча, повернулась на бок, и вскоре в избушке вновь раздался ее раскатистый храп.

***

Матрена рассматривала свое отражение в маленьком зеркальце. Бледные щеки, черные глаза, пухлые, алые губы. Она, несомненно, была красива, но никогда не обращала внимания на свою внешность, у нее даже в мыслях того не было, чтобы гордиться тем, чем Бог наделил ее при рождении. Она не кичилась своей красотой.

Пока Матрена ходила в девках, парни бегали за ней, но ей казалось, что парням нет особой разницы за кем бегать – им бы только пощупать мягкую грудь, да погладить крутые девичьи бедра. Потом Матрену выдали замуж, и ей совсем стало плевать на свою красоту. Порой она даже злилась на себя. Не красота ли сгубила ее? Может, если бы была она кривая да косая, Кощей бы и не глянул в ее сторону? Что касается Тихона, он ее полюбил вовсе не за красоту. Между ними была особая связь, их души словно были родными друг другу. У Матрены никогда такого ни с кем прежде не было.

А теперь на что ей эта красота? Она стала ведьмой, ее участь – жить у Большой горы до конца своих дней и ведьмачить. Матрена убрала зеркальце и тяжело вздохнула.

– Все к лучшему! – попыталась она успокоить себя.

Но все-таки, в глубине души, ей было жаль себя. Она перевела взгляд на Упыриху. Лицо старухи было сплошь перерыто глубокими морщинами, кожа обвисла дряблыми складками, брови торчали в разные стороны седыми пучками, редкие волосы на голове были спутаны колтунами. Она сидела на лавке и , сгорбившись, смешивала травы для зелья. Сложно было представить, что эта старая ведьма когда-то тоже была молодой. Была ли она красивой?

Заметив, что Иван и Степушка одеваются, Матрена подошла к ним и вдруг расплакалась. Упыриха подняла голову и внимательно посмотрела на нее.

– Мамочка, ты чего? – тут же всхлипнул Степушка, которого всегда сильно ранили слезы матери.

– Случилось что? – спросил Иван, серьезно насупившись.

Сыновья замерли у порога с растерянными лицами. Матрена смотрела на них и удивлялась – совсем большие выросли ее мальчики. Когда успели? Ведь совсем недавно она качала их на руках, убаюкивала по очереди то одного, то второго…

– Ничего не случилось, милые мои! Все в порядке! Идите, отправляйтесь! Я просто удивилась, какие вы у меня оба стали взрослые! Почти мужчины!

Мальчики заулыбались, раскраснелись и вышли из избушки с гордым видом. От материнской похвалы у детей вырастают крылья.

– Мы сегодня зайцев на всю зиму запасем, вот увидишь! – крикнул Иван, и Матрена улыбнулась, кивнула и помахала сыновьям на прощание.

Прикрыв дверь, она снова зарыдала, прижимая ладони к лицу.

– Ну! Выдумала реветь! Как будто в последний раз их видишь! Они живы и здоровы, чего еще тебе надо? – недовольно буркнула Упыриха.

Доварив зелье, она обернулась к Матрене и строго спросила:

– Готова?

– Готова, – прошептала Матрена.

– Тогда надевай рубаху и садись на лавку.

Марена натянула на себя длинную черную рубаху и замерла в нерешительности.

– Бабушка Упыриха, ты уверена, что все получится?

Старуха кивнула и указала рукой на место рядом с собой.

– А ты точно сумеешь его одолеть? Сыновей моих точно не тронешь? – снова спросила Матрена.

Старуха взглянула на нее строго и сказала:

– Верь мне, Матрена.

Матрена подошла к ней и села на лавку.

– Я верю, – прошептала она и закрыла глаза.

Упыриха задернула плотную занавеску на окне, зажгла лучину и запела:

– Ох, как девица, ох, как красная,

В путь-дороженьку собирается

Высока гора, да густы леса,

Холодна вода в бурной реченьке.

Не пройти тебе, не проехать здесь,

Ты погибель здесь обретешь свою,

Только девица не испугалася,

Превратилася в белу птиченьку.

Полетела та бела птиченька

Чрез леса, поля, чрез болотушки.

Прилетела