Солнце не померкнет - Айбек

Бублик посмотрел исподлобья, почувствовал неловкость.

— Доченька, не спеши. Торопливый всегда спотыкается. Семь раз отмерь, один раз отрежь. Я хорошо усвоил обстановку. И оружие я хорошо знаю — мое дитя оно…

— Ну так покажите вашему "ребенку" железную дорогу, — не без иронии ответила Надя.

— Вот это идея! — подняв голову, сверкнул взглядом Бублик. — Целый эшелон бы…

Они обстоятельно обсудили предложение Нади. Только Бублик очень устал и не мог отправиться в путь. Он все тянул, говорил, строил планы, объяснял, как установить бомбу под рельсом.

Наконец он взглянул на свои старые, с выцветшим от времени циферблатом, большие часы.

Чтобы поддержать свои силы, они перед дорогой съели по паре картофелин. Только на другой день путники увидели в просвете деревьев железнодорожное полотно.

Надя залезла на дерево и внимательно посмотрела на линию: не охраняется ли она.

В полночь они поползли к полотну железной дороги.

Сердце девушки сильно колотилось. Бублик тяжело дышал. Он шептал что-то, но Надя не слышала.

"А что, если "изобретатель" не успеет убежать?" — подумала Надя и толкнула Бублика вниз с откоса.

Девушка установила бомбу под рельсом сама и пулей полетела с полотна, как только услышала шум приближающегося поезда.

Раздался страшный взрыв. Они упали ничком. И в снегу лоб ее, кажется, горел.

Подняв голову, Надя увидела огонь и дым.

— Скорее, скорее отсюда!

Они поднялись и снова побежали от железной дороги.

Воздух наполнился трескотней выстрелов.

— Хватит, отдохни. Черта с два догонят! Глянь назад, доченька, какое дело произошло! — сказал Бублик, тяжело дыша в лицо Наде.

Они не думали о подвиге. Они сделали, что было в их силах, стремясь задержать продвижение гитлеровцев к Москве.

Так поступали тысячи советских людей…

Глава восемнадцатая

Майор Калашников с офицерами находился на небольшом холме у края леса. Здесь был наблюдательный пункт. Когда артиллерийский огонь ослаб, на НП появился Камал.

Он представился в соответствии со всеми правилами и сообщил, что прибыл в дивизион командиром огневого взвода. Глаза широкоплечего, коренастого майора метнули на него недобрый зеленый огонек.

Камал почувствовал, что не понравился ему.

С усталого лица майора, заросшего густой бородой, слетела кривая испытующая улыбка. Должно быть, он подумал, что этот лейтенант очень молод, зелен и вообще неизвестно что собой представляет.

Камал держался спокойно, бодро.

Майор высек огонь из зажигалки в форме нагана, закурил. Нервно посасывая папиросу, проворчал:

— Обстановка… гм… такая, что вся тяжесть пала на артиллерию.

Камал спокойно согласился:

— Эго же естественно. Она ведь — бог!

— Ну что же, — продолжал Калашников, — давайте знакомиться.

Майор, играя толстым цветным карандашом, сразу же ознакомил Камала с обстановкой и разъяснил задачу.

Внезапно «телефониста, который в углу приглушенным голосом повторял отрывистые слова, обсыпало землей.

Это вверху разорвалась мина. Телефонист, молодой парень, как будто ничего не случилось, тряхнул плечами, чертыхнулся и снова закричал в свою трубку.

Майор, кашляя и фыркая от пыли, поставил карандашом точку на карте. И уже дружески произнес:

— Ну, отправляйся теперь на батарею да сыграй подходящую музыку.

Пришлось выкатить две пушки вперед и бить прямой наводкой по немецким танкам и пехоте. Во что бы то ни стало надо было загородить путь врагу.

— А ну еще раз!

Камал Уринбаев быстро вошел в свою роль, поднял боевой дух и настроение бойцов. В такие моменты он говаривал: двум смертям не бывать, одной — не миновать.

Он помнил слова своего старшего брата — лихого наездника: „Если в улаке пощадишь соперника, сам будешь побежден“.

Бойцы переглядывались, удовлетворенно кивая друг другу головой. Им, чувствуется, понравился этот командир, явившийся в самый разгар боя.

Из-за кустарника показалась башня, а затем весь танк.

Камал точно определил расстояние до цели и подал команду.

Танк, вздрогнув, окутался черным дымом.

Ободренный успехом, молодой лейтенант продолжал командовать громко, уверенно.

Атака гитлеровцев сорвалась.

Лейтенант Уринбаев старательно натер руки и лицо скрипящим снегом и вместе со своим помощником — лобастым, безбородым украинцем Терещенко уселся на кучу хвороста и веток поесть.

В стороне, дымя папиросами, отдыхали два русских бойца, подносчик снарядов и заряжающий. Эти воины, прошедшие огонь и воду, говорили что-то о своем новом командире. Один из них добавил:

— Недурен, на огонек есть терпение.

— Да… С корабля на бал угодил….

Терещенко, улыбнувшись, подмигнул Камалу. Камал или ничего не слышал, или сделал вид, что эти слова к нему не имеют никакого отношения. Но про себя молодой командир, конечно, порадовался.

Неожиданно перед лейтенантом появился пожилой боец с морщинистым сухощавым лицом.

— Вы узбек, братец? — спросил он молодого командира.

— Да, — спокойно ответил Камал.

— Ассалам! — боец протянул руку. — Где вы пропадали, земляк? Я еще издали определил, что вы сын узбека! Очень хорошим человеком показались вы мне…

Боец стоял, почтительно приложив руки к груди.

— Откуда вы? Где служите? — недовольным голосом спросил Камал. Ведете себя не по-солдатски. Чем вы занимаетесь?

— Парикмахер я, товарищ командир, — отчеканил тот вытянувшись в струнку и уставившись в одну точку.

Камал, улыбнувшись, попросил парикмахера рассказать о себе.

— Раньше я шелка ткал, братец… Хан-атлас, что на солнце десятью огнями переливается, глаза слепит. Потом скучновато мне стало на этой работе. Пошел садоводом в колхоз. В колхозном саду такой цветник создал, поэтам бы его воспевать… Люблю цветы с детских лет. Тысяча красок, тысяча запахов… Днем и ночью соловьи до опьянения поют. Война занесла меня сюда. Парикмахером стал.

Боец осмотрелся по сторонам и продолжал.

— Вам ведь известно: если у нас загорится какой-нибудь дворик, то вся махалля бежит с ведрами, — подогнув свои длинные ноги и удобней усаживаясь, произнес он. — . Враг — чтоб на том свете он стал свиньей — намерен обратить в дым и пепел нашу великую страну. Поэтому весь народ должен тушить этот страшный огонь.

— Очень верно говорите. Каждый должен делать то, что в его силах.

— Хвала! — произнес парикмахер. — Вот я бритвой почем зря играю, а вы бухаете пушками. Однажды животные всего мира — от льва до мухи — прислали святому Сулейману подарки. Конечно, у слона один подарок, у мухи — другой.

— Остроумно говорите, ну дальше? — засмеялся Камал..

Парикмахер попросил табаку у Терещенко, который курил и задумчиво смотрел на колечки дыма.

— Табак, правда, не то удовольствие. Что сделаешь, если нет насвая!

Однако сам очень ловко свернул козью ножку. И продолжал, посерьезнев:

— Есть у меня просьба к вам…

— Ну что же, говори, — приготовился слушать Камал.

— Что, если я брошу парикмахерство? Я способен свершать более достойные дела на фронте. Вы не удивляйтесь. Это не пустые слова. Я отец джигитов-соколов. Мой старший сын — летчик. Говорят, он в подчинении у одного из самых уважаемых генералов. Меньший танки гоняет. Раньше подобные нам бедняки по земле ходили, опустив голову. Советская власть сделала нас хозяевами земли, а птенцов наших научила летать беркутами.

Парикмахер вздохнул и, закинув голову, посмотрел на небо, словно там, над лесом, укутанным в снежную шубу, он хотел найти одного из сыновей. Но небо было пустым и холодным, а сын его летал где-то далеко-далеко.

Парикмахер посмотрел на командира:

— Давайте столкуемся с вами: поговорите вы с большим начальством, чтобы мне дали достойное дело.

— Какое еще дело? — спросил Камал, что-то разыскивая в планшете.

— Дело, достойное джигита.

— Например? — нетерпеливо поинтересовался Камал.

— Например, перевели бы в конницу. Хорошо: один конь, одна плетка — и пошел на врага! — воодушевившись, горячо произнес парикмахер.

— Ого, видно, вы все серьезно обдумали, — попытался обратить разговор в шутку Камал.

— Конь — крылья человека. В пехоте мне, должно быть, трудно будет. Там еще и ползать приходится.

Камал посоветовал этому воинственно настроенному земляку не оставлять своей профессии:

— Продолжайте свое дело. Оно тоже нужно людям.

Затем молодой лейтенант терпеливо объяснил:

— Для того чтобы быть хорошим кавалеристом, надо тренироваться, долго обучаться этому делу.

— Кости у меня еще крепкие, — произнес мастер и покосился на свои худые, костлявые плечи. — Ездить на коне — для узбека нетрудное дело. Ведь деды-то наши выросли, играя в орехи под ногами коней…