Чечня рядом. Война глазами женщины - Ольга Аленова

– Согласны, только быстрее!

– Полтинник сразу – на посту отдать, – а остальное можно потом, – сказал парень и тут же объяснил: – Обычно цена меньше, просто сегодня вы же видите, какой день.

Наша машина выехала из автомобильной очереди и тронулась за парнями. Затем один из них о чем-то поговорил с сотрудником поста, и мы проехали за шлагбаум. Никто не заглянул в салон нашей машины, никто не проверил большие сумки и рюкзаки моих коллег-фотокорреспондентов, даже паспортов наших не спросили.

– Зарегистрируйтесь, – сказал парень нашему водителю. – Быстрее только, и деньги давайте.

Отдав 150 рублей, мы спросили, не закрыт ли Беслан и как быстрее туда проехать. Парень мигом сориентировался:

– Могу сопровождать прямо до Беслана, заплатите 1200 рублей. Нет? Ну, если вам дорого, езжайте сами. Просто там все закрыто, и вас все равно не пустят. Я же говорю вам, сегодня такой день, вы же слышали про заложников.

Мы отдали деньги. Парень сел в старенькую «девятку» без номеров и помахал нам рукой. Мы ехали со скоростью 100 км/ч и за все время пути увидели только две машины ГИБДД, выставленные у дороги. Нас они не останавливали. Проехали село Эльхотово – то самое, откуда пришел один из террористов по фамилии Ходов. И здесь не было видно ни одной милицейской машины. В Беслане дорогу лишь частично перекрывали машины патрульно-постовой службы, но нас не задержали. Мы проехали прямо к зданию бесланского ДК, где собрались родственники заложников, практически без остановок, ни разу не проверенные ни на одном посту, в день, когда 30 боевиков уже захватили около 1200 заложников. В течение трех дней, проведенных в Беслане, я слышала один и тот же вопрос родственников заложников, обращенный к властям: «Как они прошли?» И замминистра внутренних дел Северной Осетии Секоев отвечал, что «они прошли обходными тропами», а президент Дзасохов – что «Осетия окружена специфическими республиками». Я слушала эти объяснения и не понимала. Ведь если Осетия окружена криминогенными республиками, значит, здесь вообще не должно быть обходных троп, значит, здесь должны контролироваться все проселочные дороги, леса и поля. И еще, слушая вопросы родственников в здании ДК, я понимала, что ответ все знали сами. Жить здесь и не знать, как «Газель» или грузовик могут проехать без проверки по любым дорогам республики, просто нельзя. Пока мы миримся с тем, что нас защищают люди, которые за 50 рублей пропускают через пост без проверки, мы не можем быть уверены даже в том, что встретим завтрашний день.

О том, что выполнять требования террористов никто не будет, а значит, заложники обречены, многие догадывались уже на второй день захвата. Руслан Аушев, добившийся выдачи 26 заложников, выйдя из школы с детьми на руках, коротко бросил: – Моих там нет.

Имел ли он в виду, что среди террористов нет ингушей или непосредственно его родственников (была информация, что среди бандитов есть человек по фамилии Аушев), до сих пор неясно. К вечеру журналистам было объявлено, что он «временно устранился от переговоров». Причину не называли, но ясно было и так: Аушев, единственный авторитет для боевиков из тех, кого могла предложить власть, сделал все, что мог сделать. В тот же вечер в районе школы началась ожесточенная стрельба, из-за которой оцепление отодвинули на несколько десятков метров. В ту же ночь прошел слух, что в пятницу будет штурм, потому что, проведя три дня без еды и воды, боевики захотят умереть в священную пятницу, и, чтобы этого не допустить, штаб пойдет на штурм. Откуда такие слухи берутся, никто не знает, но им верят. Может быть, поэтому все, что происходило потом, представляется мне связанной цепочкой событий.

В пятницу в первой половине дня в здание ДК к родственникам пришел президент Дзасохов. В закрытом для прессы режиме он сказал, что не допустит штурма, что власти готовы дать террористам автобусы для отъезда «в любую точку, к любой границе». Лицо президента при этом было совершенно черным – таким, будто он понимал, что его слова уже ничего не значат. Он прошел мимо журналистов, но его даже не узнали. Дзасохов действительно был против штурма, потому что понимал, что штурм означает гибель детей, а этого люди ему не простят. В Осетии на президента возлагали слишком большие надежды. Я сама слышала, как женщины твердили, словно зомби: – Придет Дзасохов, и все будет хорошо. Главное, чтобы он пришел, чтобы он сказал нам, что договорится с боевиками.

Но, в отличие от простых осетин, президент Дзасохов понимал и то, что от него ничего не зависит. Оперативный штаб фактически ему не подчинялся, и его голос ничего не значил.

В тот же день к родственникам вышел врач Рошаль, который сообщил, что дети страдают от обезвоживания организма, что всех их надо будет показать врачам, как только их освободят. Доктор рассказал, как надо за ними ухаживать и как себя с ними вести. На встречу журналистов также не пускали.

А спустя час после встречи Дзасохова с родственниками заложников к журналистам вышел его представитель Лев Дзугаев, который должен был донести до СМИ позицию президента республики. Он сказал, что с бандитами ведутся телефонные переговоры, что должен приехать Асланбек Аслаханов и что в школе «заложников, к сожалению, больше, чем мы предполагали». Последнее журналистов насторожило:

– Раз признаются, значит, боятся, что скоро мы сами увидим, что на самом деле их там гораздо больше.

Может быть, сейчас всем событиям и деталям придается больше смысла, чем они имели. Может быть, штурм планировался, но не в этот час, не в этот день. И, может быть, действительно исход трагедии решила случайность – случайный взрыв бомбы в спортивном зале. Смущает только то, что даже из этой трагедии власть вышла, не изменив себе. Если бы захват продолжался еще день-другой, люди, чьи дети умирали от голода и жажды в школе, могли бы пойти на самые невозможные поступки. Осетия – маленькая республика, и у 1200 захваченных есть родственники по всей республике. Это Красную площадь во время «Норд-Оста» можно отгородить от родственников заложников, но отгородить целый город или целую республику было бы гораздо труднее. Допустить дестабилизацию обстановки в Осетии власти не могли. И наконец, если бы мы узнали, что был штурм и погибли дети, кто был бы в этом виноват? После «Норд-Оста» весь мир говорил о российских властях, не только не способных защитить своих граждан, но и травящих их газом вместе с террористами.

А бесланская трагедия масштабнее и больнее, чем «Норд-Ост». Мог ли бы хоть кто-то в мире простить российскую власть за этот штурм? Но штурма не было. Спасательная операция, проходившая на моих глазах, показала, что в данный момент к такому повороту событий никто не был готов. Не было никакой организации, не было «скорых», не было достаточного количества спасателей, и всю работу поначалу вели только гражданские лица – люди, которые хотели спасти своих родных. Теперь и эта неорганизованность, и участие гражданских в спасательной операции стали главным аргументом тех, кто говорит, что штурма не было. Но ведь и на Дубровке не было никакой организации. Там тоже не хватало спасателей и медикаментов, а людей сваливали в кучи в автобусы, и всех – живых и мертвых – отправляли в больницы. Только там родственники никого не спасали. Там просто оцепление было мощнее. – Родственников заложников в эфир не давать, количество заложников, кроме официальной цифры, не называть, слово «штурм» не употреблять, террористами боевиков не называть, только бандитами. Потому что террористы – это те, с кем договариваются.

Вот что услышали от руководства сразу несколько журналистов центральных телеканалов, находившиеся в Беслане. Мы все были рядом, и я видела, как тяжело было этим ребятам выполнять приказания начальства. И я видела, как один из них плакал вечером после штурма. Потому что он с самого начала понимал, что переговоров с террористами не будет и что если и будет штурм, то штурмом его не признают. Я слышала, сколько раз этого парня и его коллег спрашивали, почему телевидение врет. Что они могли ответить?

Но врали не только журналисты.

1 сентября, когда бесланская школа № 1 уже была под контролем боевиков, а ее спортзал был забит двенадцатью сотнями детей и женщин, официальные лица, выходившие к журналистам, заявляли, что в школе «порядка 350 заложников». Журналисты тогда еще не знали, что эта школа – самая крупная в Беслане, но местные чиновники и оперативный штаб не знать об этом не могли. Хотя бы потому, что у председателя парламента Северной Осетии Станислава Мамсурова в школе учились двое детей и он наверняка сообщил оперативному штабу о масштабах трагедии. – Школа очень большая и престижная, – говорил нам один из московских нейрохирургов, оперировавших раненых в первый день у школы. – У Мамсурова там две дочки. Про школу в штабе уже знают все. Она не типовая, поэтому спецназу потренироваться негде. Там все так устроено, что ни газ не запустишь, ни штурмом без больших потерь не возьмешь. Весь зал увешан бомбами, один выстрел – и живых не будет. Уже есть схема зала, где сидят дети. Известно, что у террористок в венах стоят катетеры и они через каждые три-четыре часа вливают туда какую-то смесь.