Маршрут: Ноль - Mrs. Mracopisec

лежали на коленях. В них чувствовалось что-то деревянное: сила была, но чужая, не моя. Повернул ладони — мозоли, трещины, вены. Смотрел и повторял про себя: это не мои руки. Но стоило поднять взгляд к зеркалу над раковиной — там они двигались синхронно со мной, как будто подтверждали обратное.

Вдруг дверь приоткрылась. Медсестра с усталой добротой заглянула.

— Всё ли у вас хорошо, Валерий Николаевич?

— Марк, — сказал я. — Меня зовут Марк.

Она вздохнула так, будто услышала каприз, и снова произнесла своё вечное:

— Вы снова забыли? Вчера вы уже спрашивали.

И закрыла дверь.

Эти слова стали эхо-молотком. Вчера. Вчера. Вчера. Здесь «вчера» было петлёй.

Я подошёл к тумбочке, открыл дверцу, где лежал «Зенит». Взгляд объектива встретил меня, как глаз, который не мигает. Я взял его в руки. Нажал кнопку. Ничего. Даже щелчка. Но в ухо будто впился знакомый звук — прокручивающаяся плёнка.

И в этот момент я заметил на стене рядом с календарём: маленькую тень. Она дрожала, словно от дыхания. Подошёл ближе. Это была рамка для фотографии. Пуста, но внутри — стекло, а в стекле — зеркало. Не просто отражение: словно кто-то изнутри ждал.

Я наклонился. В отражении — лицо отца. Но губы двигались в такт моему дыханию. Сначала беззвучно, потом тише, чем шёпот:

— Не включай… не верь… не подходи…

Я отшатнулся.

— Ольга! — позвал я.

Она вошла почти сразу, будто ждала за дверью. В белом халате, с тем же спокойствием врача, которое прятало что-то более холодное.

— Ты видел? — спросил я, показывая на рамку.

Она глянула. Там была только пустота, чистое стекло.

— Что именно?

— Его. — Голос дрогнул. — Моего отца.

— Ты снова путаешь. — Она приблизилась, заглянула в глаза, как проверяют реакцию зрачков. — Вспоминать опасно. Ты начал путать роли.

— А если это не путаю, а нахожу? — выдохнул я.

Она ничего не ответила. Только положила холодную ладонь мне на плечо. Холод проник сквозь ткань пижамы.

— Ты должен играть, — тихо сказала она. — Здесь выживают только актёры.

— А если я сорву спектакль? — спросил я, сжимая «Зенит».

— Тогда занавес опустится. И уже не поднимется.

Мы молчали. Только радио тихо зашипело, и из треска выпала знакомая фраза:

— …на трассе М-10 произошла авария…

Я бросил взгляд на календарь. Цифры не изменились: 23 сентября 1993. И в этот миг я понял: эта дата не принадлежит вчера или завтра. Это сама сцена. Она застывшая. Она — петля.

Я снова посмотрел в зеркало. Там был не я. Там был он. Но губы двигались моими словами. И я сказал:

— Я не Валерий. Я Марк.

Губы в зеркале улыбнулись. Но улыбка не моя. Улыбка отца.

И тогда я понял: белая комната — это не больница. Это монтажная. Здесь режут, клеят, зацикливают кадры. И если я хочу выйти, мне придётся сыграть чужое имя так, чтобы внутри остался я сам.

Ольга посмотрела на меня долгим, выжидающим взглядом.

— Ты готов?

— К чему?

— К дублю, — ответила она. — Он начнётся с твоего согласия.

Я кивнул. Даже если внутри всё кричало «нет».

Потому что в белой комнате иногда единственный способ остаться собой — это согласиться быть другим.

Лампа над головой мигнула. И время снова запустилось.

Глава 23. Побег

Я долго смотрел на белые стены, пока они не начали изгибаться, словно ткань, натянутая до предела. Внезапно меня осенило: если останусь ещё на минуту, комната сомкнётся и поглотит меня, как пасть. Я сорвался с места.

Дверь была не заперта — странно, словно ждали моего побега. Коридор пустовал, лампы мигали, ровный гул вентиляции тянулся как саундтрек к чужому фильму. Я зашагал быстрее, потом побежал. Никто не окликнул. Ни охранника. Ни медсестры. Казалось, больница вымерла.

На первом этаже пахло сыростью и бензином — запах, чуждый этому месту, но он манил. Я выскочил на улицу, и воздух ударил в лицо: холодный, ночной, пахнущий асфальтом и ржавчиной. У крыльца стояла машина. Не скорая, не служебная — «Волга», чёрная, отполированная до зеркального блеска, будто ждала только меня.

Ключи торчали в замке зажигания. Я сел, мотор ожил с первого поворота. В груди взметнулся дикий азарт — это был не побег, а рывок в неизвестность. Я выжал сцепление, воткнул передачу, колёса взвыли, и больница осталась позади.

Но едва я выехал на пустую трассу, радио ожило. Сначала — шипение, потом — голос. Мой. Но не нынешний, усталый и хриплый. Чище, ниже, спокойнее.

— Не садись за руль!

Я дёрнулся — едва не вылетел в кювет. Взгляд самортировал к зеркалу заднего вида. И я застыл.

На заднем сиденье сидел я сам. Молодой. С короткой бородкой и телефоном в руке. Я узнал эту куртку, эти глаза — я из 2024 года. Его губы шевелились, но я не слышал звука. Только радио настойчиво твердило:

— Не садись за руль. Не садись…

Я моргнул — он не исчез. Попытался отвернуться, но руки свела судорога. Молодой я просто смотрел, не мигая. Его взгляд был полон осуждения, будто он знал то, чего не ведал я.

Я резко выдохнул, перевёл глаза на панель. И увидел часы. Те самые. С разбитым стеклом и стрелками, уходящими в прошлое. Часы Странника.

Сердце провалилось в пустоту. Я стукнул кулаком по панели — стрелки замерли на секунду, затем снова поползли вспять, упрямо и размеренно, словно насмехаясь надо мной.

Я вдавил газ. Машина рванула вперёд, дорога вылетала из темноты навстречу. Но чем дальше я мчался, тем яснее понимал: все машины вокруг были одинаковыми «Волгами». Стояли у обочин, двигались навстречу, преследовали сзади. Одинаковый блеск фар, одинаковые кузова, одинаковые тени.

Я смотрел на них и чувствовал, как сбивается дыхание. Это была не дорога, а петля. Бесконечная автоколонна из клонов, отражений.

Молодой я на заднем сиденье впервые улыбнулся. И в его улыбке не было ничего человеческого.

Я ехал, стараясь не смотреть в зеркало. Чем дольше сопротивляешься — тем сильнее тянет. Мой двойник — я-2024 — сидел с невозмутимостью пассажира, знающего маршрут лучше водителя. Ни моргания, ни жеста. Лишь лёгкое покачивание в такт неровностям дороги. Радио шипело повсюду: из щелей салона, из воздуховодов, будто из самой стали:

— Не садись за руль… Не садись…

— Уже поздно, — прошептал я. — Уже сел.

На панели тикали часы Странника. Стекло треснуто, стрелки бегут назад, будто время пятится от моего дыхания. На миг обе стрелки замерли на 9:30, затем выползла немыслимая отметка — 12:93 — и снова поползла вниз. Я ударил по