Зеленая - Джей Лейк

Старая женщина… точнее, существо… я помнила о спящих богах Септио… снова больно сжала мне плечо.

— Будь правдива и пользуйся своими преимуществами, — сказала она мне. Затем матушка Железная пропала — исчезла, как туман на рассвете.

Танцовщица взяла меня за руку:

— Я не ждала ее… Как ты?

Я попыталась ответить, но мне удалось лишь истерически рассмеяться.

Глаза Танцовщицы сузились, превратились в две мерцающие щелки. Она слегка встряхнула меня.

— Девочка, не поддавайся туману, который заполняет тебе голову!

Ее слова мигом привели меня в чувство.

— Меня зовут Зелёная! — возмущенно ответила я.

— Ясно, Зелёная. Вижу, ты пришла в себя.

Мы долго бежали подземными коридорами, а потом начали подниматься по деревянным ступенькам, вбитым в кирпичную стену колодца. Танцовщица шла первой. Я следом. Меня раздирали гнев и отчаяние.

«Как они посмели все у меня отнять?» Я понимала, что в моих мыслях отсутствует всякая логика, но лелеяла в себе тлеющую искру ярости. Наверное, ее подпитывали и чувство вины, и страх. Я бы предпочла, чтобы путь мой освещался пламенем, а не был окутан мраком.

Мы поднялись на поверхность и очутились в большом полупустом здании. Из широких окон, высоко прорубленных в стенах, внутрь лился лунный свет; на грудах ящиков плясали длинные серебристые тени. Я огляделась по сторонам, зорко подмечая все мелочи, как меня учили. По восемь таких окон с каждой стороны; к некоторым можно подобраться, вскарабкавшись на стоящие под ними ящики. Противоположный конец помещения тонул во мраке; там могли затаиться невидимыми и двенадцать всадников. На другом конце свет проникал в щели под большой дверью, за которой горел газовый фонарь.

Конечно, это склад!

— Что там, в темноте? — спросила я, вспомнив слова Танцовщицы о погоне.

— Что говорят тебе нос и уши?

Я закрыла глаза и принюхалась. Пахло пылью, деревом, маслом, плесенью. Нами. Лошадиного запаха я не учуяла. Как и запаха солдатского пота. Я не услышала шороха. За дверью по улице прогрохотала карета; по мостовой процокали копыта. Здесь, внутри, лишь поскрипывали, рассыхаясь, старые доски да попискивали крысы.

Возможно, в темноте прячется один человек, но не больше. Так я и сказала Танцовщице.

— Да, кто угодно может спрятаться где угодно, — согласилась она. — Но здесь и сейчас мы, скорее всего, в безопасности. Сейчас мы спрячемся получше.

Танцовщица взобралась на высокую груду ящиков под одним окошком, заросшим грязью. Я последовала за ней. Мне интересно было, куда мы идем, но я ни о чем не спрашивала. Добравшись до окна, Танцовщица вытянулась во весь рост и достала рукой до потолка. Часть планок отъехала в сторону; шумно заскрипело дерево по дереву. Я прищурилась, услышав резкий щелчок, и оглянулась, ожидая нападения невидимого убийцы.

Внизу никого не было. Надо мной Танцовщица, подтянувшись, исчезла в люке. Я последовала за ней и очутилась в полной темноте. Выпрямившись во весь рост, я ударилась головой о низкий, скошенный потолок.

Я поняла, что мы забрались на чердак. Судя по очертаниям предметов, здесь тоже что-то хранили. Единственное окошко тускло мерцало на противоположном конце; оно почти совсем не пропускало света, потому что заросло пылью и сажей.

— Лестницу на чердак сломали лет пятнадцать — двадцать назад, — пояснила Танцовщица. — Внизу прорубили двойные двери, чтобы в них могли пройти две груженые повозки; зато пришлось заколотить чердак.

— Напрасно они так! — Я внимательно озиралась по сторонам.

— На все есть свои причины. Зато сейчас мы в надежном месте. Никто не видел, как мы сюда входили. Ты в безопасности. Можно отдохнуть и подумать, как быть дальше.

— В безопасности?! — Внутри меня снова забурлил истерический смех. — Я больше никогда не буду в безопасности! Сама себя загнала в ловушку! Я…

Я все повышала голос; Танцовщица хлопнула меня по макушке.

— Говори шепотом! А еще лучше — думай перед тем, как что-то сказать.

Ее слова и поступки лишь подлили масла в огонь. Госпожа Тирей постоянно била меня. Теперь Танцовщица сделала то же самое. Кто она такая, что смеет поднимать на меня руку?

— Ты должна поесть, а потом поспать, — продолжала она. — Страхи и сожаление отвлекают тебя.

— Я ничего не боюсь! — закричала я.

Тихо, так, что мне пришлось напрячься, чтобы расслышать, она ответила:

— Сейчас ты боишься всего. По крайней мере, так должно быть.

Я опустилась на пол. Наконец, затихнув, я поняла, что на мне нет живого места. После неудачного падения со стены бедра и спина в ссадинах и синяках. На бегу я согрелась, но сейчас мы сидели неподвижно, и я быстро стала замерзать. Болела нога, которой я ударила госпожу Тирей в челюсть.

— У меня все болит, — тихо пожаловалась я.

— Поспи. — Танцовщица протянула мне кусок крошащегося сыра и пригоршню листьев.

Сыр оказался острым, пахучим, соленым, с голубой плесенью. Высушенные и скрученные капустные листья были смазаны внутри свиным салом.

Я так проголодалась, что все эти запахи показались мне райскими. Я быстро набила живот, но мне тут же страшно захотелось пить.

— У окна стоят бочонки, — сказала Танцовщица. — Они наполнены дождевой водой; возможно, вода застоялась. — Она снова склонилась надо мной. — Я должна идти, чтобы меня увидели. Никто не должен подозревать, что я имею какое-то отношение к последним событиям в доме Управляющего. Ты останешься здесь. Будешь сидеть совершенно тихо?

— Да, — пробормотала я с набитым капустой ртом.

— Как бы ты ни злилась и какое бы отчаяние ни испытывала, не топай ногами и ничего не швыряй. Утром на склад придут рабочие; они могут тебя услышать.

Я посмотрела на свои руки, полные недоеденных капустных листьев, и подумала: «Госпожа Тирей больше никогда не будет есть!»

— Да, госпожа.

— Как только все немного успокоится, я вернусь. Скорее всего, завтра ночью. Возможно, со мной придет и Федеро.

Сердце у меня екнуло — тогда я еще удивилась почему. В то время даже друзья казались мне обузой.

— Я буду сидеть тихо.

— Надеюсь. — Она погладила меня по голове. — Мы позаботимся о том, чтобы ты не голодала. Правда, не знаю, сколько нам осталось.

— Спокойной ночи, — сказала я, и она ушла.

Во сне пришли лишь воспоминания о смерти. Я не слишком хорошо сплю и по сию пору, но та ночь стала худшей в моей жизни. Не помню, видела ли я сны до того, как Федеро в первый раз увез меня от отца. Говорят, сны у малышей неотчетливы, как и их мысли, но это, скорее всего, неправда. Мои мысли были вполне отчетливыми даже в раннем детстве. Я точно знала, чего я хочу и чего не хочу.