Семиозис - Бёрк Сью

Я сделала несколько шагов к роще. В здании стукнуло что-то деревянное. Задвижка на ставне, перекрывающем бойницу? Что-то скрипнуло. Кожаная петля? У нее ведь был лук со стрелами, так? Почему я не заметила? Когда прилетит стрела?

Я застыла неподвижно – неподвижность была моим единственным прикрытием – и стала ждать. Стрела так и не прилетела. Наконец я повернулась. Зеленоватое северное сияние освещало верхние листья на деревьях, где мерцали крабы. Все бойницы казались одинаково темными. Опустив взгляд, я увидела, как мои бледные зеленоватые кисти выплывают из темных рукавов. Она меня видит. Я ее не вижу. Я набрала воздуха, чтобы говорить… сказать – что?

Она хихикнула и прошептала:

– Ты попалась, Татьяна.

– Я могу уйти.

– Ш-ш! Орлы тебя услышат. Они дальше на тропе. Прислушайся – и услышишь.

Я прислушалась. Летучие мыши поют, птицы лают, лев воем провожает заходящее солнце… что говорит о том, что орлов поблизости нет. Ящерки чирикают, ветер шевелит листву, после чего крабы со стуком вцепляются в ветки. Но если я ей подыграю, она останется в доме, в ловушке собственного страха. Что-то протараторило на востоке – наверное, горный паук с детенышами спустился, чтобы перед зимой откормиться на слизнях и рыбе.

– Это? – шепотом спросила я.

– Они поют, – сказала она. – Они зажгли огонь. Если будешь умолять, я тебя впущу.

Вот чего она добивается: заманить меня в дом.

– Почему? – прошептала я. – Почему ты их убила?

Она засмеялась – и я поняла, через какую из амбразур она со мной говорит.

– Забавно будет смотреть, как тебя едят. Хотелось бы мне выйти! Я бы привязала тебя к дереву, чтобы ты не сбежала. Слышала, что им нравится готовить еду, привязывая ее живой и раскладывая вокруг нее костер.

Это была полная чушь.

– Тебе ведь страшно, правда? – не унималась она. – И холодно. Ты пыталась поймать меня, но это я тебя поймала! – Она говорила как-то ребячливо, словно сейчас у нас игра в «замри», когда разрешается дразнить замерших на месте игроков. – Ты играла честно? Ты играла по правилам? Ну конечно же! Ты никогда не уклонялась от заданий. Модератор? Это я сделала тебя модератором. Я сделаю тебя пищей для орлов!

Я знала другую Джерси: терпеливую и щедрую. В крайнем случае – робкую и податливую. Кто эта женщина?

– Ты только подумай! – воскликнула она. – Вонючие орлы с громадными когтями! Они могут прятаться где угодно. Ты их заметишь только тогда, когда им попадешься. Завтра я скажу, что ты пыталась меня убить. Ты за мной гналась. Я спряталась, а орлы спасли меня от тебя. Это ты убийца. Все мне поверят. Ты вечно крадешься со всякими секретами.

Когда дети начинают говорить таким тоном, я ухожу. Меня такое бесит. Она даже ребенком так не разговаривала. Но у меня был способ изменить ее тон и получить правдивые ответы.

– Зато у меня есть еда! – поддразнила я ее в ответ.

– Надеешься подкупить орлов?

– Плодами-то? Нет. Но у меня они есть, а у тебя нет. Разве ты не проголодалась?

– Что за плоды?

– Бамбуковые.

– Если не поделишься, я закричу, чтобы орлы пришли.

– А так будешь молчать до рассвета?

– Обязательно.

Она лгала, но это значения не имело. Я нанизала четыре плода на длинный прут и поднесла к амбразуре. Она втащила их внутрь, но в следующую секунду уже сказала:

– Они странные. Это яд. Они меня убьют.

– Нет. Это новые, с витаминами.

– Докажи. Съешь такой сама.

Я чуть было не отказалась, но передумала и ответила поспешно, чтобы она ничего не заподозрила. Мне необходимо узнать правду.

– Конечно, – сказала я.

Один плод вылетел в окно и упал на землю. Я заставила себя поднять его без колебаний. Хорошо хоть это оказался самый маленький. Я надеялась, что окажусь эмоционально выдержаннее Роланда – или что плод разума нейтрализует плод правды. Я постаралась, чтобы она хорошо видела, как я ем плод – и я глотала большие куски, чтобы он медленнее переваривался. Вкус у него оказался приторный и немного напоминал ту добавку железа, которую я получала во время беременности.

Я ждала. Я не видела ни одной луны, по которой можно было бы определить время. Еще одна занавесь зеленого света разгоралась на севере. Сияние пошло рябью и приобрело красные полосы. Мерцали звезды и крабы. Пауки продолжали бормотать.

Я медленно приблизилась к амбразуре.

– Убивать приятно?

Плоды скоро подействуют, и мне надо было, чтобы к этому моменту она уже говорила.

– Тебя будет приятнее всех. Я не шучу насчет орлов. Я видела их костер, слышала их. Надо бы уже их позвать.

Мне надо было ее отвлечь.

– Отца за что?

Снова хихиканье. Плоды правды еще не подействовали, иначе она стала бы мрачной.

– Я не знала, что убивать так легко. И так приятно. Я убивала котов, но это не сравнить. Они не умоляют. А папа умолял.

– Начни с начала.

– А ты не умоляешь. Я думала, это будет приятнее всего. Татьяна – и умоляет.

– Почему ты его убила?

– Но прислушайся: вот и они.

Снова бормотание. Это не пауки. Ветер принес обрывок разговора – на языке, полном сложных скрипов и потрескиваний. Странный, мерзкий запах. Я начала соглашаться – это действует плод правды? Я задумалась. Если она решит, что орлы близко, она их позовет.

– Это пауки. Пауки, они охотятся на рыбу, учат молодь охотиться.

Я все еще могу лгать!

– Я видела их костер.

Я набрала побольше воздуха и снова солгала, с трудом выдавливая слово за словом:

– Это было северное сияние. Ты видела его отблеск в луже.

Ее шаги прошуршали по каменному полу укрытия. Скрипнула петля на ставне. Дальше по тропе что-то разговаривало. Разве орлы умеют говорить? Они барабанят перед нападением, но стука я не слышала. Мне показалось, что я чую дым.

Джерси снова подала голос.

– Значит, тебя ничто не убьет. Мне придется самой тебя убить.

– За что меня убивать?

Этот вопрос дался легко, поскольку отражал мои истинные мысли.

– На Мире никто никому больно не делает. Ты за этим следишь. Это приятно, да? Ты заставляешь других хорошо себя вести. Я могу хорошо себя вести. А вот представь, что заставляешь мучиться. Заставляешь умереть. Я и это могу. – Ее тон изменился, стал не таким игривым. – Я делаю им больно. Я их удивляю.

– Я удивлена. Ты никогда такой не была.

– Я никогда такой не была.

Она помолчала, вздохнула – и снова замолчала.

«Не молчи», – хотелось мне сказать.

– Когда ты изменилась?

– Не знаю.

Снова молчание.

Что с ней не так? От плодов правды все остальные становились разговорчивыми. Она их вообще-то съела?

– Как ты изменилась?

Вопрос был простой, честный. Я ждала, пока она ответит, – ждала, хоть меня и переполняло нетерпение плодов разума. Я уже собиралась повторить вопрос, когда она проныла:

– Я хотела, чтобы это прекратилось. Хотела больше не думать.

Плоды правды не помогали другим выражаться связно. Похоже, ей тоже.

– Не думать о чем?

Она прошептала ответ так тихо, что мне пришлось переспросить.

– Как причинить боль.

– Зачем?

– Зачем? Зачем делать больно моим детям? Я люблю своих детей. – Наконец-то она стала мрачной. – Я хочу делать им больно. Постоянно думаю, как бы сделать им больно. Я это вижу. Хватаю метлу и бью Брэма, до крови, ломая кости, выбивая зубы, уродуя лицо… Ох, я это слышу, вижу, обоняю. Всегда, всегда, всегда. Во время купания хочу их утопить. Когда муж меня целует, я думаю, что могу его укусить, вырвать кусок шеи. Я думаю об этом, чувствую это, ощущаю вкус этого. Больше ни о чем не думаю. И вижу это во мне. Я хочу это прекратить, прекратить.

Я не могу вспомнить, чтобы она хоть раз даже посмотрела на своих мальчиков сердито. Но ведь она же говорит правду?

– Чтобы это прекратить? – повторила я за ней.

– Я все время чувствую себя не так. Какой бы я доброй ни была, как бы ни обращалась с мальчиками, насколько хорошо, какой бы ни была ласковой с мужем, я не прекращаю думать о том, как бы сделать им больно. Я держу дом в порядке, я работаю, но это не помогает. Я чувствую, как мои пальцы сжимают нож и каково было бы вонзить лезвие ему в грудь. Кровь, много крови. Я это вижу, и я это чувствую, и меня это тревожит, постоянно, постоянно, когда я просыпаюсь, когда пишу Стивленду, когда сплю, иногда мне это снится, и это все математическое уравнение: сколько раз я смогу ударить Брэма, пока он не умрет. Максимальное число.