Без всяких полномочий - Борис Мегрели

Санадзе пристально смотрел на меня. Я не отвел взгляд.

— Хорошо, — наконец сказал он, пересел за письменный стол и убрал со счетов журнал. — Что у вас есть против меня? — Он щелкнул костяшкой на счетах. — Первое?

— Карло Торадзе, — сказал я.

— Второе? — он щелкнул еще раз.

— Младший лейтенант милиции.

— Третье? — еще одна костяшка.

— Разве этого не достаточно?

— Теперь я скажу. Я наслышан о судьбе Карло Торадзе. О вашем желании помочь ему — тоже. Похвально. Может быть, вам удастся ему помочь. Правда, умные люди говорили мне, что это безнадежно. Но дело ваше. Что касается меня, то я Карло Торадзе знать не знаю, в глаза никогда не видел. Это первое. — Он отбросил одну костяшку назад.

— Вы и к швейной фабрике не имеете отношения?

— Нет.

— А если я докажу?

— Тогда и приходите.

— Договорились. — Я встал.

Он жестом остановил меня.

— Мы не закончили. О каком лейтенанте речь? Поясните.

— О младшем, который три года назад повесился в воскресное летнее утро, привязав к решетке камеры скрученную рубашку.

— Вы, корреспонденты, любите придумывать всякие истории. — Санадзе резко отбросил на счетах еще одну костяшку. — Это второе. Сынок, почему ты так настроен против меня? Объясни, чтобы я понял. Разве я тебе сделал что-нибудь плохое?

Как я мог объяснить, что не имеет никакого значения, кому он сделал плохое, объяснить так, чтобы он понял?!

— Ладно, — сказал он и встал. — Велеть Шота отвезти вас или сами доберетесь?

— Сам доберусь.

Он проводил меня до дверей.

— Ты бы мог выйти отсюда богатым человеком, — со вздохом сказал Санадзе на прощанье.

ГЛАВА 18

Марнеули — самый смелый из городишек Грузии, называющих себя городами. Этот поселок с пятнадцатитысячным населением так и не вырос с тех пор, как его возвеличили до районного центра.

Получив место в гостинице, пропахшей дустом, я направился в райком партии в надежде на поддержку. В чужом городе больше неоткуда было ждать помощи.

Открыв дверь кабинета, я увидел за столом Галактиона Гегешидзе, бывшего комсомольского вожака университета. Мы не виделись четыре года. Гегешидзе вскинул голову. Брови у него, как всегда, были нахмурены. Когда он сердился, левая бровь задиралась вверх, а правая опускалась вниз, почти закрывая глаз.

Он смотрел на меня и улыбался. Его брови медленно разглаживались.

— Что вы тут делаете, товарищ Гегешидзе? — сказал я.

— Я тут, между прочим, работаю. А вы что здесь делаете, товарищ Бакурадзе?

— Да вот приехал.

— Заходи, пропащая душа!

Галактион встал. Худой и длинный, как шест, он навис надо мной. Мы обнялись.

— И давно ты здесь?

— Почти два года.

Я оглядел застекленные шкафы. На полках лежали початки кукурузы, пшеничные колосья, картофелины.

— Нравится?

— Нравится. Шавгулидзе по старой памяти зовет к себе. Говорит, ему нужны честные, принципиальные люди. А разве на партийной работе нужны другие? — усмехнулся Галактион. — Я этот район вытяну в самые передовые в республике. Здесь такое будет! Через год производство кукурузы увеличим на двести процентов, производство зерновых — на сто восемьдесят. Хочу создать животноводческий комплекс на промышленной основе. До Тбилиси рукой подать. Затоплю столицу молоком. И мясом обеспечу. Еще одна идея есть — теплицы. Круглый год будем снимать урожай огурцов и помидоров. Ты знаешь, я в Италии и во Франции был. Скажу тебе откровенно, кое-что я у них перенял. Ну, хватит о районных делах. Я могу рассказывать до утра. Слушай, а где ты остановился?

Через минуту он уже звонил в гостиницу и, несмотря на мои протесты, велел предоставить мне люкс.

— Ты приехал, чтобы написать о районе?

— Нет, Галактион. — Я коротко рассказал о цели приезда.

— Махинаторы!

— Махинаторы? Они убирают всех, кто становится им на пути. Они засадили в тюрьму ни в чем не повинного инженера Карло Торадзе, представив дело так, будто он похитил со швейной фабрики ткань на шестьдесят тысяч рублей. Парень вернулся в Тбилиси из Иванова, где работал на текстильной фабрике инженером, вернулся на свою голову. Толковый, башковитый, он быстро разобрался, что к чему, и брякнул о своих наблюдениях директору, не подозревая, что тот запутался в жизни, оступился когда-то и дельцы крепко держат того в руках. С этим директором отдельная история. Представляешь, у него грудь увешана орденами и медалями. В мирной жизни он оказался трусом. Самым настоящим трусом. Он однажды смалодушничал, и пошло. Чем дальше, тем глубже влезал в грязь. Знаешь, почему он смалодушничал? Потому что больше всего на свете боялся замарать свое честное прошлое. Опасаясь огласки, умолчал… Воевать с фашистами ему было легче, чем с собой.

— Почему с собой?

— А как же?! Сначала надо победить в себе страх.

— Думаешь, на фронте он не побеждал в себе страх?

— В том-то и дело, что побеждал. Но то на фронте. На войне перед тобой враг и наше дело правое. А здесь вроде бы все свои… Не могу я понять психологию этого человека. Пытаюсь, но не могу. Если бы на войне ему кто-то предложил изменить Родине, да он разрядил бы в того пистолет. Ну, чем внутренние враги им лучше внешних? Хуже, страшнее. Пятая колонна. Разве потакать им не означает измену Родине?! Ничего не могу понят. Что произошло? Как они могли народиться? Нашему народу никогда не было свойственно делячество. Коммерция всегда у нас считалась занятием низким. Честность, гордость, щепетильность, может быть чрезмерная, но зато не допускающая никаких компромиссов, — вот что нас отличало.

— И отличает! — сказал Галактион. — Отдельные личности не могут изменить лица народа.

— Знаешь, Галактион, у русских говорится: «Ложка дегтя портит бочку меда».

— А у нас говорится, что лучше зажечь маленькую свечку, чем проклинать тьму.

— Вот я и зажег ее, иначе не приехал бы сюда.

Я подробно рассказал Галактиону о Карло и о том, что с ним произошло.

— С чего начнем? С милиции. — Он схватил телефонную трубку.

— Нет, Галактион.

Он удивленно повесил трубку.

— Ну говори, не стесняйся.

— В городе есть спекулянты?

Хута Киласония, размазывая слезы по небритым щекам, сказал:

— У меня четверо детей. Пожалейте.

— А у меня трое. Ты меня тоже пожалей, — сказал Галактион. — Выкладывай все, что знаешь. Ты уже полчаса ходишь вокруг да около. Выложишь все, пойдешь домой.

— Ладно. В тот день, шестнадцатого января, ближе к вечеру, привезли «Ариадну» на шестьдесят тысяч рублей.

— Откуда вы знаете, что на шестьдесят тысяч? — спросил я.

— Слышал, — ответил Киласония.

— Где слышал? От кого слышал? — подхватил Галактион.

— В пятом магазине.

— Это около базара. Бойкое место, — объяснил мне Галактион. — Киласония, что ты там делал?

— Зашел в магазин случайно.

— Случайно зашел в магазин, случайно узнал, что привезли ткань, случайно узнал, на какую сумму! — Галактион начал сердиться. — Не заставляй меня задавать наводящие вопросы! Я тебе не следователь. Рассказывай все толком.

— Клянусь детьми, вечером я случайно зашел в магазин! Мшвениерадзе, директор, увидел меня и говорит: «Может, завтра ты мне понадобишься». И заковылял в кабинет. Я завсекцией спрашиваю, зачем это я понадобился. Тот и отвечает, что привезли «Ариадну» на шестьдесят тысяч рублей. На следующее утро Мшвениерадзе прислал за мной человека. Было около десяти часов. Я как раз завтракал.

— В десять утра? В это время приличные люди находятся на работе! — сказал Галактион.

— У меня вторая группа инвалидности.

— Знаю я твою инвалидность. Дальше?

— Дали лоток. Целый день торговал на базаре.

— Были еще лотки? — спросил я.

— Нет.

— Ткань, надо полагать, продали всю?

— Всю, конечно.

— Не хочешь ли ты сказать, Киласония, что марнеульцы накупили ткани на шестьдесят тысяч рублей? — не выдержал Галактион.

— Почему марнеульцы? Часть продали, часть отправили в села.

— Где хранили ткань? — спросил я.

— Не знаю.

— Ах, не знаешь! — сказал Галактион. — Ладно, Киласония. Сейчас отправлю тебя в милицию. Там ты наверняка все вспомнишь. — Он схватил телефонную трубку.

Я взял у него трубку и положил на аппарат. Киласония посмотрел на меня как на спасителя.

— «Ариадну» привезли в Марнеули шестнадцатого января примерно в шесть вечера, за час до закрытия. Так? — сказал я. Киласония настороженно кивнул. — Торговать тканью начали семнадцатого января. Значит, целую ночь товар где-то хранился. Вы на какую сумму реализовали ткань?

— На девять тысяч с рублями.

— Если с лотка было продано столько, то магазин, должно быть, выручил вдвое больше. Допустим, общая сумма составила тридцать тысяч рублей. Это значит, что в Марнеули было оставлено около двух тысяч метров «Ариадны», то есть пятьдесят рулонов. Так где их хранили ночью?