Тигр снегов - Тенцинг Норгей

Тем не менее, поскольку Тибет был закрыт, южный путь оказался единственным. Оставалось либо штур­мовать Эверест с юга, либо вовсе отказаться от по­пыток.

Но к 1952 году изменился не только маршрут, из­менилось кое-что еще. До сих пор на протяжении всей истории восхождений Эверест оставался исключитель­но «английской горой». Единственными представителями других западных наций, побывавшими хотя бы вблизи горы, были Хаустон и датчанин Ларсен, кото­рый в 1951 году прошел от Кхумбу до Ронгбука, однако никто, кроме англичан, не ступал на самую гору. Теперь же предстояла перемена – и большая перемена. Ибо если Тибет в прошлом впускал только англичан, то Непал был готов открыть доступ для аль­пинистов всех стран. И первыми прибыли швейцарцы.

Для меня был великий день, когда эта новость до­шла до Дарджилинга. Из Швейцарии пришло два письма: одно прямо на мое имя, другое – миссис Гендерсон, секретарю Гималайского клуба; и в обоих меня просили быть сирдаром. Мне предстояло не только попасть, наконец, снова на Эверест, но совер­шить восхождение вместе с людьми, которых я пред­почитал в горах всем остальным. Конечно, я не знал всех членов экспедиции, однако встречал ее руково­дителя Висс-Дюнана за несколько лет до этого в Дарджилинге. Двое других, Рене Диттерт и Андре Рох, были моими старыми знакомыми по Гархвалу, и я не сомневался, что остальные придутся мне по душе не меньше. Согласен ли я? – спрашивалось в письмах. С таким же успехом можно было спросить, хочу ли я есть и дышать. Несколько дней я вел себя так, что Анг Ламу и девочки сочли меня одержимым.

Финансовой стороной дела занимался Гималай­ский клуб, мне же поручили подобрать шерпов. Швей­царцы хотели иметь тринадцать человек из Дарджи­линга, еще десять рассчитывали нанять в Соло Кхум­бу. Однако я быстро убедился, что далеко не все горели таким желанием, как я, пойти на Эверест. Прежде всего они помнили неприятности с прошло­годней экспедицией Шиптона. Многие непальские носильщики утверждали тогда, что им выплатили жалованье не полностью. К тому же произошел скан­дал из-за фотоаппарата, который не то пропал, не то был украден. Наконец по окончании экспедиции но­сильщики не получили бакшиша.

Я возражал: «Допустим. Но какое это имеет от­ношение к швейцарцам?» И тут оказалось, что мно­гие были склонны обвинить во всем саму гору. Они вообще не хотели идти туда. Эверест, мол, слишком велик, слишком опасен; взять его с юга невозможно. Даже великий «тигр» Ангтаркай, сирдар 1951 года, не хотел идти на этот раз. Он побился об заклад со мной на двадцать рупий, что швейцарцы, как и люди Шиптона, никогда не одолеют большую трещину в ле­допаде Кхумбу.

В конце концов мне удалось собрать тринадцать надежных носильщиков, и ранней весной – «экспеди­ционный сезон» для всех шерпов-восходителей – мы выступили в путь, чтобы встретиться со швейцарцами в Катманду. Помимо тех, кого я уже знал, приехали еще шесть альпинистов и двое ученых. Члены экспе­диции производили на меня впечатление не только сильных восходителей, но и прекрасных людей. После 1947 года Диттерт и Рох участвовали в нескольких других экспедициях и были теперь уже опытными ве­теранами, а остальные относились к числу лучших альпинистов Женевского кантона. Наиболее извест­ным среди них был, пожалуй, Раймон Ламбер. Хотя я встретил его впервые, он очень скоро стал моим то­варищем по высотам и самым близким и дорогим другом.

– Вот я привез с собой медведя, – сказал Дит­терт, представляя его.

Ламбер пожал нам руки; большой и улыбающий­ся, он сразу же пришелся всем по душе. Мне броси­лось в глаза, что у него необычно короткие, словно обрубленные ботинки, а вскоре я узнал причину. Мно­го лет назад он попал в ураган в Альпах, обморозился и потерял все пальцы на обеих ногах. Это не помеша­ло ему, однако, оставаться одним из лучших швей­царских проводников, не помешало также подняться впоследствии чуть не до вершины Эвереста.

В Катманду нам пришлось основательно потру­диться. Здесь на новый аэродром близ города были доставлены тонны продовольствия и снаряжения из Швейцарии. Мы разобрали груз и передали непаль­ским носильщикам, которые должны были доставить его в Соло Кхумбу. Как обычно, не обошлось без пе­репалки с носильщиками из-за жалованья. Однако на этот раз все разрешилось легче, и я льщу себя мыслью, что тут была и моя заслуга. Дело в том, что я отказался от обычного процента, причитающегося сирдару с жалованья носильщиков. Таким образом, они получили всё сполна без какого-либо дополни­тельного расхода для экспедиции. Мы смогли высту­пить из Катманду в назначенный день, 29 марта. В мои обязанности сирдара входило распределять, кто что несет; при этом я следовал системе, вырабо­танной на основе длительного опыта. Те носильщики, которые после отдыха первыми были готовы в поход, несли наш общий дневной продовольственный паек и кухонное оборудование, с тем чтобы по окончании перехода вечером быстрее поспел обед. Следующие несли палатки и личное имущество, необходимое для ночевки. И, наконец, последним поручалась доставка той части продовольствия и оборудования, которая предназначалась для использования в горах. Если они замешкаются в пути, большой беды не случится; за­то плохо, когда большая часть каравана подошла к месту разбивки лагеря и потом часами ждет продук­ты и палатки.

От Катманду до Намче Базара около двухсот де­вяносто километров. Мы потратили на этот путь шест­надцать дней. Большую часть дороги мы шли на восток, затем последние несколько дней на север, и все время подъем – спуск, подъем – спуск, через хребты и долины, из которых и состоит почти весь Непал. На старом тибетском маршруте вьючных жи­вотных можно было использовать почти до подножья Эвереста, здесь же такой возможности не было. Вооб­ще-то дорога вполне подходит для них – как-никак это один из основных путей сообщения между Непа­лом и Тибетом, – но по дну каждой долины проте­кает река, и ни одна лошадь, ни один мул не способны одолеть раскачивающиеся висячие мосты, по которым только и можно пройти через реку. В этом важнейшая причина того, что непальцам испокон веков приходи­лось носить грузы на собственных спинах. И по сей день каждый путешественник в этой стране вынужден поступать так же.

Подъем – спуск, подъем – спуск. Каждый день через очередной гребень, с которого видно уже сле­дующий. Но мы не только несли и карабкались. В пу­ти мы разрабатывали планы восхождения, узнавали друг друга; и остальные шерпы, как и я, быстро полю­били швейцарцев. Диттерт – ему предстояло руково­дить самим восхождением – оказался живым и веселым человеком; рядом с ним невозможно было оставаться мрачным. Он так носился кругом, что мы прозвали его Кхишигпа – Блоха. Ламбера нам пред­ставили в качестве Медведя, и это прозвище шло к нему не меньше, чем к Тильману, так Ламбер и остался Балу. Он не знал ни одного восточного языка и лишь очень немного говорил по-английски, поэтому мы объяснялись главным образом на пальцах. Тем не менее мы быстро научились понимать друг друга.