Коронация, или Последний из романов - Борис Акунин

Я не мог подать Эндлунгу сигнала, боясь вспугнуть лорда Бэнвилла, а сам лейтенант назад не оглядывался. Однако шёл он небрежным, прогулочным шагом, и я скоро понял, что милорда интересует вовсе не Эндлунг, а мистер Карр.

За воротами сей последний сел на извозчика и покатил в сторону Калужской площади. Когда Карр садился в коляску, пола плаща откинулась, и в луче заходящего солнца блеснуло что-то яркое, переливчатое, похожее на подол парчового или атласного платья.

Эндлунг, постукивая тросточкой, прошёл немного по тротуару, остановил встречного ваньку и, перемолвившись с ним парой слов, покатил в том же направлении. А вот Бэнвиллу не повезло — больше пролёток на улице не было. Британец выбежал на мостовую, глядя вслед удаляющимся коляскам. Я же на всякий случай затаился в кустах.

Прошло минут пять, а то и десять, прежде чем милорду удалось сесть на извозчика. Очевидно, Бэнвилл знал или догадывался, куда отправляется мистер Карр, потому что крикнул вознице что-то очень короткое, и пролётка загромыхала по булыжнику.

Теперь настал мой черёд нервничать. Но я ждать свободного ваньку не стал — остановил мужичка-водовоза, посулил ему два целковых, и уселся на передок рядом с бочкой. Мужичок хлестнул своего битюга кнутом, тот тряхнул косматой гривой, фыркнул и побежал вдоль широкой улицы ничуть не плоше извозчичьей кобылы. Должно быть, в своём солидном наряде я смотрелся на этой дощатой телеге престранно, однако это сейчас имело ровным счётом никакого значения — главное, что лорд Бэнвилл оставался в поле моего зрения.

Мы переехали уже знакомый мне Крымский мост, повернули в переулки, и, оставив по правой руке Храм Христа Спасителя, оказались на богатой, красивой улице, сплошь застроенной дворцами и особняками. У одного из домов, с ярко освещённым подъездом, одна за другой останавливались кареты и коляски. Там же, расплатившись с извозчиком, вышел и Бэнвилл. Он миновал важного, раззолоченного швейцара и исчез в высоких, украшенных лепниной дверях, а я остался стоять на тротуаре — водовоз со своей бочкой и моими двумя рублями загрохотал дальше.

Судя по всему, в особняке намечался маскарад, потому что все приезжающие были в масках. Присмотревшись к гостям, я обнаружил, что они делятся на два типа: мужчины в обычных фраках и костюмах или же особы неопределённого пола, подобно мистеру Карру, закутанные в длинные-предлинные плащи. Многие прибывали парами, под руку, и я догадался, какого рода сборище здесь происходит.

Кто-то взял меня сзади за локоть. Я обернулся — Эндлунг.

— Это «Элизиум», — шепнул он, блеснув глазами. — Привилегированный клуб для московских бардашей. Мой тоже там.

— Мистер Карр? — спросил я.

Лейтенант кивнул, озабоченно двигая подкрученными пшеничными усиками.

— Так запросто туда не влезешь. Нужно загримироваться. Эврика! — Он хлопнул меня по плечу. — За мной, Зюкин! Тут в пяти минутах Театр Варьете, у меня там полно приятельниц.

Он взял меня под руку и быстро повёл по быстро темнеющей улице.

— Видели, некоторые в плащах до земли? Это и есть тапетки, у них под плащами женские платья. Из вас, Зюкин, тапетка не получится, будете тёткой. Так и быть, совершу подвиг ради августейшей семьи, наряжусь тапеткой.

— Кем я буду? — спросил я, думая, что ослышался.

— Тёткой. Так назвают тапеткиных покровителей.

Мы повернули в служебный вход театра. Служитель низко поклонился Эндлунгу, да ещё и снял фуражку, за что получил от лейтенанта монету.

— Быстрей, быстрей, — подгонял меня решительный камер-юнкер, взбегая по крутой и не очень чистой лестнице. — Куда бы лучше? А вот хотя бы в уборную Зизи. Сейчас без пяти девять, скоро антракт.

В пустой гримерной он по-хозяйски уселся перед зеркалом, критически осмотрел свою физиономию и со вздохом сказал:

— Усы придётся к чёртовой матери сбрить. Таких жертв русский флот не приносил со времён затопления Черноморской эскадры. Ну, бугры английские, вы мне за это ответите…

Недрогнувшей рукой он взял со столика ножницы и откромсал сначала один ус, потом другой. Подобная самоотверженность лишний раз продемонстрировала, что я недооценивал лейтенанта Эндлунга, а вот Георгий Александрович на его счёт был совершенно прав.

Когда храбрый моряк намылил оставшуюся щетину и раскрыл бритву, в комнату вошли две смазливые, хоть и до невероятия размалёванные барышни в платьях с блёстками и с чрезмерно низкими декольте.

— Филя! — вскричала одна, светловолосая, тоненькая, и бросилась на Эндлунга сзади, звонко чмокнув его в щеку. — Какой сюрприз!

— Филюша! — не менее радостно взвизгнула вторая, полненькая брюнетка, и поцеловала намыленного лейтенанта в другую щеку.

— Зизи, Лола, тише! — прикрикнул он на барышень. — Обрежусь.

Далее посыпался целый град вопросов и комментариев, так что я уже не мог разобрать, какая из девиц что именно сказала:

— Зачем ты сбриваешь свои усы? Ты без них будешь сущий урод! Ах, ты затупишь своей щетиной мой «золинген»! Мы куда-нибудь поедем после спектакля? А где Полли? Кто это с тобой? Фи, какой надутый и несимпатичный!

— Кто несимпатичный — Афанасий? — заступился за меня Эндлунг. — Знали бы вы… Он мне сто очков вперёд даст. Усы? Это на пари. Мы с Афанасием едем в маскарад. Ну-ка, девочки, сделайте из меня пухляшку-симпапошку, а из него что-нибудь этакое, поавантажней. Что это?

Он снял с крючка на стене густую рыжую бороду и сам себе ответил:

— Ага, из «Нерона». Лолочка в этой роли просто прелесть. Повернитесь-ка, брат Зюкин…

Актрисы, ни на минуту не умолкая, весело взялись за работу. И пять минут спустя на меня таращился из зеркала пренеприятный господин с окладистой рыжей бородищей, такого же цвета косматыми бровями, густыми волосами в кружок, да ещё и в монокле.

Преображение Эндлунга заняло больше времени, но зато его узнать стало уж совершенно невозможно. Поправив оборки пышного, в сплошных рюшах платья, лейтенант нацепил полумаску, растянул густо накрашенные губы, улыбнулся и вдруг превратился из бравого морского волка в сдобную, разбитную бабёнку. Я впервые заметил, что на его розовых щеках имеются кокетливые ямочки.

— Шик! — одобрил Эндлунг. — Девочки, вы просто киски. Пари будет наше. Вперёд, Афанасий, время дорого!

Подходя к залитому электрическим светом подъезду, я тоже надел полумаску. Очень боялся, что нас в клуб не впустят, но, очевидно, мы выглядели совершенно comme il faut — швейцар распахнул перед нами двери с почтительным поклоном.

Мы вошли в богатую прихожую, где Эндлунг сбросил плащ, накинутый поверх своего воздушного платья. Наверх вела широкая белая лестница, в конце пролёта упиравшаяся в огромное, обрамлённое бронзой зеркало. Там стояли две пары, похожие на нашу, и прихорашивались.

Я хотел было пройти мимо, но Эндлунг толкнул меня локтем, и я сообразил, что это выглядело бы подозрительно. Для виду мы задержались перед зеркалом, но я нарочно скосил глаза, чтобы не видеть карикатурного субъекта, сотворённого ловкими руками Лолы и Зизи. Зато лейтенант разглядывал своё отражение с видимым удовольствием: поправил букольки, повернулся и так, и этак, отставил ногу на носок. Слава Богу, платье ему выбрали без декольте и с закрытыми плечами.

Просторный зал был обставлен с роскошью и вкусом, в новейшем венском стиле — с золотыми и серебряными разводами по стенам, с уютными альковами и небольшими гротами, составленными из тропических растений в кадках. В углу расположился буфет с винами и закусками, а на небольшом возвышении красовался ярко-синий рояль — таких я никогда прежде не видывал. Отовсюду доносились приглушённые голоса, смех, пахло духами и дорогим табаком.

На первый взгляд всё это выглядело как самый обычный светский суаре, однако, если приглядеться, обращала на себя внимание чрезмерная румяность и чернобровость некоторых кавалеров, дамы же и вовсе смотрелись странно: чересчур плечистые, с кадыкастыми шеями, а одна даже с тонкими усиками. Эндлунг тоже обратил на неё внимание, и по его оживлённому лицу промелькнула тень — выходило, что усами он пожертвовал зря. Впрочем, попадались и такие особы, про которых нипочём не догадаешься, что это мужчина. Например одна в наряде Коломбины, показавшаяся мне смутно знакомой, пожалуй, поспорила бы тонкостью стана и гибкостью движения с самой госпожой Зизи.

Мы с Эндлунгом прошлись под руку между пальм, высматривая Бэнвилла и Карра. Почти тотчас же к нам подлетел некий господин с бантом распорядителя на груди и, прижимая руки к груди, укоризненно пропел:

— Нарушение, нарушение устава! Те, кто пришёл вместе, развлекаются по отдельности. Успеете ещё намиловаться, голубки.

Он пренагло подмигнул мне, а Эндлунга слегка ущипнул за щеку, за что немедленно получил от лейтенанта веером по лбу.