Зов красной звезды. Писатель - Бэалю Гырма

они и положили бесчувственного Иова на кровать. «Ушли утром в школу и еще не вернулись. О, мои дети! Лучше мне умереть! Он не привез их из школы!»

После небольшой перебранки друзья Иова кое-как успокоили ее, спросили, в какой школе учатся дети, и отправились на поиски.

Через час они привели продрогших, голодных ребятишек — нашли их в домике школьного сторожа. Дети были испуганы, крепко держались за руки, в страхе прижимаясь друг к другу. Увидев мать, они бросились к ней. «И зачем только я родила вас? Лучше мне умереть! Какое горе! Мне даже накормить вас нечем, — причитала она, обнимая детей. — Но я достану денег, потерпите, мои дорогие. Я скоро вернусь и принесу чего-нибудь поесть». С этими словами она накинула на себя лучшее, что у нее было из одежды, и выбежала из дома. Темнота укрыла ее.

Иов очнулся часа через два. В доме было тихо. Он оглядел покрасневшими глазами комнату. Дети, свернувшись калачиком, спали на диване. Голова раскалывалась от боли. Он встал. Пошатываясь, обошел комнаты. Жены нигде не было. До него наконец дошло, что с ним произошло. Нет, так жить нельзя. Он вышел во двор. Под руку попался большой нож. Иов вернулся в спальню. Вздохнул глубоко и закрыл глаза, приготовившись убить себя. «Мама, есть хочу», — послышался голос младшего из детей. Нож выпал из руки, Иов словно опомнился. Посмотрел на ребенка. Тот лежал на диване и смотрел на отца широко раскрытыми глазами. «Больше я пить не буду. Никогда», — поклялся себе Иов…

— Что с тобой? — спросил Гьетачеу.

Иов вздрогнул, точно его разбудили, и ответил со вздохом:

— Хо-хо-хо. Я думал о прожитых понапрасну пятидесяти годах. Как все же коротка наша жизнь!

— Да. — Гьетачеу прислушивался к стрельбе. — Жизнь коротка, особенно на этой неделе.

— За короткую жизнь! — провозгласил Иов, поднимая чашку чаю. — Я сегодня пришел сюда, чтобы отметить тот несчастный день, когда родился.

Гьетачеу, как бы рассуждая вслух, сказал:

— Суета все. День проходит за днем и забывается, как новости, за которыми охотится наш брат журналист. То, что привлекало всеобщее внимание вчера, сегодня уже никого не интересует. — Он повернулся к Хабте, который потягивал пиво. — Ну-ка скажи, какие сегодня новости?

— Ничего сенсационного, — отозвался тот. — Человек на собаку не бросился. Никто не покончил жизнь самоубийством, сиганув вниз головой со здания типографии «Бырханна Селям», никто не врезался на машине в памятник абуны Петроса[38], никого нигде не изнасиловали. Засуха на новости. — При этом он многозначительно посмотрел на лозунг над дверью лавки гробовщика.

— Типично буржуазный взгляд на журналистику! А стрельба во всех районах города? Или ты ее не слышишь? Это ведь и нас касается. Опять же, разве не идет война на востоке, юге, севере?

— О, это классовая война…

Гьетачеу подумал, что Хабте шутит.

— Ты хочешь сказать, что классовая война — это не новость?

— Какая же это новость? Это жестокая схватка. Без агитации и пропаганды тут, разумеется, не обойтись. Борьба нужна, а новости нет. Понял? И хватит! Больше о политике мне не говори. Я не знаю линии, которой ты придерживаешься. — Затем скороговоркой, гримасничая, произнес: — «Сплетни кончили собирать, лживые бредни распространять, над народом издеваться, в газетах ругаться, по телевизору хамить, а по радио чушь говорить».

Гудетта, выведенный из себя шутками Хабте, заявил:

— Мы недостаточно серьезно относимся к нашему делу. Если мы считаем себя народными журналистами, то мы должны как можно больше писать о разгорающейся классовой борьбе. Так о какой же засухе на новости может идти речь? Ведь мы вместо того, чтобы формировать общественное мнение, плетемся в хвосте событий.

— Ну так не плелся бы! — сердито перебил его Гьетачеу.

Табор одним глотком махнул даровое виски, со смаком крякнул, посматривая в сторону Гудетты:

— Во-во, буржуазная ограниченность дает о себе знать.

— Мнение… — протянул Иов, — мнение — это не рубашка, которую можно легко сменить. Мнение нельзя отделить от убеждения. Я удивляюсь, сколько на свете людей, относящихся к своим убеждениям так, словно это резинка, которую можно как угодно растянуть. Слишком много среди нас приспособленцев.

— Это болезнь времени, — вздохнул Гьетачеу.

Гудетта как бы в отместку Иову опрокинул в себя еще одну порцию виски. Удовлетворенно вытер ладонью губы:

— Старую собаку не научишь вести себя по-новому.

— Старая собака или не старая, нужно быть самим собой, не бахвалиться попусту, не заниматься самообманом, а делать добросовестно свое дело. Прессе есть о чем писать, если только мы не будем закрывать глаза на злободневные факты. А иначе так и останемся навсегда в хвосте. Что значит нет новостей? Разве история с голодом в Уолло нас ничему не научила? Неужели необходим еще один Дамбильди[39] с его разоблачениями?

— Слишком много развелось дежурных редакторов, — заметил Гудетта.

Гьетачеу с вызовом посмотрел на всех:

— Лучше было бы сказать, что у нас нет настоящих журналистов. Те, кто сочиняют заметки для газет, еще не есть журналисты.

— Как так? — иронически воскликнул Табор. — А известные своей ученостью дебтера из церкви святого Рагуэля, разве они не способствовали становлению журналистики и разве не были они остры на язык? Поэтому кто-то сказал: «Если имеешь друга журналиста, то тебе враг не нужен».

— Да хватит вам о политике. Сейчас дебтера цитируют работы Ленина, — сказал Хабте, уже захмелевший. При этом он повел бровями и состроил смешную гримасу. С его лица не сходила бессмысленная улыбка.

— Слава дискуссионным клубам! Теперь мы многому научились.

— Да, хотя новостей и нет, борьба нарастает, — поддакнул Хабте. — Мы стали сами себе врагами в тот день, когда начали работать в Министерстве информации.

— Нет, в тот день, когда вкусили первый коктейль в иностранном посольстве, — ввернул Гудетта и по привычке засмеялся над собственной шуткой.

— Шутки шутками, — еле слышно пробубнил Гьетачеу, — но человек сам себе враг. — При этом он вспомнил, как стал журналистом.

После того как Гьетачеу окончил среднюю школу в Котебе, госпожа Амсале представила брата господину Меконныну Хабте Вольде, влиятельному царедворцу. На третий день после этого Гьетачеу был принят с хорошим жалованьем в Министерство информации и национальной ориентации. Меконнын Хабте Вольде придерживался мнения, что нет лучших журналистов, чем дебтера из церкви святого Рагуэля, однако на него произвело сильное впечатление, как Гьетачеу за короткий срок овладел профессией журналиста, и, не видя большой разницы между журналистом и шпионом, он стал привлекать Гьетачеу к работе в обоих этих качествах.

Никто бы не усмотрел плохого в том, что Меконнын Хабте Вольд приближает к себе человека, который поступил в ведомство, известное как одно из самых могущественных и влиятельных в