Сорок третий - Иван Науменко

Отец хочет домой. Но тех, кого угнали в Германию, домой не отпускают. Значит, задумал отец бежать. Таков смысл напоминания о Тите.

Митя несколько дней ходит под впечатлением отцовского письма. Порядки, которые насаждает фашизм, не что иное, как рабство. У тех, кого посадили в эшелон, повезли в неметчину, согласия не спрашивали. Они не пленные, не связаны с чужой страной нитями гражданства, не существует закона, по которому их оторвали от семей. Когда-то, много веков назад, так делали татары и монголы. Гитлер - новоявленный Чингисхан...

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

I

Встречу с начальником Чаплицкой полиции Драбницей Вакуленка назначил на перекрестке дороги, в сосняке, верстах в четырех от неприметной деревеньки Михедовичи. С партизанской стороны - человек тридцать охраны с двумя ручными пулеметами, пятью автоматами - их получили недавно, с первым самолетом.

Охрана залегла в засаду. На развилке остались Вакуленка, командир отряда Петровец, начальник штаба Валюжич. Полицаев ждут недолго. На песчаной дороге тарахтит рессорная таратайка, запряженная парой откормленных коней. Драбница приехал вдвоем с кучером. Он соскочил с таратайки и бодрым, излишне широким для его щуплой фигуры шагом идет к партизанам. Приехал без охраны или она осталась где-нибудь невдалеке неизвестно.

- Здорово, Драбница, - Вакуленка выступает вперед, подавая полицаю руку. - Ты меня не узнаешь?

- Узнаю, почему же нет, - полицай старается держаться независимо, уверенно, но это ему плохо удается: серые глазки бегают настороженно, рука, которую протянул Вакуленке, дрожит. - Ты в Домачеве заведовал заготовками, а я в сельпо агентом по заготовкам был. Забыл, что ли, как мне выговора давал? В тридцать пятом году.

- Зря я тебя тогда не посадил, - говорит Вакуленка. - Детей твоих пожалел. На свою голову.

Разговор на минуту прерывается. Драбница начальственного положения не скрывает: приехал в кожаном пальто, которое ему до пят, в запыленных хромовых сапогах. Оружия нет, может, разве наган в кармане. Последнее Вакуленке нравится.

- Пойдем в лес, укроемся. Стоим на дороге, как столбы.

Как только трое партизан вместе с начальником полиции скрываются меж сосен, кучер полицая тоже направляет таратайку в лес.

Парламентеры между тем присаживаются на устланную иглицей землю.

- Давай выпьем, Драбница, - начинает Вакуленка. - Паскудства ты наделал, но ничего не попишешь. Что было, то было. Если сдашь полицию, жить будешь. И бобиков твоих не тронем. Тебе, когда вернутся наши, лет пять, может, припаяют. А может, так обойдется. Смотря по тому, как проявишь себя в борьбе против фашистских оккупантов и какую характеристику дадим тебе. Так что я к тебе с открытой душой, смотри, чтоб и ты не вилял.

Молчаливый Валюжич достает из кожаной сумки две бутылки мутноватого самогона, порезанный на мелкие ломтики кусок сала, полбуханки хлеба.

Вакуленка вынимает из горлышка затычку из льна.

- Лакни, - протягивает бутылку полицаю. - Может, смелее будешь. А то что-то тебя в дрожь ударило. Говорю тебе, не бойся. Слово свое сдержим.

Полицай пьет долго, без передыха, с явным намерением захмелеть. На его худой, поросшей редкими рыжими волосинками шее перекатывается небольшой кадычок. После Драбницы пьет Вакуленка. Горлышко бутылки, не стесняясь, вытирает ладонью.

- Виноват я, - не прикоснувшись к закуске, хрипло говорит Драбница. Перед Родиной и перед вами, хлопцы, виноват. В сорок первом, после плена, поверил, что советская власть не вернется. Я же под Киевом в окружении был. Посмотрели бы вы, что там творилось... Вырвался домой, а тут полицию набирают. Жить надо, детей кормить, а здоровья нет. Я же при советской власти только службой жил. Думал, что полиция - как наша милиция. Не знал, что наступит такое...

- Ладно, Драбница. Исповедоваться будешь после. Теперь надо дело делать. Дня, когда будем наступать на Чапличи, я тебе не скажу. Военная тайна. Но чтоб готов был. Если какая сволочь выстрелит по нас хоть раз, к стенке поставим. Понял? И вообще сделай так, чтсб винтовки мы в казарме захватили. Казарма у вас в школе?

- В школе.

- Поставь надежных людей. Чтобы отдали нам винтовки. Сволочей, что будут удирать, много?

Драбница задумывается.

- Человек пять сдаваться не захотят.

- Надо, чтоб сами с ними справились. Наметь, чтоб возле каждого такого был свой. В случае чего - на мушку. Но язык излишне не развязывай. Дело провалишь. Скажешь только самым надежным. Понял?

Тихо, таинственно в сосняке. Немую тишину леса только изредка нарушает писк одинокой птицы, да кое-где упадет на землю перезрелая прошлогодняя шишка. День невеселый, хмурый - как осенью. Небо плотно обложено тучами. После теплыни снова надвинулись холода. Но весной всегда так. Апрель - месяц неустойчивый.

Пускают по кругу еще бутылку. Драбница заметно хмелеет - на худых щеках пробивается румянец, краснеет заостренный нос. Пытается что-то сказать, но не решается. Наконец, собравшись с духом, спрашивает:

- Дак, ежли мы добровольно сдадимся, примете нас в партизаны? Несознательность нашу простите? Я так понимаю...

- Я же тебе, Драбница, сказал. Бить немцев разрешим. Такие грехи, как ваши, надо кровью искупать. Для тебя теперь важно сдать нам полицию. Это твое первое боевое задание.

- Выполню, товарищ Вакуленка! Буду изо всех сил мстить проклятым фашистским захватчикам, которые топчут священную советскую землю...

Валюжич с Петровцом не выдерживают - хохочут. Вакуленка бросает на них косой взгляд, хмурится.

II

Отряд из тридцати всадников, среди которых Бондарь, Гринько и еще несколько командиров, возвращается с Оземли, из штаба Михновца. Разбиралось дело о гибели Лавриновича. Коми бегут легко. Люди молчат. Слышен только приглушенный стук копыт да еканье лошадиных селезенок. Ночь теплая, безветренная.

Окликнутые патрулями всадники с ходу проскочили соседнюю с Оземлей темную деревеньку, а дальше дорога пошла лесом. Тут еще зябко и сыро. Местами из низин выползает на дорогу густой туман.

Бондарь, покачиваясь в самодельном седле, едет рядом с Гринько. Настроение у него неважное. Как пойдут дела теперь, после гибели Лавриновича? Когда пришлют нового командира?

Расстановку сил Бондарь хорошо видит. Командиры, которые выросли из довоенного партийно-советского актива, из числа окруженцев, военнопленных, - все с надеждой ждали прибытия Лавриновича. Своим появлением он как бы оформил начатое ими дело.

Но противоречия остались. Возникшие в лесной, болотной глухомани отряды уже в прошлом году по роли и значению должны были уступить место отрядам новым, выросшим вблизи железных и шоссейных дорог, во главе которых в ряде случаев стоят люди военные - бывшие окруженцы, пленные. Партизаны сорок первого года недолюбливают этих командиров, считают их выскочками. Только Лавринович, который был вторым секретарем обкома, руководил сельским хозяйством, знал актив, мог примирить противоречия.