Солнце не померкнет - Айбек

Он рассказал о делах на фронте, о своих товарищах.

— А как вы живете? Уже кончили учиться? Помню, вы учились в архитектурном институте.

— Да. Кончила. Вот только… — смутилась Салима. — Перед сдачей дипломной работы война началась. Сложила все свои бумаги в папку, отставила. Вон теперь лежит на полке. А сама тружусь на заводе. Работа у нас днем и ночью, снаряды выпускаем. Очень часто остаемся ночевать в цехе. Сейчас пришла проверить, нет ли письма, пришла час назад. Письма не оказалось, зато пришел земляк-герой! — показывая красивые, как жемчуг, зубы, улыбнулась Салима.

— Письма получаете?

— Получаю, — ответила Салима, встав с места и роясь в шкафу. — Мать пишет, зовет: приезжай. Больная. Два брата на фронте. Один, должно быть, в Ленинграде, про другого ничего не знаю. У невесток много детей. И еще взяли на воспитание двух сирот. Четырехлетнего мальчишку назвали Хушбахт, трехлетнюю девочку — Зебинисо. Ведь это имя знаменитой поэтессы! Одну ее песню чудесно поет Халима Насырова, не слышали?

Салима высыпала на блюдце орехи, фисташки и продолжала:

— В наш дом из этой квартиры переехали пять человек. Написала, — чтоб их хорошо встретили. Ведь близкие как-никак. Угощайтесь! Вы, наверное, соскучились по подаркам из Узбекистана.

Камал крепкими зубами с треском разламывал орехи и ел крупные, золотистые зерна.

Салима опустила толстую занавеску на маленьком окошке, зажгла лампу и села, придвинув табурет ближе. Салима была довольна, что этот сильный и простой — человек, который в прошлом году ходил вместе с ней, как брат, навестил ее в такие тяжелые дни.

— Берите, берите, — продолжала угощать девушка.

Она разглядывала молодого лейтенанта внимательно.

Камал был молод, хорош собой. Он заметил внимание девушки и был счастлив.

В этой умной, смуглой девушке, в одежде простого рабочего, с открытой душой, он чувствовал теплоту своей страны, ее красоту. И сейчас совершенно были забыты пережитые им муки.

— Военная форма очень к лицу вам! — произнесла Салима.

— А вот если бы вы увидели меня на передовой: на голове каска, покрытое копотью лицо, глаза красные от бессонницы. Что бы вы тогда сказали?

— Сейчас это и есть самая яркая красота… — просто ответила Салима.

— Хорошая вы, Салимахон. Я счастлив, что встретил вас, — с искренним волнением произнес Камал и, погладив теплую руку девушки, продолжал: — Как только вспомню Москву, вижу вас. Все припоминал я: как вы разыскивали меня, когда я заблудился в метро, как мы сидели в зале кино.

— Вспоминали? — хитро прищурила глаза девушка. — Значит, поэтому не написали ни одного письма!

Лейтенант покраснел. Он попытался переменить тему разговора. Рассказал некоторые трагические и комические эпизоды из солдатской жизни.

Салима сидела, подперев подбородок, и внимательно слушала. Откуда-то донеслись выстрелы зениток. А вскоре ухнул далекий взрыв. Окно задрожало.

Лейтенант и девушка многозначительно переглянулись.

Салима посмотрела на ручные часы. Камал по-солдатски торопливо соскочил с места. Салима поверх рабочей блузы надела толстую телогрейку, поправила на голове кубанку.

Когда они вышли, на улице была кромешная тьма. Фары машин, словно коптилки, бросали тусклый свет.

Шли тихо. Их угнетали ночь и разлука.

— До завода близко. Рахмат, — остановилась Салима.

Камал вздохнул про себя. Дрожащим голосом он произнес:

— До свидания, Салимахон, досвидания. Будьте здоровы.

Он пожал руку девушке.

— До свидания, Камал-ака, — произнесла Салима, прижавшись к нему. — Уничтожайте врага во имя узбекского солнца. Чтоб ни одного не осталось!

Камал неловко обнял девушку. Почувствовал, что прижал к своей груди очень дорогого, любимого человека… Тяжело было расставаться.

— Для джигита нет большей чести, чем пролить кровь за свою Родину! Не страшно умереть за Москву, — взволнованно прошептал Камал.

— После победы мы встретимся в Москве! — сказала девушка.

— Обязательно встретимся.

— Я буду ждать, Камал-ака.

И они расстались. Лейтенант отправился на фронт, а девушка — на завод.

Г лава шестнадцатая

Стужа с каждым днем становилась все сильнее. Земля затвердела, снег скрипел под ногами, как несмазанная арба.

Аскар-Палван хмуро наблюдал за воздушным боем. Он подул на замерзшие пальцы и недовольно произнес:

— Мой нос как будто потерли перцем.

— Зубы русской зимы только что прорезаются. Ладно, скорее бы они выросли! — сказал Бектемир.

— А?! — удивился Палван. — Мать твоя родила тебя в снежный буран, что ли?

— Мать родила меня летом, в жару, в июле, когда земля накалена была, как тандыр, — засмеялся Бектемир. — Но ты посмотри-ка на немца. Дрожит, как привидение.

— Правду говоришь, Бекчи мой, — произнес Палван. — И я то же думаю про немца, чтоб в могиле он превратился в свинью. Оказывается, слабак он до холода. Поэтому так вот и бесится…

— Суетливая утка и головой ныряет, и хвостом… — напомнил Бектемир.

Поблескивая черными глазами, в разговор вмешался Хашимджан Сеидов:

— Снова о зиме? Деды наши были более выносливые, Когда Бабур-мирза покорил Самарканд, была очень крепкая зима. Он нырнул в ледяную воду. А ведь ему, если бы он пожелал, подогрели бы целое озеро. И поэт, и царь!

— А когда жил тот молодец? — серьезно заинтересовавшись, спросил Бектемир.

— По-моему, он умер в тысяча пятьсот тридцатом году! — не задумываясь ответил Хашимджан.

— У меня есть дядя один. В возрасте, кажется, шестидесяти шести лет, — оживился Бектемир.

— Эх, и удалой же старик, — качая головой, вставил Палван.

Бектемир, подтвердив взглядом похвалу друга, продолжал:

— Есть у него молодая жена с чернущими глазами, со сросшимися бровями. Ни на одну ночь не разлучается с ней старик. В леденящий холод, на рассвете, когда капля воды на лету замерзает, он покидает теплое одеяло и по снегу бежит к большому арыку. Если вода замерзла, он ударом руки разбивает лед и ныряет три раза. И каждый раз, когда выныривает, произносит: "Бог един!" Затем вприпрыжку бежит домой в объятия своей жены.

— Да, старик из таких богатырей, что верблюда, не посолив, целиком проглотит, — сказал Аскар-Палван.

Хашимджан засунул руки за пазуху. Вытащил записную книжку. Тоненьким заостренным карандашом он записал в нее фразу и с сияющим лицом раздельно прочитал!

— "Верблюда, не посолив, проглотит!"

Аскар-Палван и Бектемир переглянулись.

— Да что вы удивляетесь? — пожал плечами Сеидов. — Возможно, думаете, что я помешанный? Нет, я собираю народные пословицы, поговорки, меткие словечки и выражения. Здесь сталкиваешься с бойцами из разных кишлаков Узбекистана, из малознакомых уголков. Они иногда говорят такие словечки, которые редко услышишь, как редко встретишь яйцо птицы анко! Я знаю профессоров, которые поседели, скитаясь по горам в поисках жемчужин народной мудрости.

Сеидов с уважением посмотрел на книжицу.

— Недавно после боя у оврага, — продолжал он, — мне пришлось пойти к артиллеристам. Прислушался: они пели очень древнюю песню. Каждое слово ее — золото. Записал я. "Что вы делаете?" — спросил джигит. "Имя твое в истории останется. Я записал: мол, в таком году, на такой-то войне в таком-то месте, подобно соловью, пропел эту песню артиллерист Тургунбаев. Понял?" Он, довольный, улыбнулся.

Аскар-Палван и Бектемир с интересом посмотрели на блокнот.

— Я на этом материале книгу напишу, — пообещал Хашимджан.

Обындевелые ресницы бойцов начал смыкать сон. Хашимджан, попрощавшись с земляками, пригнувшись, пошел в свою роту.

Далеко, за домами, видневшимися на фоне снежного поля, шел бой. Словно взрывались горы, не утихал сильный, непрерывный грохот.

Казах Султанкулов, отважный в бою и мягкосердечный в обращении с друзьями, поднял противотанковое ружье и понес его на огневую позицию.

Капитан Николин, в шапке пепельного цвета, туго затянутый ремнями, быстро появляется то там, то здесь.

Он шагает от бойца к бойцу. Его лицо иногда на мгновение озаряется улыбкой, иногда на нем проплывает облачко гнева.

Не дремлет передовая.

Вот уже несколько дней, как враг перешел в новое наступление. Металл грызет, жует снежные поля, сотрясает небо.

Враг бросает в бой полк за полком, дивизию за дивизией. Он рвется вперед на дорогах, которые, подобно сосудам сердца, сходятся в Москве. Седьмого ноября враг намерен устроить свой парад в Москве на Красной площади. Но он сосчитал пельмени сырыми.

Прошло две недели, а немцы все еще бьются головой о каменный порог Москвы.

Среди снежных буранов завывает пучина смерти. Враг, приняв свое погребение за радость, гремит, бьет в барабаны на весь мир и воровато поглядывает на Москву.