Без всяких полномочий - Борис Мегрели

Я принял еще одну таблетку седуксена.

Я потерял себя во времени. Ненадолго проснувшись, я не мог понять — день сейчас или ночь. Часы стояли.

Я поднялся и побрел на балкон.

Луна мрачно смотрела на меня. Я постоял на воздухе, силясь сбросить с себя сонливость, но она была слишком тяжелой, а жизнь казалась омерзительной, и все, что я делал в последнее время, тоже казалось омерзительным и никому не нужным.

Я знал, что необходимо пересилить себя. Случалось, седуксен чрезмерно угнетал меня, и я пребывал в состоянии полной отрешенности до тех пор, пока не пересиливал себя. Но тогда я только начинал работать над пьесой, еще не переступал порога театра и цеплялся за надежду, что пьесу примут и все изменится в моей жизни. Теперь не за что было цепляться.

Я принял еще две таблетки седуксена.

За мной гнались звери. Подобный сон, наверно, впервые видел мой дикий предок. Ничем, кроме атавизма, я не смог бы объяснить его. Я бежал, задыхаясь от страха. Звери настигали меня, и их приближение я ощущал каждой частицей тела. И вдруг Гурам подхватил меня, понес, но успокоение наступило позже, когда я лежал на чем-то очень прохладном. Я пытался спросить Гурама, как ему удалось поднять меня, но голос не повиновался. Потом все исчезло.

Проснувшись, я увидел, что лежу в спальне Гурама. На тумбе рядом с кроватью стоял поднос со стаканом молока, пузырьками, ампулами, коробкой со шприцем. Я ощупал руки и на правой обнаружил следы уколов — маленькие подкожные затвердения.

Я соображал плохо и не мог понять, почему оказался здесь. Поднявшись, я вышел в коридор. Пахло вареной курицей. Мне захотелось есть. Я направился на кухню.

За столом сидела Нина и читала книгу. Она подняла глаза.

Прислонившись к косяку, я молчал.

Она подошла ко мне и провела рукой по моему лицу.

— Как ты зарос!

Господи, какой дурак, какой дурак, подумал я и, притянув Нину к себе, уткнулся в ее волосы.

Нина усадила меня за стол и поставила передо мной тарелку с бульоном.

— Давно я здесь?

— Два дня.

— А ты?

— Тоже.

— Меня Гурам привез?

Нина кивнула.

Я ушел в ванную, сначала принял горячий душ, затем прохладный и стоял под ним до тех пор, пока не появилось желание побриться.

Я брился опасной бритвой — у Гурама были свои причуды — и сразу порезался, но не обратил на это внимания. Добриваясь, и снова порезался и выругался. Действие седуксена начинало проходить.

Нина лежала рядом со мной, и я целовал ее, но был бессилен. Я в изнеможении откинулся на подушку. Нина коснулась губами ранки на моем подбородке. Я обнял ее и вдруг вспомнил Нату. Меня передернуло.

— Тебе плохо?

Мне захотелось освободиться от воспоминаний и рассказать все, но в следующую секунду я вспомнил нашу ссору, и ревность уничтожила раскаяние. Я представил, что она точно так же лежала с другим, точно так же ласкала и целовала его. Я сжал зубы и закрыл глаза, чтобы не выдать своих чувств.

— Тебе плохо, Сережа?

— Пройдет.

Гурам вернулся из клиники поздно вечером.

— Ну что, острый хандроз прошел? — спросил он.

— Разве есть такая болезнь?

Он рассмеялся.

— Только у тебя. От слова «хандра». Дети мои, я голоден.

Мы поужинали. Пока Нина мыла посуду, Гурам и я выкурили в гостиной по сигарете. Пришла Нина и села рядом со мной на диван.

— Что будем делать? — спросила она.

— Играть в карты, — сказал Гурам.

Мы играли в «дурака», и было удивительно весело. Нина все время подглядывала в мои карты, подыгрывала Гураму, и я, конечно, оставался в дураках. В одиннадцать Гурам сказал, что пора ложиться спать. Мы встали. Он неуклюже чмокнул Нину.

— Спасибо. Давно я так приятно не проводил вечера.

Нина смутилась.

— А рестораны? — отшутилась она.

— Рестораны? Это когда дома нет. А я, Нина, дом люблю. Ну ладно. Спать!

— Ты сможешь проводить меня? — спросила Нина.

— Конечно, — ответил я.

Провожать Нину не пришлось, потому что Гурам восстал, вытолкал нас в спальню, а сам остался в гостиной. Я зашел к нему минут через десять. Он лежал на диване и курил, поставив пепельницу на грудь.

— Что ты бродишь, как тень отца Гамлета? Почему ты оставил Нину?

— Она в ванной.

— Разве тебе не приятно ее ждать?

— Спокойной ночи.

— Спокойной. — Гурам погасил сигарету и щелкнул выключателем лампы. В комнате стало темно. Он что-то пробормотал.

— Что? — переспросил я.

— А то, что ты глуп.

— Наверно. Но почему?

— Он еще спрашивает! Ты полагаешь, любовь — это одни эмоции, она не требует ума?

— Но любовь и есть эмоция, чувство.

Я ждал возражения Гурама. Он не отвечал.

— Ты заснул?

— Нет. Я не хочу вмешиваться в твою жизнь, но… Выбрось дурь из головы.

Омытые дождем кроны платанов на проспекте Руставели сверкали свежестью.

Вода на тротуаре не успела испариться, и в каждой лужице был свой кусок солнца.

Нина держала меня под руку, и ее плечо прижималось к моему.

Мимо нас прошли две некрасивые девушки.

— О любовь, любовь! — сокрушенно произнесла одна из них по-грузински. — Ты только посмотри на них!

— Любовь, любовь… Что она еще сказала? — спросила Нина.

— Что ты прижимаешься ко мне.

Нина отстранилась. Я взял ее руку под свою.

— Она просто позавидовала мне. Правда? — сказала Нина.

— Еще бы не позавидовать. Прижиматься к человеку, у которого все в будущем, зато нет ничего в настоящем.

— Не ты внушал мне, что будущее произрастает на настоящем?

Мы поравнялись с «Водами Лагидзе».

— Пойдем поедим хачапури.

Мы ели хачапури и запивали мятной водой. Нина была задумчива.

— О чем ты думаешь?

— О том, что ты все мог бы иметь сегодня. Захотел бы только.

Мне это не понравилось. Нина торопливо сказала:

— Сами по себе деньги, вещи для меня не имеют ценности. Ценности стоят за ними.

— Что же за ними стоит?

— Уверенность, спокойствие, настроение, наконец, благополучие.

— Я не бессребреник, Нина. Наверно, я мог бы иметь если не все, то многое. Собственно, я хочу иметь все. Но нельзя перебегать с одного пути на другой, потому что он короче к благополучию.

— А если избранный путь ведет здесь в никуда?

Я уставился на нее. Она спохватилась.

— Я просто спрашиваю.

— Никакое стремление к благополучию не заставит меня заниматься тем, что мне не нравится. Я не собираюсь приобретать благополучие за счет предательства.

— Предательства? О чем ты говоришь?!

— Почему ты удивляешься? Предают не только другого. Предают и самого себя.

— Удивляюсь потому, что ты вдруг перестал понимать меня. Я хочу только одного — твоего спокойствия. Хочу, чтобы ты писал. На твоем театре свет клином не сошелся…

С улицы стучал в стекло Эдвин. Он помахал нам рукой.

— Разве он не уехал в Армению? — спросил я.

— Отложил поездку, — ответила Нина.

— Из-за тебя?

— Он весь в каких-то делах.

Эдвин вошел в зал, прихватил свободный стул и уселся за наш стол.

— Привет вам! — сказал он.

Я предложил ему хачапури. Он отказался и стал молча глазеть на Нину. Я поднялся и принес ему хачапури, надеясь, что это отвлечет его от Нины.

— Спасибо, — Эдвин принялся за еду. — Очень вкусно!

Я терпеливо ждал, пока он покончит с хачапури. Нина с тревогой поглядывала на меня.

— Мне пора в поликлинику, — сказала она.

Мы встали, и Эдвин вызвался отвезти нас. Машину он снова одолжил у знакомого.

Пропустив вперед Нину, он шепнул:

— Надо поговорить. Без дураков.

Мы отвезли Нину и возвратились в центр.

— Слушаю, — сказал я.

— Я буду говорить жестокие вещи. Так что не сердитесь, — предупредил Эдвин.

— Постараюсь. Только Нины мы касаться не будем.

— Не получится.

— Нины мы касаться не будем!

— Тогда не стоит начинать разговора.

— А в чем, собственно, дело?

— Шота.

— Шота и Нина? — Я вспомнил домашние туфли. Голову стянуло обручем. — Этого не может быть!

— Нет, не Шота. Его друг. Вам неприятен этот разговор. Я предупреждал.

— Раз начали, продолжайте.

— Друг Шота год назад был арестован. Из-за Нины. Он избил какого-то мужика, взглянувшего на нее не так, как у вас здесь положено.

— Дальше!

— Друг Шота был другом Нины.

— Дальше!

— Шота говорит, что жизни у вас все равно не будет. Его друг выходит из тюрьмы через год. Шота предлагает вам уехать с Ниной. За ваши записи и фотоснимки он дает восемь тысяч.

— Почему этот подонок обратился именно к вам?

— Понравился я ему чем-то, вызвал доверие. Познакомились в одной компании и разговорились. Сукин сын, он хорошо осведомлен о вас, о нас с вами, вообще о многом. Знает даже, из-за чего я приехал сюда. Предположительно, разумеется.