Тигр снегов - Тенцинг Норгей

Они рассмеялись, и я рассмеялся тоже. Хотя, как это ни странно, во всяком случае последнее из сказанного ими было правдой. Со мной в горах всегда так – чем дальше, тем быстрее я иду, словно ноги, легкие, сердце – все работает лучше. Чем это объясняется, не знаю, но так оно и есть. И я думаю, в этом заклю­чается причина моих успехов, именно это придавало мне не только силу, но и волю идти дальше, благода­ря этому моя высокогорная жизнь – не только труд и усилия, но также и любовь. Глядя в этот вечер на морозное сумеречное небо, я ощущал внутри себя волну сил, тепла и счастья. И я подумал: «Да, я чув­ствую себя хорошо. И все идет хорошо…» Я глянул на Ламбера.

– Са va bien, – сказал я, улыбаясь.

Может быть, в этот раз мы наконец-то будем идти и идти до самого осуществления мечты…

Мы пришли к Западному цирку, где не бывал до нас ни один человек, ни одно живое существо, кроме, возможно, залетной птицы. Глубокая, заполненная снегом долина, около семи километров длиной и трех шириной; налево Эверест, направо Нуптсе, впереди белая стена Лхотсе. Подойдя совсем вплотную к горе, видишь ее не всю. Так было и с Эверестом – его верхняя часть терялась в вышине над нами. Но мы знали, каким путем идти, потому что путь был только один: вверх через весь цирк до подножья Лхотсе, затем по крутому снежному склону с левой стороны Лхотсе до большого седла между двумя вершинами – Южного седла. Потом… Но дальше мы даже не решались думать. Сначала надо было до­браться до седла.

Три недели мы жили и работали в Западном цир­ке. Впрочем, швейцарцы называли его иначе и лучше: «Долина Безмолвия». Конечно, временами здесь за­вывал ветер. Иногда раздавались мощные раскаты – где-то в горах срывалась лавина. Однако чаще всего царила великая снежная тишина, нарушаемая только нашими голосами и дыханием, скрипом ботинок и вьючных ремней. Мы разбили лагерь IV, нашу пере­довую базу, примерно посередине цирка, затем ла­герь V у подножья Лхотсе. Порой поднималась буря, и нам приходилось отсиживаться в палатках; но в целом мы продвигались по графику, и это было чрезвычайно важно.

Подобно всем весенним экспедициям на Эверест, мы шли вперегонки с муссоном. Нам надо было успеть не только подняться, но спуститься с вершины прежде, чем он разразится.

Лагерь V располагался на высоте примерно 6900 метров, Южное седло еще на девятьсот с лишним метров выше. Путь, который мы выбрали, чтобы вый­ти к седлу, начинался от верхней части цирка, следо­вал по глубокому кулуару во льду и проходил затем вдоль огромного скального ребра, которое швейцарцы назвали Eperon des Genevois, или Контрфорс женев­цев. Как и на ледопаде, требовались тщательная разведка, повторные попытки, неудачи, бесконечное вырубание ступеней и укрепление веревок; в этой рабо­те участвовали и шерпы и швейцарцы. Я работал в это время главным образом вместе с Ламбером. Не потому, чтобы кто-нибудь приказал, – просто так по­лучилось. И я был очень доволен, потому что мы ла­дили хорошо и составляли сильную двойку.

К началу последней недели мая все приготовления были завершены. На полпути к седлу устроили склад; а кое-кто из альпинистов прошел еще выше, почти до вершины Контрфорса женевцев. Теперь мы были го­товы к штурму Южного седла. В состав отряда, подо­бранного для этого штурма, – а также в случае уда­чи для первой попытки взять вершину, – входили Ламбер, Обер, Флори и я; с нами шли Пасанг Пхутар, Пху Тарке, Да Намгьял, Аджиба, Мингма Дордже и Анг Норбу. Мне приходилось выполнять двойную ра­боту. Я оставался по-прежнему сирдаром шерпов и отвечал за заброску грузов, но теперь был еще и чле­ном штурмовой группы, «действительным членом» экс­педиции. Впервые я удостоился такой большой чести. Я поклялся себе, что буду достоин ее.

Первый старт состоялся 24 мая, однако погода за­ставила нас повернуть обратно. На следующий день – новая попытка, на этот раз более удачная. Мы шли по заранее вырубленным ступенькам, и ноша была не слишком велика; сначала мы продвигались довольно быстро. Однако через час случилась первая беда: у Аджиба внезапно поднялась температура, и он вы­нужден был повернуть обратно. К счастью, мы ушли еще не очень далеко, и он мог возвращаться один; остальные поделили его груз и продолжали восхож­дение. К полудню мы вышли к нашему складу, где пополнили ношу поднятыми туда заранее палатками, продовольствием, топливом и кислородными баллона­ми. Кислород пока только несли, не пользуясь им. Наших запасов хватало только на то, чтобы пользо­ваться кислородом у самой вершины, где без него – кто знает! – могло оказаться вообще невозможно жить.

Мы шли еще четыре часа, всего восемь с тех пор, как покинули цирк. Мы сравнялись с вершиной Нуптсе, 7827 метров, поднялись довольно высоко по Контр­форсу женевцев, и до седла оставалось немного. Однако солнце спускалось все ниже, и заметно похо­лодало. А тут еще Анг Норбу и Мингма Дордже остановились, сложили свои ноши и сказали, что пой­дут вниз, потому что выдохлись и боятся обморо­зиться. Я стал было спорить, но швейцарцы возра­зили:

– Не надо, они сделали что могли. Пусть идут.

И они были правы. Когда человек выложил все свои силы, притом в такой обстановке, в какой мы находились, он сам лучший судья своим действиям; вынуждать его поступать иначе, значит рисковать причинить ему вред, а то и совсем погубить человека. Итак, Анг Норбу и Мингма Дордже повернули обрат­но. Снова оставшиеся поделили дополнительную ношу, однако все унести не смогли, большая часть осталась до другого раза. Вдруг что-то хлестнуло меня по лицу. Это был спальный мешок Обера; каким-то образом он отцепился, ветер подхватил его и унес, словно боль­шую птицу.

Мы прошли еще один час, потом еще, но тут на­чало темнеть, и, хотя оставалось совсем немного, мы поняли, что сегодня нам до Южного седла не добрать­ся. Остановились, отрыли площадку на крутом ледя­ном склоне и поставили две палатки. Трое швейцарцев забрались в одну; Пасанг Пхутар, Пху Тарке, Да Намгьял и я – в другую. Ветер крепчал, порой каза­лось, что нас снесет. Но мы держались, и мне удалось даже после повторных попыток сварить немного супа. Затем мы решили поспать, однако было слишком хо­лодно. В маленьких палатках мы лежали чуть ли не друг на друге, стараясь согреться; ночь казалась бес­конечной. Наконец настало утро, неся с собой хоро­шую погоду. Мы посмотрели вверх – седло совсем близко. Сегодня мы будем там!

С бивака выступили вечером: Ламбер, Обер, Флори и я. Пху Тарке и Да Намгьял пошли обратно за оставленным грузом, Пасанг остался их ждать. Наша четверка шла все вверх и вверх, но на этот раз вос­хождение затянулось не слишком долго, и около деся­ти часов настало великое мгновение. Лед и камень под нами выровнялись, мы достигли вершины Контр­форса женевцев. А впереди лежало, наконец, Южное седло. Вернее, даже не впереди, а под нами, потому что контрфорс возвышается над седлом со стороны Лхотсе метров на полтораста, и нам теперь предстояло спускаться. Сам я не дошел до седла: швейцарцы дви­нулись дальше, захватив мою ношу, а я вернулся тем же путем, чтобы встретить остальных трех шерпов и помочь им нести.