Чечня рядом. Война глазами женщины - Ольга Аленова

Весь следующий день участники встречи с президентом рассказывали о ней другим пострадавшим от теракта. Аннета Гадиева сказала, что спросила президента, почему до сих пор не уволен директор ФСБ Николай Патрушев.

– Он ответил нам, что это не метод – менять людей, – сказала Аннета. А еще президент сказал пострадавшим, что он думал, будто по школе стреляли из огнеметов РПО-Д. То есть дымовых (по версии Генпрокуратуры, стреляли из огнеметов РПО-А – термобарических). Президент не знал и как выполнить требование террористов – прекратить войну в Чечне.

– Он сказал, что войны в Чечне давно нет и войска выведены, – говорит Виктор Есиев.

Виктор Есиев, потерявший в школе сына, рассказывал о встрече группе окруживших его мужчин.

– Мы ему сказали – виновных надо наказать, – говорил Есиев. – Виновными мы считаем Нургалиева, Патрушева, Андреева.[9] И он сказал нам, что поможет. В объективном расследовании. И чтобы виновных наказали.

– А наказали – это как? Вон их всех как наказали—повысили в должностях! – зло сказал один из мужчин. – Почему все время показывают, как награждают ведомство Нургалиева? И Зязикова[10] за что наградили? – Про Зязикова президент сказал, что на него все время покушения, – объяснил Есиев. – И если ему раньше дали за какие-то заслуги награды, то их же нельзя сейчас отменить. Президент пообещал, что сегодня покается, признает себя виновным прилюдно. Если он этого не сделает. Тогда будем думать, что дальше. Ну не можем же мы его схватить и трясти! Он же президент России.

Слушая Виктора Есиева, я поняла, о чем накануне говорили матери, вернувшиеся из Москвы. Президент должен был признать прилюдно свою вину. Ему нужно было, чтобы и 2, и 3 сентября они ему верили. Чтобы в присутствии огромного количества иностранных журналистов пострадавшие молчали и не делали порочащих его заявлений.

Но в субботу президент не принес извинений и не выступил с покаянием. Вместо этого он объявил минуту молчания на заседании Совбеза. Минуту молчания «по всем жертвам терактов». И еще президент заявил, что по его поручению Владимир Устинов отправит в Беслан комиссию Генпрокуратуры, чтобы разобраться в тех вопросах, которые подняли пострадавшие.

На самом большом цветочном рынке Беслана нет цветов – купили все, что было. Чтобы найти самый простой букет, надо обойти весь город. Цветы еще остались у киосков, но и здесь очереди. Каждый хочет положить свой букет в спортивном зале именно в этот день.

К середине дня в школу почти невозможно войти – школьный двор забит людьми до отказа. К входу в спортзал выстроилась такая очередь, что не видно ее конца. Очередь почти не движется, потому что зал очень маленький.

Ночью в спортивном зале, среди цветов и детских игрушек, сидели осиротевшие матери Беслана. Днем они вышли во двор, почерневшие и осунувшиеся. Они стояли у стен школы с глазами, в которые страшно было смотреть. К часу дня во двор тихо вошли школьники с белыми шарами. Шаров было 331. Столько, сколько погибло заложников. Школьникам было лет по 12–15, они держали в руках гроздья шаров и давились слезами.

Эти дети учились в школе № 1. Эти дети знали всех, кто из этой школы не вышел. У кого-то сорвался один шар и одиноко полетел в небо. Как первая безвременно ушедшая жизнь. Ровно в 13.05 – в ту минуту, когда год назад в спортзале раздался первый взрыв, – из динамиков зазвучал колокольный звон, школьники выпустили шары в небо, и школьный двор зашелся рыданиями. Я никогда не думала, что это так страшно. Плакали даже мужчины. Мальчишка лет двенадцати, первым выпустивший воздушные шары, затрясся от слез. Его не могли успокоить и увели со двора. Эта первая гроздь шаров не поднялась в небо, застряв в высоковольтных проводах. Остальные медленно, под «Аве Марию», поднимались ввысь, расползаясь по небу. И, выстроившись в ряд, словно птичья стая, очень долго уплывали в одном направлении – туда, куда дул ветер. Потом поодиночке стали отрываться и улетать шары, застрявшие в проводах. Это было очень символично. Кто-то в этих стенах умер сразу, кто-то еще мучился, сгорая живьем.

Минуту молчания встретила вся Осетия. Остановились заводы, остановилось движение на дорогах. Замерло все. Пошел мелкий дождь.

Митрополит Ставропольский и Владикавказский Феофан начал панихиду. В это время в центре двора появилась группа плачущих женщин. Одна что-то отчаянно кричала по-осетински. Митрополит, кажется, даже содрогнулся и, шагнув ей навстречу, крепко прижал ее к себе. Он стоял так минут пять, пока крик перешел в рыдания. А потом прошла еще одна кричащая мать. И ее тоже надо было успокоить. Потому что это был не просто крик, а очень страшный крик. С тем, что было у этой женщины в душе, нельзя жить. И священник ее тоже успокаивал. А потом призвал всех к терпению. И сказал, что осетинский народ должен еще раз проявить мужество и благородство.

В зале цветов было так много, что идти можно было только по узкой дорожке, проложенной между ними. Фотографии детей и их мам, и мужчин, погибших в первый же день, и десяти спецназовцев, бросившихся под пули. Иконы. Свечи. Стихи на белых листочках. «Не стреляйте в меня! Я учиться хочу», – написано в них. И стихи про Беслан 12-летней Эммы Хаевой, считавшей этот город самым красивым и спокойным. Ее любимый Дом культуры, где «все так чисто и красиво», год назад стал местом скорби матерей, лишенных возможности видеть своих детей. Эмма погибла. Ее портрет – рядом с портретом подруги, Светы Цой. На шведской стенке – листочек размышлений 12-летней, взрослой не по годам Светы. Когда-то эта девочка увидела, как кошка съела своего котенка, и так была потрясена, что написала об этом сочинение. «Наверное, тем, что они съедают своих детей, они уберегают их от чего-то более ужасного», – писала девочка. Света Цой погибла. Яна Рудик с мамой и сестрой Юлей пришла в школу и отсюда не вышла. Она умерла еще 2 сентября ночью – от диабета. Ее мама скрыла это от боевиков. Она боялась, что тело дочери выкинут в окно. Она прижимала его к себе еще 12 часов, пока не погибла сама. И Юля погибла. И самый маленький заложник, белокурый и кудрявый двухлетний Георгий Дауров, погиб. Вместе с бабушкой Инессой. Его папа Вадим был застрелен в первый же день.

Я вышла из зала. Нужно было идти на новое Бесланское кладбище. Рядом со мной мать погибшего 13-летнего Хасана Рубаева Рита. Ее лицо распухло от слез, но слезы все равно капают. Севшим голосом она говорит:

– Дождь. Шестого, когда Хасана хоронили, шел сильный дождь. Все затопило.

6 сентября, о котором говорит Рита, эта земля размокла от проливного дождя. Земля отказывалась принимать гробы. Сейчас здесь все по-другому. Чище. Уютнее. Наверное, потому, что для осиротевших матерей это кладбище – единственное желанное место. Они приходят сюда каждый день.

В 15 часов раздается мужской голос в динамике: «Словно в Вечном огне письмена-имена. Имена. Имена». И зазвучали имена. Всех 331 погибших. Потом звучит колокол. С обтянутого белой тканью мемориала «Древа скорби» слетело покрывало, и я увидела четырех бронзовых женщин, символизирующих четыре стороны света, – всех, кто откликнулся на боль Беслана. Над женщинами парили 50 бронзовых ангелов. В эту же минуту кто-то выпустил вверх большую стаю белых голубей. Они вспорхнули и закружились над кладбищем. Голуби были ручные и искали место, чтобы сесть. Они должны были сесть на бронзовое дерево, как было задумано. Но тут со старого кладбища, расположенного за оградой, поднялась стая ворон. Голуби взметнулись выше, и минут пять вороны теснили их. Все замерли, глядя в небо. Но вороны улетели. Голуби уселись на мемориал, а некоторые полетели к надгробным плитам.

Один сел на могилу 14-летней Софьи Арсоевой. Бабушка Софьи увидела птицу и посветлела лицом:

– Значит, здесь ее душа, Сонина. Она очень в Бога верила.

И бабушка стала очень тихо что-то говорить этой птице. А другая бабушка у могилы 8-летнего Таймураза Даурова громко пела какую-то осетинскую песню. Песня все время прерывалась рыданиями, но бабушка допела ее до конца. На могилах восьмилетних Карины и Хетага Туаевых родители написали: «Простите нас».

У могил троих Батаговых рыдания. У троих Боллоевых – крик. У шестерых Тотиевых – вой. Родителям в этой семье не оставили живым ни одного ребенка. Кто-то теряет сознание. Кто-то лежит неподвижно на могилах. Все остальные медленно обходят кладбище. Надо обойти все могилы. Чтобы дотронуться руками и что-то тихо сказать в прохладный камень. И постоять молча рядом. В этой маленькой республике так принято прощаться.

Даже если заместитель генпрокурора и другие представители власти скажут о теракте правду, в Беслане им все равно уже не поверят. Люди, сами побывавшие в заложниках и потерявшие в школе № 1 своих близких, твердо убеждены, что свои убивали своих, что многим террористам удалось уйти и что руководители операции должны сидеть на скамье подсудимых.