Тигр снегов - Тенцинг Норгей

– Мне что, – говорил Ламбер, – у меня пальцев нет. Но ты свои ноги береги!

О сне не могло быть и речи. Да мы и не хотели спать. Лежа неподвижно без спальных мешков, мы, наверное, замерзли бы насмерть. Поэтому мы вози­лись и растирались, растирались и возились, а время шло бесконечно медленно… Наконец в палатку про­ник серый рассвет. Окоченевшие, промерзшие на­сквозь, мы выбрались наружу и осмотрелись. Увиден­ное нас не обрадовало – погода ухудшилась. Она не испортилась безнадежно, бури не было, но небо на юге и западе затянули тучи, усилившийся ветер хле­стал по лицу ледяными кристалликами. Раздумье длилось недолго, и, как всегда, нам не нужны были слова. Ламбер показал большим пальцем в сторону гребня, я улыбнулся и кивнул. Мы слишком далеко зашли, чтобы сдаваться. Надо сделать попытку.

Казалось, ушел не один час на то, чтобы прикрепить на обувь кошки окоченевшими руками. В конце концов мы двинулись в путь. Выше, выше, очень мед­ленно, почти ползком, три шага – отдых, два шага – отдых, один шаг – отдых. Мы несли с собою три кис­лородных баллона, но они по-прежнему не действова­ли в движении, и кончилось тем, что мы бросили их, чтобы облегчить ношу. Примерно через каждые два­дцать метров мы менялись местами, чередуясь в тя­желой работе по прокладыванию пути. К тому же пока задний выходил вперед, передний мог постоять спокойно и передохнуть. Прошел час, второй, третий. В общем лезть было не так уж трудно, но приходилось соблюдать крайнюю осторожность: с одной стороны гребня открывалась бездонная пропасть, с другой тя­нулся нависший над пустотой снежный карниз. Ме­стами подъем становился круче, приходилось выру­бать ступени. Здесь особенно ловко поднимался Ламбер. Со своими укороченными ступнями, без пальцев, он умещался на самом ничтожном выступе, словно козел.

Еще один час прошел. Он показался нам долгим, как день или даже неделя. Погода все ухудшалась, то и дело налетал туман с вьюгой. Даже мое «третье легкое» начинало отказывать. Горло пересохло, боле­ло от жажды; временами утомление брало верх, и мы ползли по снегу на четвереньках. Один раз Лам­бер обернулся и сказал что-то, но я не понял его. Немного погодя он снова заговорил; я увидел, как он улыбается сквозь толстый защитный слой глетчер­ной мази, и понял:

– Ca va bien! – говорил Ламбер.

– Ca va bien! – ответил я.

Но это была неправда. Дело не шло хорошо, и мы оба знали это. Однако так уж повелось у нас. Если все идет хорошо – « Ca va bien», если же нет, то все равно « Ca va bien».

В такие моменты человек думает о многом. Я ду­мал о Дарджилинге, о доме, об Анг Ламу и девочках. Я думал о Диттерте, который поднимался снизу со вто­рым штурмовым отрядом, о том, что если нам не удаст­ся взять вершину, то, может быть, они сделают это. Я думал: «Нет, мы сами дойдем до вершины, это в на­ших силах! Но сможем ли мы потом вернуться обрат­но?» Вспомнились Ирвин и Меллори, как они исчезли навсегда по ту сторону горы примерно на этой же высоте. Потом я перестал думать. Мозг словно окаме­нел. Я превратился в машину, шел и останавливался, шел и останавливался, шел и останавливался…

Вот мы опять остановились. Ламбер стоял непод­вижно, пригнувшись в сторону ветра, и я знал, что он обдумывает наше положение. Я попытался думать и сам, но это было даже еще труднее, чем дышать. Я посмотрел вниз. На сколько мы поднялись? Метров на двести по вертикали, подсчитал позднее Ламбер, и потратили на это пять часов. Я посмотрел вверх. Вот Южная вершина в ста пятидесяти метрах над нами. Это еще не вершина, а только Южная вершина. А за ней…

Я верю в бога. Я верю, что иногда, когда человеку приходится особенно трудно, бог подсказывает, как поступать, и он подсказал это Ламберу и мне. Мы могли бы идти дальше. Возможно, смогли бы даже дойти до вершины. Но спуститься уже не смогли бы. Продолжать значило погибнуть. И мы не стали продолжать – остановились и повернули обратно… Мы достигли высоты около 8600 метров, побывали ближе всех к вершине Эвереста, поднялись на рекордную высоту. Но этого оказалось мало. Мы отдали все си­лы – и этого тоже оказалось мало. Мы молча повер­нули. Молча пошли вниз. Вниз по длинному гребню, мимо верхнего лагеря, снова вдоль гребня, вниз по снежному склону. Медленно-медленно. Вниз, вниз вниз.

Таков был предел, достигнутый Ламбером и мной. На следующий день мы спустились вместе с Обером и Флори с седла к Западному цирку, а нам на смену поднялась попытать счастья вторая группа – четверо швейцарцев и пятеро шерпов. Поначалу у них дело шло лучше, чем у нас, они преодолели расстояние от цирка до седла за один день, но дальше везение кон­чилось. Весь отряд заболел горной болезнью. Ветер усиливался, мороз крепчал, и через трое суток они вернулись, так и не дождавшись возможности совер­шить попытку штурма.

Что ж, мы не пожалели сил.

И я приобрел хорошего друга.

15

НА ЭВЕРЕСТ СО ШВЕЙЦАРЦАМИ (ОСЕНЬЮ)

– Но ведь сейчас осень, – сказала Анг Ламу.

– Да, осень.

– Ты еще никогда не ходил в горы в это время года.

– Никогда.

– Так зачем же это понадобилось тебе теперь?

– Затем, что нам надо попытаться снова, – отве­тил я. – Мы должны испробовать все.

Много лет говорилось о том, чтобы отправиться на Эверест осенью. Зимой, понятно, о восхождении не могло быть и речи. Летом наступал период муссонов, с бурями и лавинами. Зато осенью восхождение пред­ставлялось возможным, и некоторые считали, что в это время года погода может оказаться даже лучше, чем весной. Однако до швейцарцев в 1952 году никто не сделал практической попытки. Швейцарцы не могли ждать до следующей весны по той простой причине, что на 1953 год непальское правительство обещало Эверест англичанам. Если швейцарцы думали сделать еще попытку, надо было делать ее в этом же 1952 го­ду, когда они одни имели разрешение. Вернувшись летом на родину, они обсудили вопрос и приняли ре­шение: повторная попытка состоится…

Только двое участников весенней экспедиции смог­ли приехать во второй раз: Габриель Шеваллей, воз­главивший новый отряд, и Раймон Ламбер, – его, мне кажется, не удалось бы удержать, даже если бы его связали и сели на него верхом. С ними приехали чет­веро новых спутников: Артур Шпёхель, Густав Гросс, Эрнест Рейсс и Жан Бузио, а также фотограф-альпи­нист Норман Дюренфюрт, сын знаменитого швейцар­ского исследователя Гималаев, перешедшего в аме­риканское гражданство. Пригласили и меня, не только в качестве сирдара, но и в качестве полноправного члена экспедиции, и я с гордостью принял почетное приглашение. Как и в прошлый раз, я составил шерп­ский отряд в Дарджилинге, причем в него вошли мно­гие участники весеннего похода. В начале сентября мы опять были в Катманду.