Воспоминания о жизни и деяниях Яшки, прозванного Орфаном. Том 2 - Юзеф Игнаций Крашевский

Ночью, помимо других, и я возле него бдил. Он сильно страдал, но в этот последний час — странная и особенная вещь — как если бы имел предчувствие неизбежного конца, он успокоился и к нему вернулось хладнокровие, какое было у него всю жизнь.

Его исхудалое лицо даже не выдало боли. Его сон был беспокоен, была жажда; давали воду, приготовленную с хлебом и капелькой вина.

Утром — а известно, как в это время года рано рассветает — король вздохнул, открыл глаза и взглянул на меня. Долго смотрел, точно ему было трудно собраться с мыслями; потом он сделал мне знак рукой, я подошёл к кровати.

— Приведи мне доктора Якоба, — сказал он слабым голосом.

В другой комнате дремал, облокотившись на стол, Залесский. Я разбудил его тем, что король звал его к себе. Он сразу пошёл за мной.

У больного уже было так мало сил, что велел доктору наклониться к губам.

— От смерти нет лекарств, — сказал он тихо. — Я чувствую себя очень плохо, видно, приближается последний час. Не скрывайте этого от меня.

Лекарь колебался.

— Приказываю, говори правду, я не ребёнок, а жизнь не так сладка, чтобы о ней жалеть. Хочу знать, чтобы и душе моей помочь и сделать распоряжения. У тебя есть какая-нибудь надежда? — повторил он нагнувшемуся лекарю.

Якоб молчал, не поднимая головы, не смея ещё открыть рта. Это молчание было многозначительным.

— Говори, — прибавил король, — говори.

— Нет никакой надежды, — ответил лекарь, ломая руки, — нет!

Мгновение король молчал.

— А, стало быть, смерть! — прибавил он спокойно.

Было видно, что этот приговор не произвёл на него ни малейшего впечатления, верно, его ожидал.

Когда больше рассвело, он послал за капелланом-исповедником. Он хотел приготовиться к смерти. Казалось, что уверенность в том, что уже жить не будет, влияла на него успокаивающе. Каждую минуту он велел кого-нибудь позвать, чем-то распоряжался, повторял что-то забытое, посылал… некоторые вещи, которые были в дороге, раздавал нам. Мы плакали.

Поляки, литовцы, урядники, двор, сколько нас было, по очереди сменялись у его кровати. Король то дремал, точно был очень уставшим, то оживлялся и говорил сознательно. Так продолжалось, я не отходил от его кровати.

Уже почти наступила ночь, а я ещё незаметно сидел в тёмном углу, вытирая слёзы, когда осторожно, потихоньку вошёл Гастольд и подошёл к кровати короля. Почувствовав, что он рядом, Казимир открыл глаза. Я видел, как Гастольд наклонился к нему и стал ему что-то шептать. Казалось, о чём-то просит.

Король живо задвигался, поднял голову… и дал разрешающий знак, но с каким-то беспокойством.

Затем Гастольд, повернув к двери, минутку задержался на пороге. Комната была затемнённая, в углу горело несколько закрытых свечей.

На пороге показалась женщина, полностью скрытая вуалью. При виде её, хоть лица я не мог видеть, по мне пробежала дрожь.

Я узнал её, или, скорее, почувствовал, — это была моя мать! Она шла, поддерживаемая братом, качаясь, опустив голову, подошла к кровати и упала рядом с ней на колени.

Король вытянул к ней худую руку и до моих ушёл дошёл чуть слышный шёпот.

— Прости…

Навойова, склонившись над этой рукой, стонала, сдерживая рыдания, что-то говорила, но я ничего не мог уловить. Во мне всё кипело и голова шла кругом.

Каким чудом она там очутилась в этот час, по какому Божьему наитию она пришла с этим прощением, которого так долго её сердце дать не хотело?

Когда в моих глазах потемнело, эта фигура, как сонное видение проскользнула снова и исчезла.

Я услышал, что король слабым голосом зовёт меня. Я побежал к кровати. Он не сказал ничего, только положил руку на мою склонённую руку, словно благословил. По его лицу бежали слёзы, а я, я не знал, что живу.

Затем к кровати подошёл пан Якоб и, поправляя одеяло, присмотрелся к королю. Дал ему освежающий напиток, посоветовал сон и отдых.

— А проснусь я ещё? — спросил Казимир.

Доктор это подтвердил. Мы отошли чуть дальше. Казалось, король начал дремать. Он был удивительно спокоен, только дыхание более живое, тяжёлое нас испугало.

Так целую ночь мы просидели в молчании у кровати, поджидая, не понадобится ли ему чего-нибудь, но он всё спал, даже не двигался; такое учащённое сперва дыхание замедлилось, затихло…

В оконное стекло заглядывал рассвет прекрасного июньского дня, когда доктор Якоб на цыпочках подошёл к ложу и, посмотрев на бледное лицо короля, дотронулся до свисающей руки.

Она была холодна как лёд — король умер.

Так окончил жизнь этот гордый мученик, который даже не жаловался и редко горькое слово из его уст вырывалось. Смерть пришла во сне, принося с собой отдых.

Никогда, быть может, подлость и непостоянство привязанности человеческих сердец не были в моих глазах отвратительней, чем в эти часы.

Этот государь, перед которым вчера ходили все согнувшиеся и покорные, показывая свою великую любовь, ещё лежал на кровати, когда каждый думал только о себе.

Литва непомерно волновалась, не из-за смерти пана, но пылко совещалась о выборе нового. Значительнейшая часть хотела тут же идти в Вильно, другие — за Александром.

Польские паны тоже рвались в Краков, одни к королеве, другие к своим приятелям, с которыми тут же нужно было совещаться о выборе нового пана.

Если бы не личная служба и панские каморники, вряд ли кто подумал бы о гробе и похоронах.

У всех закружились головы, и каждый невольно выдал себя, что думал только о том, как получить пользу от этой внезапной смерти. Во всём замке шум, беготня, беспорядок, непослушание, так что подкоморий был вынужден пригрозить, чтобы привезти к порядку.

Даже с похоронами не было согласия. Одни хотели вернуть тело в Вильно, польские паны и те, что держались с королевой, — в Краков на Вавель. Иначе не должно было быть, а похороны также могли для семьи открыть сердца и пробудить любовь к покойному. Она часто рождается только у гроба.

До вечера у меня почти не было времени подумать о том, что следует поискать мать и увидеться с ней, если захочет меня впустить при своём брате Гастольде. Мне было нелегко узнать, где она поселилась, а оттого, что этот дом располагался достаточно далеко от замка, я ехал верхом, сперва желая розыскать Слизиака.

Брата Гастольда я уже не застал, смерть короля вынудила его как можно скорей поспешить в Краков, и несколькими часами ранее он выехал из Гродно.

Мать я нашёл в слезах, молящуюся на коленях. Когда