Леонид Шинкарев. Я это все почти забыл - Л.И.Шинкарев

высоте четырех тысяч метров один из самолетов столкнулся с пассажирским

ИЛ-14. Погибли пять членов экипажа и 91 десантник. Среди них были друзья

Нефедова. Десантники всегда казались крепче духом, таких смерть не берет,

а вот они – прах в лесах под Калугой. Потом это покажется каким-то преду-

преждением, на которое не обратили внимание.

Спустя двадцать лет после событий мне пришла мысль поместить в га-

зете рядом три беседы: с членом Политбюро ЦК КПСС, с военачальником Со-

ветской армии и с десантником-первоэшелонцем. Дальше я расскажу о дру-

гих, но из трех собеседников только у десантника, простого солдата, безо

всяких наводящих вопросов сами вырвались слова, до той поры примени-

тельно к вводу войск никем в советской печати не сказанные. Все записав, я

переспросил, могу ли их опубликовать, не будет ли у него проблем. «Я все

понимаю, – сказал десантник Нефедов, – готов их повторить и под ними рас-

писаться». И наклонился к диктофону: «Прости нас, Прага…» 5

Не меня прости, сказал ефрейтор, прости всех нас, кто вторгся.

Армия, в которой служил ефрейтор Нефедов, при всех обычных тяготах,

суровости быта была готова выполнять любые приказы, не задумываясь;

войска еще не успели разложиться, как это случится после – в Афганистане, в

Чечне.

Среди сослуживцев нашего десантника еще были солдаты, носители

традиционных семейных ценностей. Мучительно было танкистам и десант-

никам наблюдать на пражских улицах воззвания к населению не давать со-

ветским солдатам ни куска хлеба, ни глотка воды. Изнуренные, не зная, кого

винить, несчастные солдаты извлекали из памяти живучий образ «послед-

ней рубахи», которую отдаст соседу русский человек.

Однажды я заговорил об этом с Франтишеком Кубичеком, крестьяни-

ном из деревушки на берегу Моравы под Оломоуцем. Мы сидели у него дома,

пили из кружек пиво «Праздрой» и ели кнедлики, приготовленные его же-

ной Боженой. Не помню, сколько кружек опустошили, когда я отважился

спросить, готов ли Франта отдать соседу последнюю рубаху. «Не понял, по-

втори!» – требовал Франта. Как я ни старался, называл, к примеру, погорель-

ца Томаша, его соседа, Франтишек не мог взять в толк, зачем соседу Томашу

чужая рубаха. Наконец, до него дошел смысл вопроса. «Нет, конечно! Такого

не будет, не может быть, чтобы я отдал соседу последнюю рубаху». – «Тебе

не жалко бедного соседа, Франта?» – растерялся я.

Он смотрел на меня как на идиота.

«Ну подумай, как у меня может быть последняя рубаха? Землю за окном

пахали мой отец, дед, прадед… Наш род здесь со времен короля Матвея Кор-

вина. Никто землю не пропивал, не проигрывал в карты, все работали. Как у

меня, их потомка, их наследника, может оказаться последняя рубаха?» Когда

мы прощались, Франта успокаивал: «Ну, если настаиваешь, я готов отдать

соседу последнюю лошадь. Даже последнюю телегу. Последний мешок це-

мента. Но последней рубахи у нас не бывает… Извини!»

Вспомнился другой случай. Чешская журналистка прилетела на Байкал,

меня попросили ее сопровождать. Вечером в гостиницу Листвянки ввали-

лись рыбаки, охотники за нерпами, моряки с катеров, геологи – с водкой и

гитарой. Парни из кожи лезли, чтобы обратить на себя внимание блондинки

с серыми глазами и дивным западнославянским акцентом. Все говорили, пе-

ребивали друг друга, травили анекдоты, горланили песни, стояли на коле-

нях, объяснялись в любви. Был прекрасный кавардак, русский кураж, когда

можно умереть от счастья.

А под утро, когда гости разошлись, с моей коллегой случилась истерика,

и я уже собрался вызвать врача, но она успокоилась: «Знаешь, я хочу пригла-

сить тебя в Чехию, но я боюсь, мне будет стыдно, потому что у тебя там ни-

когда не будет такого фантастического вечера. Будут умные и милые разго-

воры, но не будет этих хулиганских тостов, дерзких песен, от которых раз-

рывается душа, и никто не покажет, как пить водку по-гусарски, из гранено-

го стакана с тыльной стороны ладони, и не полезет целоваться к человеку,

которого видит первый раз. Ты у нас умрешь от скуки!»

Не берусь сравнивать национальные характеры; моих наблюдений для

выводов маловато, а воображение имеет пределы. Но из бесед с нашими сол-

датами, как они чувствовали себя на площадях Праги с автоматами на груди,

свесив с брони ноги в сапогах, в окружении молчаливой толпы, их презира-

ющей, можно представить разницу национальных психотипов. Пражане не

вспомнят, какая в их истории угроза так сплотила бы нацию единым чув-

ством, дала бы ощутить кровное родство, как это сделали события 1968 года.

Мне рассказывал Мирослав Зикмунд, как он был изумлен, когда вернулся из

Праги в Злин и не узнал каменную тумбу у ворот дома. На ней были имена

Мирослава и его жены; кто-то замазал имена цементом. Потом сосед оправ-

дывался: «Пан Зикмунд, это я сделал на случай, если вас будут искать рус-

ские солдаты».

А что же наши солдаты?

Я перечитываю письмо Алексея Курилова, сержанта артиллерийского

полка мотострелковой дивизии Одесского военного округа. Полк подняли по

тревоге в июле 1968 года, погрузили в «набитые до отказа» товарные ваго-

ны, «правда, не на голом полу, а на соломе, везли, как овец, ничего не объяс-

няя», а орудия (гаубицы образца 1938 года) укрепили на платформах. Эше-

лоны шли без остановки; задача, говорили командиры, «воспрепятствовать

войскам ФРГ использовать Чехословакию как плацдарм для нападения на

СССР», и надо торопиться, потому что этот плацдарм будет вот-вот захвачен

германскими войсками. У всех было ощущение близости войны. Солдаты

«возмущались действиями правительства Чехословакии, которое не может у

себя дома навести порядок. Чувство смятения охватило нас. Мы же еще

детьми переписывались с чешскими школьниками, и вот нам приходится

идти к ним с оружием в руках» 6.

Из письма сержанта Курилова:

«В Ужгороде нас сгрузили и с первых чисел августа шли своим ходом.

Наша часть продвигалась на грузовых машинах Урал-375Д повышенной про-

ходимости (все колеса ведущие). К автомобилям были прицеплены орудия. А

весь орудийный расчет, бочки с бензином и снаряды помещались в кузове.

На машинах мы были везде и всегда. После беспрерывной езды по венгер-

ским дорогам мы приехали в город Комарно на берегу Дуная. На левом бере-

гу находился город Комарно. Был прекрасный августовский вечер. На улицах

празднично одетые толпы. Сквозь большие стеклянные стены ресторанов

было видно, как там веселятся люди, ничего не подозревая. Венгры нас

встречали дружелюбно, махали руками. И без остановки мы переехали через

мост на другой берег. Внизу катил мутные воды Дунай. Берег поразил нас

своей мрачностью. Было отключено электричество. И вот первое замеша-

тельство: посреди дороги два мотоциклиста развернули огромного размера

чехословацкий флаг. Мы не знали, что делать. Кто-то посоветовал оттащить

мотоциклистов в сторону, и мы поехали дальше. Ехали долго, водители на

коротких остановках вываливались из кабины и от переутомления падали

на землю. Наконец, приехали в Западно-Чешскую область, в лесу жили в па-

латках до зимы, а зимой нас разместили в Восточно-Чешской области, в

бывшем чешском военном гарнизоне.

Настроение у солдат было неважное. Чехословацкая армия прохлажда-

ется, а мы тут вместо нее должны наводить порядок. Однажды к нам в часть

приехал генерал-лейтенант из Центральной группы войск. Было построение

полка. Он рассказал нам, что один солдат из мотострелковой части изнаси-

ловал шестидесятилетнюю женщину и девочку тринадцати лет. Военный

трибунал приговорил его к расстрелу. Командование решило оповестить нас

о приговоре, чтобы никому неповадно было. Мы не знали, правда ли это или

командование придумало для профилактики» 7.

В разговорах с пражанами, даже которых давно знаешь, неспособными

что-либо зря говорить, все же затрудняешься установить границу, отделяю-

щую имевшее место событие от не выдуманного, но в деталях, возможно, до-

думанного, чуть гиперболизированного, каким по прошествии времени оно

осталось в возбужденных головах. Неподалеку от Малостранской площади с

церковью Святого Микулаша, где когда-то Моцарт играл на органе, есть не-

большой внутренний сад с белыми статуями и замком. От замка идет дорож-

ка к обрамленному розами пруду, а в пруду играли золотые рыбки, как они

там играют две сотни лет. От нескольких чешских приятелей я слышал, как в