Мир, где тебя нет (СИ) - Дементьева Марина

— Тьху! — плюнул Грайлин, и они въехали в ворота.

(Сантана. Год 963-й)

Столица предстала Эджаю столь же прекрасной, как и в день, когда он покинул её пределы, чтобы отправиться через весь Предел, в далёкий Телларион. Как и в иной день, когда впервые возвратился из Теллариона. Между двумя этими днями прошло порядком времени, он вырос на востоке... но тогда было счастье, счастье возвращения домой. Он вырос, но в нём было желание детски озираться, подмечая малейшие перемены, произошедшие за время отсутствия, сличать с тем образом родного города, что дышал в памяти.

Теперь же знакомые с детства места ничего в нём не затронули. Долг. Обязанность. Повинность.

Провинность.

Эджай мог преодолеть весь путь и с незрячими глазами, помня каждую выемку на мостовой и скол на ступени... Впрочем, ему бы не позволили сбиться. Теперь у него было сопровождение. Воины правящего дома чеканили неслышимый шаг.

Уже в замке Эджай едва замедлился. Не в малодушном стремлении отсрочить минуту встречи. Поспешность была чужда здесь. В самом воздухе этого места разлился дух древности. Забытой силы и позабытой магии. Эджай шёл по отполированным временем каменным плитам, тем же плитам, по которым на протяжении веков ступали герои Предела, правители, мудрецы, воители, маги. Эхо поступи великих поныне звучит под здешними сводами, презрев суетный бег времён. Проникает в сознание, говоря о вечном, о славе, памяти...

В одной из глубоких ниш крытой галереи помещалось изваяние не намного менее древнее, чем сам замок. Эджай всмотрелся в высеченные черты, лишь едва сглаженные временем. Кровь основателя их рода была сильна и, даже изрядно разбавленная той кровью, что вливали жёны, взятые из других знатных семей, поныне сказывалась на облике князей Д`элавар. Не унаследовали ль они от мага древности, вдобавок к точёным скулам и бровям вразлёт, злой рок? Бессмертные, большинство гибли молодыми даже по меркам скоротечной людской жизни. Властелины закатных земель, все они были несчастливы в любви.

Далёкий предок смотрел на последнего из рода сквозь бездну времён. Двое мужчин, живой и давно умерший — словно вели безмолвную беседу.

Ведьмак коснулся каменной ладони и будто ощутил живое тепло...

— Покойся с миром, — прошептал молодой маг в дивно живые, зрячие глаза.

Князь Аваллар встретил гибель в самом сердце Антариеса. Может ли быть мирным сон того, кто без погребения лежит в столь немирной земле?

Стража, замершая у монументальных врат, более походила на каменные изваяния. Эджай приблизился, и воины, слаженно отсалютовав сыну повелителя мечами, отчеканили шаг в стороны, точно големы.

Отец принимает не в личном кабинете и не в своих покоях, но ставит в положение просителя, вассала — знак этот из тех, что нетрудно истолковать. Отец желает, чтобы сын стоял перед ним униженным, точно он нашкодивший мальчишка. Что же... За годы в Телларионе Эджай не позабыл сантанскую науку. Поклон был безупречен, в тщательно отмеренных пропорциях сочетая учтивость и достоинство.

Аргай не поднялся навстречу, лишь одарил тяжёлым взглядом. Стоящая у его кресла, ступенью ниже, женщина, будто сошедшая с изысканной камеи, вздрогнула, устремляя на Эджая взгляд подобных двум осколкам влажной летней ночи глаз.

Первым желанием Эджины было распахнуть сыну объятия, но она осталась на прежнем месте, не решаясь заговорить прежде мужа.

Эджай также молчал, предоставив отцу право на первый удар. Аргай Д'элавар небрежно повёл рукой, не отымая от подлокотника, и глухо повелел:

— Подымись.

Эджай подчинился, остановившись на расстоянии выпада.

Великий князь оставался неподвижен.

— Руку! — процедил сквозь зубы.

Эджай стянул перчатку. Великий князь подался вперёд, впиваясь ногтями в запястье сына. И брезгливо отбросил его руку, убедившись в отсутствии кольца. Но тотчас вновь цепко ухватился за рукав и отдёрнул ткань вверх. На жёстком лице проступило нечитаемое выражение.

Эджай молча сносил отцов приём. Золотой узор на коже говорил за него.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

На руках отца и матери не было прикосновения Анолис. Союз их преследовал сугубо практические цели, ничего кроме. Если в их отношениях и были нежность и уважение, они скрывали это от сына самым тщательным образом, как государственную тайну.

Аргай развязным жестом откинулся на спинку трона. Усмешка его была презрительно-глумливой.

— Мне следует поздравить тебя с женитьбой? Что, сын? Когда же ты намеревался поставить меня в известность? Отчего не дал знать... не потрудился послать весточку, быть может, я желал бы присутствовать на торжестве? Сделать подарок твоей молодой жене...

— Стихна, — кивнул Эджай. Гнев сжал ладонь в кулак.

— Да, Стихна! Никчёмной девчонке не хватило умения удержать жениха, но, по крайней мере, опозорившись, она сочла нужным сообщить о том, что он творит в Телларионе. Этому тебя обучали в Белом городе, противиться родительской воле? Это там ты решил, что свободен от меня? Считаешь себя ведьмаком? Ну так ты пока ещё и мой сын, Бездна забери! Хотел поиграться в магию, — изволь! До сей поры я закрывал глаза на эту блажь. Но, верно, ты забыл, кому подчиняешься в первую очередь! Как ты посмел жениться без моего ведома? И на ком? На эльфке! На дочери этого поганого, извращённого племени! Ты действительно полагал, что я позволю возвести на престол эльфскую девку?!

Взгляд сына был холоден, как и его голос.

— Ты мой отец и мой господин, но Эстель — моя жена. Ни у тебя, ни у кого иного нет права порочить её.

Аргай подымался медленно, медленно, как старец. Но следующее его движение, единое, слитное, было быстрым, очень быстрым.

Не для ведьмака. Но Эджай не думал противиться.

Побелевшие губы Великой княгини подрагивали, точно силясь произнести слова возражения, оправдания. Увы — Хозяйка обделила Эджину мужеством. Женщина желала бы броситься между мужем и сыном, заслонив Эджая собой, но, вместе с тем, признавала право Аргая судить.

Там, где острие прокололо кожу под ключицей, набрякла тяжёлая капля. Стекла вниз, напитывая ткань. Эджай остался в ведьмацкой одежде, а кровь едва заметна на чёрном. Не замечая обнажённой стали напротив сердца, Эджай медленно обошёл отца. Неторопливо и плавно потянул оружие из ножен — факелы высветили выгравированную на лезвиях авалларскую вязь, и — крест-накрест вонзил мечи в изголовье трона.

Сталь вошла в морёное дерево без сопротивления, точно погрузившись в воду. Воздух вокруг клинков сгустился, приобрёл влажный глянцевый блеск, но лишь на краткий миг. Свечение ослабло, цвет потускнел и истаял, будто магия исчезала вместе с ним. На деле всё было иначе. Сила впитывалась в клинки, сживалась с ними.

Эджай обернулся к отцу. Теперь они стояли вровень, разделённые престолом.

— Ты всегда говорил, отец, я не властен над собой. И я всегда подчинялся — тебе, Сантане, долгу, закону Теллариона. Так и теперь: моя жизнь всецело в твоей воле. Но позволь сказать и мне. Я выбираю свободу любить и ненавидеть.

На мгновение Эджай прикрыл ладонями лицо: знак рода исчезал, с болью, будто вытравленный кислотой. Когда молодой маг отнял руки, в глазах его мерцало странное отражение. Голос его зазвучал глуше, отрывистей, оглашая слова, продиктованные не разумом, пришедшим извне слова.

— Многие будут пытаться завладеть им, но оно признает единственную руку, того, кто свободен от желаний. Настанет время отчаяния, день, когда он придёт забрать то, что принадлежит ему по праву и закону... — Дыхание Эджая стало прерывистым, он вскинул голову. Туман в глазах рассеивался, взгляд прояснялся.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Он не разыгрывал спокойствие, из гордости ли, из нежелания разоблачить страх. Спокойствие истинное, не показное, дышало в нём, когда его окружила почтительная "свита", ладони — на рукоятях мечей.

Разрыв глубинных, кровных связей опустошил бы любого. Эджай с рождения знал за собой череду добрых гениев, имён предков, и — остался в пустоте, когда знак стёрся с кожи. Лишь Эстель звездой светила ему, и ради её чистого сияния Эджай стал изгоем в своей семье, отступником в глазах своего народа. Он не видел для себя иного исхода. Предать любимую женщину, доверившуюся ему, вручившую себя его воле, он не мог.