Без всяких полномочий - Борис Мегрели

Шота вздрогнул и сказал:

— Привет журналистам. — Он даже не улыбнулся. — Поехали.

Улыбнулся я.

— Куда, Князь?

— К Марье Петровне. — Он острил.

Если меня ожидает опасность, он не приехал бы один, подумал я.

— Поехали.

Шота свернул на Элбакидзе, и машина покатилась под гору, набирая скорость.

— Потише, Князь!

Он и не думал притормаживать.

— Хотите отправиться на тот свет? — сказал я.

— На тот свет я тебя отправлю. В последний раз предупреждаю — успокойся. Допрыгаешься.

— Угрозы пошли в ход?

Машина проскочила мост, повернула налево, на Плехановский проспект, затем еще раз налево в какой-то переулок, пересекла трамвайные пути, выехала на тихую зеленую улицу и вскоре встала у массивного трехэтажного дома с изразцами.

— Приехали, — сказал Шота.

— Куда, если не секрет? — спросил я.

— До сих пор ты не боялся, — ответил он и вылез из машины.

— Я и сейчас не боюсь, — соврал я, выходя из автомобиля. Я оглядел дом. Венецианские окна. Застекленная парадная дверь с бронзовой ручкой. Очевидно, он принадлежал до революции богатому купцу. Квартиры в таких домах слишком дорогие, чтобы в них жила всякая шваль вроде Гочо-поросенка. Нет, здесь не могли убить. — Просто я хочу знать, на что иду.

— Санадзе ждет.

Комната, в которую меня провел Шота через полутемный коридор, оказалась кабинетом. За письменным столом в вертящемся кресле восседал Георгий Санадзе. Он просматривал иллюстрированный журнал.

— Прошу, — сказал он мне и бросил Шота: — Иди.

Шота молча повиновался и осторожно закрыл за собой дверь.

— Угрожал? — спросил Санадзе.

— Угрожал, — ответил я.

Он встал, не выпуская из рук журнала, приоткрыл дверь и позвал:

— Шота!

Шота вернулся.

— Я тебе что говорил? Сейчас же извинись!

— Извините, — сказал мне сквозь зубы Шота и вышел.

Кабинет был обставлен резной мебелью, вокруг низкого стола, на котором возвышалась полная фруктов фарфоровая ваза с амурчиками, стояли мягкие кресла и диван. С потолка свисала хрустальная люстра, затянутая марлей. Легко представить, как обставлены другие комнаты, подумал я.

— Последний номер «Америки», — сказал Санадзе и постучал пальцем по журналу. — Обманывают нас. Обманывают, но ловко, с умом. Видно, крепкие парни у них работают. — Он бросил журнал на письменный стол.

— Да уж, наверно, не дураки, — ответил я и чуть не рассмеялся. На блестящем новизной столе лежали старые бухгалтерские счеты. Видимо, он проводил за ними не один час, стуча костяшками, подсчитывал расходы и доходы, не мог обойтись без счетов, раз держал под рукой и на видном месте.

Санадзе кинул на меня взгляд, взял журнал и положил его на счеты. Потом он сказал:

— Вам, конечно, лучше знать, но, если вы меня спросите, они пишут хорошо. Логично. Я не говорю об идеологии. Я имею в виду мастерство. У нас так не умеют писать. У них статьи как организм человека. Сначала голова, потом все остальное — тело, руки, ноги. А у нас? Возьмите любую газету. В каждой статье самое интересное, важное в конце.

Он размеренным шагом ходил по ковру и спокойно излагал свои взгляды, впрочем, не лишенные здравого смысла.

— Согласны со мной? — спросил он.

— В принципе согласен. Но насколько я понимаю…

Он не дал мне договорить.

— Почему мы стоим? — Властным жестом он указал, на кресло и, когда мы сели, спросил: — Может, коньяку?

— Нет, благодарю.

— Я слышал, что вы мало пьете, больше работаете. Похвально. Не обижайтесь. Говорю вам как отец. Вы ведь отца давно лишились…

— Вижу, вы собрали сведения обо мне.

Он улыбнулся.

— Вы обо мне, я о вас. Как ваши дела с театром? Может, надо помочь?

Господи, он и до театра добрался, подумал я и сказал:

— Давайте перейдем к делу.

— Разве мы говорим не о деле?

— Перейдем к делу, из-за которого вы меня вызвали.

— Эх, молодые, молодые! Нетерпеливые, горячие. Торопитесь, будто не нам, старикам, а вам мало отпущено в жизни. Мудрые люди говорят: «Торопливость гневит бога и тешит дьявола». Прислушайтесь к этим словам, сынок. Я вот обрадовался, когда вы сказали, что согласны со мной. А почему? У меня с младшим сыном вышел спор. Не то чтобы мы сильно поспорили, не может быть в порядочной семье такого, чтобы сын не чтил отца, не уважал его мнения и не прислушивался к отцовским словам, но чую, у меня нюх старого волка, не смог я убедить мальчика. А он хороший сын…

Знал бы Санадзе, что его хороший сын заядлый картежник. Но что родители знают о детях!

— Дали ему в университете практическое задание — написать статью. Написал. Я проверил. Не понравилось мне. Он написал так, как пишут в газетах. Я сказал ему: «Мальчик мой, если ты будешь идти по проторенной дорожке, грош тебе цена в базарный день». Долго мы с ним говорили, и как будто убедил я его, а через неделю он гордо сообщает мне, что получил за свою статью самую высокую оценку в группе. Чему там учат в вашем университете? Не нужно мне, чтобы мой сын газетным трафаретчиком стал. У него хороший язык, задатки хорошие. Его способности направить, развивать надо. К чему это я говорю? Мальчику нужен учитель. Не из университета. Нет. Из газеты. Знаете, как раньше было? Если отец хотел, чтобы его сын стал, скажем, портным, он отдавал его в ученики хорошему мастеру. Так вот я и подумал, что вы могли бы помочь мне и взять на воспитание моего мальчика.

Я не ждал такого поворота и растерялся. Он заметил мою растерянность и тут же воспользовался ею.

— Иногда, один раз в два месяца, пусть его печатают. Для стимула. Гонорар меня не интересует. Я сам буду платить гонорар. За деньгами дело не станет. Сколько надо, столько и буду платить. Вы только дайте согласие, сынок.

Как только он заговорил о деньгах, моя растерянность исчезла. Я больше не видел в нем отца, озабоченного судьбой сына.

— Для начала я предлагаю сто рублей в месяц и еще сто за каждую статью, — сказал он. — Думается, условия хорошие, сынок.

Я долго не мог понять, почему они возятся со мной. Шота оставлял меня в покое лишь на время, очевидно, на то время, когда совершал вояжи по городам нашей необъятной страны. Теперь меня увещевал его хозяин, и я понял почему. Любыми средствами вынудить человека отступиться, перетянуть его в свой стан, обратить в свою веру. Их вера — деньги. Человек слаб. Деньги — всемогущая сила. Чем больше приверженцев, тем сильнее апологеты этой веры. Проповедникам всегда было тяжело дышать. Их душили. А они хотят дышать легко и свободно. Не только сегодня, но и завтра. Они думают о будущем. Пусть сегодня я внештатный корреспондент, но завтра могу стать заведующим отделом, а послезавтра — главным редактором. Они в самом деле раковая опухоль с метастазами…

— На вашем месте я не тратил бы таких денег на студента. У него и так будет практика в газете. Бесплатно.

— Что, сынок, о моих деньгах начали беспокоиться?

— Нет. Просто честно сказал, что думаю.

— Спасибо, сынок, за честность. Я ценю твою прямоту и тоже скажу тебе честно — деньги у меня есть. Но деньги должны иметь предназначение, то есть они должны находиться в движении. Когда деньги лежат без движения, они теряют свою ценность и превращаются в мертвый капитал. Пусть мертвыми будут наши враги.

— Один из ваших врагов уже мертв.

В глазах Санадзе мелькнула тревога.

— Не один, слава богу. Я, сынок, назову десяток человек, которых бог наказал за то, что они хотели навредить мне. Бог, очевидно, не терпит тех, кто против меня. Он оберегает меня. Но сейчас речь о другом. Сейчас мы говорим о моем мальчике.

Я нетерпеливо взглянул на часы. Санадзе повелительно вскинул руку.

— Одну минуту. Я закончу свою мысль.

Меня задел его тон. Я не сомневался, что эта повелительность, жесткость выработана годами в общении с такими же, как он. Несомненно было и то, что ему не возражали, не смели возражать, и эта жесткость вошла в его кровь и плоть, стала неотделима, от него, иначе не разговаривал бы он так с человеком, который мог в один день разрушить то, что строилось годами.

— Давайте перейдем к делу. Мне некогда.

— Невежливо, сынок, перебивать старшего. О тебе говорят как о воспитанном молодом человеке. Извини, что я так много внимания уделяю своему сыну. Когда станешь отцом, поймешь меня. Так вот, я хочу, чтобы мои сыновья выросли настоящими людьми. Я всю жизнь гнул спину, не щадил себя во имя будущего детей. Базу я создал. Теперь хочу свои деньги перевести в новое качество, в знания своих мальчиков. Я хочу и сделаю это, независимо от того, захочешь ты, сынок, помочь мне или нет. Если захочешь, в выигрыше будем мы оба.

— Вы же знаете, что не захочу. Зачем время зря тратить?

Санадзе пристально смотрел на меня. Я не отвел взгляд.

— Хорошо, — наконец сказал он, пересел за письменный стол и убрал со счетов журнал. — Что у вас есть против меня? — Он щелкнул костяшкой на счетах. — Первое?