Мир, где тебя нет (СИ) - Дементьева Марина

Эджай не знал, куда его поведут, и был готов ко всему. С правом называться Д`элавар он рисковал лишиться и жизни. Ведьмак не тешил себя надеждой: к предателю-сыну Великий князь будет не более снисходителен, чем к безродному разбойнику.

Клетка с зарешёченным оконцем под самым потолком. Из мебели — соломенный тюфяк и шаткий стол с табуретом. Шли месяцы, Эджай не видел никого, кроме приносившей еду стражи. Он не задавал вопросов, знал — не ответят. Тоска по оставленной в Телларионе жене возрастала с каждым днём, с нею возрастала бессильная — и от того хуже — ярость. Порою — и всё чаще — Эджаю казалось, что до него долетают отголоски мыслей Эстель. Общим в них было одно — страх... Вот уже почти полгода, как он не видел Эстель.

Эджай знал о слабой натуре Великой княгини, но всё же надеялся, что она придёт. Тщетные чаяния. В нём не было гнева на женщину, которой Хозяйка дала слишком мало мужества, чтобы хоть раз выступить против решения мужа. Была ли ей вообще известна сыновья участь? Или она похоронила его в своём сердце и похоронила — вообще?

Временами его слуха достигал лязг отворяемых и запираемых дверей, кого-то волокли по коридору. Разносились крики истязаемых. Приходили за другими, не за ним. У Эджая было единственное объяснение своего пребывания в застенках сантанского замка. Отец не может решить, как с ним поступить.

Однажды дверь распахнулась, широко, не громыхнув засовом, и мужчина в одежде цветов дома Д`элавар отчеканил: Великий князь дарует ему жизнь, однако Сантана отныне закрыта для него. Дослушав, Эджай поднял голову и с минуту молчал, точно смысл слов ускользал от него.

Никто и ничто не держало его в Сантане. Эджаем владело единое устремление: увидеть Эстель.

"Если такова плата за счастье, благодарю за щедрость, Хозяйка..."

(Сантана. Осень 992-го)

— У меня скверное предчувствие, — прошипела Кристалина, лучась великосветской улыбкой.

— Да что ты говоришь, — процедил Коган, не размыкая губ. — Как полагаешь, каждый второй во дворце задаётся вопросом, кого же им так напоминает новый Магистр, или всё же каждый первый?

— Не в этом дело, — не моргнув глазом солгала авалларка. Фамильное сходство отца и сына не так легко было сбросить со счетов, однако... — Здесь что-то не так.

— Да ну, — скептически протянул маг, донельзя вдохновлённый стремительно надвигающейся перспективой встречи сперва с отцом Эджая, а впоследствии — с будущей тёщей. — А я и не заметил в этаком благорастворении...

Кристалина мстительно всадила острый локоть под рёбра жениху, подавая свободную руку для поцелуя.

Обстановка во дворце навевала мысли о на года затянувшихся похоронах: все в трауре, но гроб не внесён поныне. Династия без наследников подобна загнанной лошади: никто не знает, как скоро она падёт, но никто не сомневается, что финал определён. Не то проклятье, не то благословение, от самого, будто бы, предка-основателя, довлело над великокняжеской семьёй. Один сын в каждом поколении. И для Аргая он уже был рождён.

Д`элавар мог попытаться побороть скептицизм знати и передать престол не сыну, но дочери — пусть и впервые в истории Сантаны, но рокировка не столь уж вопиющая: во главе обескровенных войной с эльфами родов случалось вставать жёнам и дочерям, и сама королева Аксара без малого век владычествовала при взрослом сыне.

Увы, и на дочерей надежда была невелика: брак оставался бездетным. Злые языки судачили: Великий князь давно забыл дорогу в покои супруги, и ничего в том удивительного: бедняжка повредилась в уме после гибели сына. Аргай не спешил шагнуть за Грань следом, но голоса недовольных уязвимостью власти с годами становились всё громче.

Вынудив, наконец, Великого князя пойти на, как ему казалось, оптимальный компромисс. Формально наследником был объявлен самый близкий по крови кандидат — некий Г`винар, сын старшей и давно погибшей сестры Аргая. Мечтатель, книжник, звездочёт, он подходил на роль Великого князя не более чем сын кухарки, обладай тот амбициями к правлению.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Только самые сдержанные и почтительные к священности власти не помянули молодого Эджая в сравнительном ключе, и не в пользу его витающего в эфирах кузена. А если и не помянули вслух, не могли не подумать, чего лишились и что им предложено в равноценную будто бы замену. Но что толку горевать об ушедшем!

Аргай занял единственно доступную ему позицию — выжидательную. Ему не могли не доносить уничижительные оценки племянника, но наследника не вынешь, как козырный туз из рукава.

Имя Эджая, отвергнутого и погубленного собственным отцом, возымело сокрушительную власть. Со временем стали объявляться авантюристы и безумцы, объявляющие себя то самим Эджаем, то обещанным им наследником. Отдалённо напоминавшие истинного князя или потерявшие данные при рождении черты за шрамами и уродствами: кто знает, что претерпел изгнанник, если принять за истину недействительность его смерти?

При первых таких появлениях из Сантаны не поступало никакого отклика, а лже-Эджаи без шума исчезали в тюрьмах и домах призрения — в зависимости от того, безмерная ли наглость или душевная болесть сподвигла назваться княжьим именем. Но объявлялись всё новые "наследники".

Эти учли опыт предшественников и не назывались прямо. Апеллировали обтекаемо — к прощальным словам князя, молвой превращённым в пророчество. Аргай принял во внимание, что бороться с негаданной напастью следует в открытую, и сменил тактику. Теперь он — на словах, конечно, — сам горячо уверовал в широко разошедшееся пророчество и с готовностью приглашал всех кандидатов доказать свою истинность, даже выказывал желание возмещать дорожные расходы до Сантаны. Наглецов и внушаемых мечтателей любезно препровождали к самому великокняжескому престолу и предлагали проделать сущую безделицу — доказать, что оружие Эджая подчинится их руке.

За этим неизменно следовало фиаско разной степени бесславности. Говорят, некоторых при первой же попытке притронуться к рукоятям отбрасывало на несколько ярдов, оглушённых и полуживых. Другие без сопроводительных зрелищ попусту пыхтели, силясь выдернуть клинки. После неудачника выводили через чёрный ход в замковые конюшни, где и выписывали профилактическую порцию розог или ударов кнута, дабы впредь не возникало желание баламутить народ и называться кем не положено. На некоторое время всё успокаивалось — до следующего развлечения.

С ходом лет желающих получить свою долю насмешек и порки становилось всё меньше, но всё же нет-нет да и объявлялся свеженький охотник. У Когана этот занимательный исторический анекдот вызвал лишь горечь.

Демиана зримо не занимали слухи и сплетни. Вот уже час с момента прибытия он был странно задумчив и молчалив, лишь по временам оглядывал крепость и дворец. То задерживал взгляд на знамени Д`элаваров, исполинском, точно дракон во плоти простирал крылья над Сантаной; то на какой-нибудь древней статуе, чьи черты скорее угадывались, чем виделись. Кристалина обеспокоенно покусывала пунцовые губы. Коган гадал: неужели память крови способна вот так проснуться?

Тем, кому доводилось побывать в Железных горах, внутренность дворца напомнила бы о подземных залах гномов, настолько величественен он был в своей первозданной простоте. Авалларская архитектура едва ли напоминала эльфийское зодчество. Дворцы и замки авалларов украшались скупо, но безупречная чёткость линий, простота форм, впечатление завершённости поражали ничуть не меньше поющих фонтанов, висячих садов и филигранно выполненных барельефов и гобеленов Армалины.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Если Аргай и подумал о сыне, видя перед собой телларионского Магистра, то не подал виду. Великая княгиня рядом с ним и вовсе выглядела безучастной до такой степени, что слухи о её ненормальности, казалось, можно было счесть подтверждёнными.

Их принимали за закрытыми дверями, усадив за поставленными в форме перевёрнутой арки столами. По бокам расположились представители авалларской знати. У Когана рука сама тянулась к поясу. Без оружия бок казался голым, и это ощущение не прибавляло магу благодушия. Кристалина как бы невзначай оправляла причёску, но Согрейн понимал, что это не кокетство и не машинальный жест. Ведьме также было не по себе, и она успокаивала себя прикосновением к припрятанному в роскошных волосах оружию. Коган верил её чутью, и оттого ситуация нравилась ему ещё меньше.