Муля не нервируй… Книга 6 - А. Фонд

— Всё хорошо, да?! — закричала она не своим голосом, — ты считаешь, что это всё хорошо?!

Она была в ночной рубашке, на которую набросила халат. Он был не застёгнут, но Машу это, кажется, особо не смущало.

— Маша… — пробормотал полностью деморализованный Модест Фёдорович.

Я обычно держусь подальше от семейных разборок, но тут я понял, что надо вмешаться:

— Маша, что случилось? — сухо спросил я.

— Этот… этот… — Маша аж задохнулась от возмущения, не в силах подобрать эпитет пообиднее, — этот идиот просрал путёвку на курорт! В Гагры!

— Но Маша… — промямлил Модест Фёдорович, — у Людмилы Анисимовны ведь был инсульт. Ей категорически нужно полноценное восстановление. Вот я ей и уступил. Пусть подлечится.

— А мне не нужно?! Мне, значит, не нужно?! — схватилась за горло Маша и заголосила, — у тебя жена беременная, а ты прошмандовкам всяким путёвки раздаёшь! В Гагры!

— Людмила Анисимовна не прошмандовка, — попытался вступиться за коллегу Модест Фёдорович.

— Она — уборщица! — скривилась Маша. — Зачем уборщице в Гагры?!

— Машенька, но уборщицы тоже люди, такие же, как и ты… — попытался проявить дипломатию Мулин отчим, но тщетно.

— Да мне плевать! — взревела Машенька, — я, когда замуж выходила, даже подумать не могла, что буду в трущобах жить, и что меня ниже последней уборщицы ставить будут!

Она громко разрыдалась.

— Машенька! — воскликнул потрясённый Модест Фёдорович, — послушай…

— И слышать не хочу! Если я за стариком молодость просираю — то почему я должна в трущобах жить?!

Я аж присвистнул:

— Ну, нифига себе! А с каких это пор высотка на Котельнической стала трущобами?

— Почему мы должны ютиться здесь?! — взвизгнула Машенька, — скоро родится ребёнок и ему нужны будут нормальные условия! А не это!

— А нормальные условия — это что? — прищурился я.

Но Машенька не ответила — она старательно рыдала.

Мне уже этот концерт надоел, и я просто сказал:

— Отец, пошли ко мне? Ты после дороги устал, тебе отдохнуть надо, а не глупые истерики слушать.

Машенька завыла ещё громче.

— Муля, ты понимаешь, она в положении и гормоны…

— В любом случае человеческий облик терять нельзя — отрезал я, — а то у меня создаётся впечатление, что твоя аспирантка выходила замуж за тебя не по любви, а из корыстных побуждений ради — твоей зарплаты, путёвок на курорты и квартиры моего деда…

— Муля, — вздохнул Модест Фёдорович, — ты на работу опоздаешь. Ты иди. Мы тут сами разберёмся…

Ну ладно. Я аккуратно поставил корзинку с пирожками на тумбочку для сумок и обуви, и вышел из квартиры.

На душе было гадко.

Вроде и понимаю, что беременная женщина всё воспринимает трагически, но как-то не ожидал, что из трепетной и деликатной Машеньки такое вот говно полезет.

Эх, мужики, мужики. Чем вы думаете, когда с молодыми связываетесь?

Неужели вы действительно считаете, что им нужны вы, а не ваши деньги и связи?

В той, прошлой, жизни, я всегда старался обойти любвеобильных и страстных девушек, которые зорко высматривали себе спутника жизни, чтобы устроиться поуютнее. Потому что пару лет жизни до тех пор, пока юная козочка не подарит наследника и не подаст на развод, мечтая отжать максимально денег, акций и квартир, оно того не стоит.

Я вышел на лестничную площадку в каком-то смятении.

А во дворе опять столкнулся с Фаиной Георгиевной, которая выгуливала Букета.

— Смотрю, вы всерьёз за Букетом соскучились, — после приветствия, улыбнулся я ей, — который раз самолично его выгуливаете. Не каждая собака может похвастаться, что его народная артистка выгуливает…

— Ой, Муля, скажешь тоже! — хихикнула Фаина Георгиевна, — просто я сейчас много гуляю. Это способствует хорошему цвету лица. Мне так Изабелла сказала. Заодно и Букета выгуливаю.

И тут я сложил дважды два и с хитрым прищуром сказал:

— Фаина Георгиевна, а разве вы не шарф тогда вязали, в коммуналке? Такой… жёлтый…

Говорят, что актрисы умеют изобразить на своём лице любую эмоцию, вне зависимости от своего настоящего состояния. Так вот, только что данный тезис был полностью опровергнут. Я с удовольствием наблюдал, как стремительно краснеет лицо Фаины Георгиевны.

Значит, я оказался прав.

Любой другой благородный и воспитанный человек сделал бы вид, что ничего такого не произошло. Но это же был я. И, конечно же, я не удержался:

— Заезжал я вчера к Котиковым, — как бы между прочим, поведал я, с удовольствием наблюдая, как дёрнулся глаз у Злой Фуфы, — такой промозглый вечер был, ужас. Мы с Иваном Вениаминовичем прямо продрогли, пока разговаривали. А вот Вениамину Львовичу было хорошо в жилетке… жёлтенькая такая… тёплая…

Лицо Фаины Георгиевны приобрело цвет вареной свеклы. Она ловила ртом воздух и от возмущения не могла ничего сказать.

Премного довольный собой, я развернулся пошёл на работу. За спиной раздался гневный вопль. Я широко улыбнулся.

Ай да я!

А на работе меня сразу же подстерегла Лёля.

Не знаю, то ли у неё в Комитете своя шпионская сеть, то ли она каким-то шестым чувством чует моё присутствие, но стоило мне только переступить порог здания Комитета искусств, как она мгновенно появилась:

— Муля! — воскликнула она, — где ты ходишь?! Ты опоздал на два с половиной часа!

Вахтёрша баба Зина, которая как раз сегодня дежурила, заинтересованно посмотрела в нашу сторону и даже шею вытянула, чтобы было лучше слышно.

— Так я к приёму югославской делегации готовлюсь, — ответил я, — с руководством согласовано.

— Ой, Муля! — отмахнулась Лёля, — мне это не интересно! Я тебя уже заждалась!

Я молча пожал плечами.

Баба Зина решила, видимо, что не расслышала, и высунулась из своей будочки почти по пояс.

— Муля, — сказала Лёля, видя, что я не собираюсь оправдываться, — я придумала, как с тобой рассчитаться.

Баба Зина чуть не навернулась, рискуя сломать шею.

— И как? — спросил я, демонстрируя полное безразличие.

— Хочешь, я тебе путёвку в санаторий выбью? — спросила она.

— Я похож на смертельно больного человека? — изумился я.

— Я могу даже в Крым путёвку организовать. В Алушту!

— Не интересует, — отмахнулся я и пошёл к себе.

Рассерженная Лёля что-то прошипела мне в спину, но я не обращал внимания.

Почти у самого кабинета мня выловила кареглазка. Я её не видел с тех пор, как уехал в Югославию. Она похорошела, расцвела.

— Муля! — улыбнулась она, — ты давно приехал, а к нам и не заходишь! Мы с девчатами тебя ждали, ждали!

— Ой, извини, Оля, я совсем замотался, — с покаянным видом развёл руками я.

— А когда ты зайдёшь? — не отставала она, — девчата к твоим лекциям привыкли. Ждут.

— Так я ведь уже не комсомолец, — напомнил я.

— Ну и что? — всплеснула руками она и лукаво на меня посмотрела, — а разве нельзя, чтобы коммунист