Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1. - Георгий Михайловский

Чтобы не испортить отношений с К.Н. Гулькевичем, бывшим в это время начальником Ближневосточного отдела, Сазонов предпочитал пользоваться Петряевым в вопросах будущей судьбы Австро-Венгрии, а по вопросу, в котором он был действительно специалистом, Сазонов даже не потрудился у него проконсультироваться. Потом, когда гроза уже разразилась, Гулькевич, нашедший, как я отметил выше, своё оправдание в том, что обвинил нашу миссию в Софии в предоставлении недостаточно верной и полной информации, получил пост посланника в Христиании, а А.М. Петряев был назначен начальником Ближневосточного отдела. Мой дядя Чарыков, узнав об этом назначении, сказал мне: «Я на этот пост прочил Петряева восемь лет тому назад». Надо было случиться такой катастрофе, как русско-болгарская война, чтобы, наконец, это назначение совершилось. Секрет того, почему так задержалось назначение Петряева, заключался в том, что Петряев был человеком self-made[25] и не имел никаких связей при дворе, а все его предшественники, вроде Гулькевича, например, этими связями обладали. Пост же начальника Ближневосточного отдела МИД по справедливости считался одним из важнейших в дипломатическом ведомстве.

Будни дипломатической службы

В августе 1915 г. под председательством В.А. Арцимовича было организовано междуведомственное совещание по вопросам, связанным с англо-французской конвенцией о призах, взятых совместно союзниками, к которой 20 февраля (5 марта) 1915 г. присоединилась и Россия. На этом совещании был рассмотрен и утверждён подготовленный мною законопроект о соответствующем изменении «Положения о призах». 10 августа этот проект, пройдя через Совет министров, был утверждён государем и получил законную силу. Хотя никакого особенно важного политического значения этот указ не имеет, но интересно то, что мы благодаря признанию английской гегемонии в морской войне вступили в полосу отказа от наших традиционных взглядов на морскую войну, ранее всегда противоположных английским.

Я при докладе дела Сазонову это отметил и указал на кроющуюся здесь опасность, но Сазонов, который никак не мог понять, какое значение это может иметь для нас в будущем, сказал мне: «В вопросах морских мы должны слепо следовать за англичанами, какую бы глупость они ни выдумали. Это вопрос стратегии». Почти ровно через год, придерживаясь этой тактики, мы вынуждены были отказаться от Лондонской декларации 1909 г. о морской войне, которая тогда (т.е. в 1909 г.) считалась крупной русской победой. Одновременно указом 10 августа были дополнены наши правила о контрабанде, опять-таки исключительно по английским образцам. К счастью, в этот момент такое подражание Англии не имело неблагоприятных практических последствий, оно могло оказаться для нас вредным только в будущем, так как Англия могла бы нас всегда парализовать «прецедентами 1914–1915 гг.», но это была такая техническая деталь, которой никто в МИД в то время не понимал.

Другой вопрос, гораздо более злободневный в то время, также стал уделом нашей Юрисконсультской части и потребовал деятельного участия Сазонова. Дело заключалось в ходатайстве французского посольства в Петрограде о пересмотре нашего законодательства о процентных государственных бумагах на предъявителя в связи с похищением германскими войсками при оккупации Германией Бельгии и северных департаментов Франции ряда облигаций у французских и бельгийских держателей русских бумаг. Бельгийская миссия и Палеолог настаивали на том, чтобы наше законодательство, рассчитанное на предъявителя, было изменено в том смысле, чтобы сохранить похищенные бумаги за их прежними французскими и бельгийскими владельцами. Для этой цели нам предлагалось произвести крайне сложную регистрацию этих бумаг в Государственном банке и перейти в конце концов с системы «на предъявителя» к именной системе.

Этот вопрос, возникший до моего управления Юрисконсультской частью, вёл Нольде, и в особом совещании при министерстве юстиции рассуждали о том, как бы, не изменяя всего характера нашего законодательства, — реформа, которую невозможно было провести по причинам технического характера на территории всей Российской империи, и, кроме того, неизвестно было, как она отразится на доверии населения к государственным бумагам, — в то же время оградить интересы французов и бельгийцев. В результате весьма сложных прений был выработан компромиссный проект, вводивший частичную регистрацию у заграничных держателей государственных бумаг, в частности у французов и бельгийцев.

Это сложное юридическое дело, которому французское посольство и бельгийская миссия в Петрограде придавали, однако, большое политическое значение, было назначено к слушанию в Комитете финансов под председательством Горемыкина, где по закону представителем МИД являлся министр, то есть Сазонов. Получив накануне под вечер всю папку из канцелярии Совета министров, я, ввиду сложности дела и краткости времени, против обыкновения, взял всё дело на дом и больше шести-семи часов читал толстый том, содержавший все протоколы заседаний этого совещания.

В 11 час. утра я уже докладывал дело Сазонову в присутствии Нератова. Сначала Сазонов слушал внимательно, но, узнав, что ему самому придётся распутывать это сложное дело в Комитете финансов, где его оппонентами могут быть и министр финансов, и министр юстиции, категорически отказался ехать. «Я ничего в этом деле не понимаю и не согласен, как дурак, сидеть в комитете», — таковы были буквальные его слова. На это я сказал Сазонову, что если он не поедет, то всё дело провалится, так как и министерство финансов, и министерство юстиции против нас, а, с другой стороны, наши союзнические узы с Францией и Бельгией требуют внимательного отношения к интересам французских и бельгийских держателей бумаг.

Сазонов действительно вспомнил, как Палеолог совсем недавно настаивал на пересмотре нашего законодательства в этом вопросе. «А вы не можете ехать?» — спросил он меня. К этому вопросу я был готов и показал Сазонову Положение о Финансовом комитете, где всякое заместительство министра иностранных дел не допускается. Я ему сказал при этом, что Комитет финансов рассматривает только важнейшие в государственном отношении вопросы финансового характера и министр иностранных дел играет роль эксперта по международным отношениям России. Но Сазонов наотрез отказался ехать в комитет.

Походив несколько минут по кабинету, Сазонов наконец нашёл выход, весьма для него типичный. Не ехать он не мог, так как и Франция, и Бельгия были слишком заинтересованы в этом деле, а ехать боялся, так как чувствовал свой тощий багаж юридических и финансовых знаний и не хотел попасть впросак. Выход, придуманный Сазоновым, заключался в том, что он, соединившись по прямому телефонному проводу с Горемыкиным и извинившись, что по дипломатическим причинам не может лично присутствовать на сегодняшнем заседании Комитета финансов, просил его развить и провести через комитет свою точку зрения.