Управдом - Андрей Никонов

— И кашу — обязательно, — кивнул Сергей. — Каша — она телу крепость дает, не то что всякие разносолы бесполезные. Так что и вы налегайте, да поактивнее, мне тут дохляки не нужны, какие же из вас помощники милиции, если ветром будет сдувать.

Сам Травин насчет себя совершенно не волновался. Выпитая незадолго до этого водка вообще на него не подействовала, чтобы дело дошло до воспоминаний и головной боли, надо было как минимум полтора литра выпить, а то и четверть — тогда прежние жизни наваливались непрошеными гостями. В больнице когда лежал, на спор пару раз чистый спирт пил, врачи только руками разводили, мол, неожиданно приобретенная в результате тяжелой контузии особенность организма. И когда другим давали пить универсальное болеутоляющее, Травину не наливали, мол, нечего ценный продукт зазря переводить.

К тому же бородач этот может выжидать пару дней, потому как не знает, заметил ли его Сергей, и сразу лезть побоится. Наверняка подумает, что сейчас Травин может быть насторожен, а через два-три дня острота ощущения спадет, бдительность уляжется, и вот тогда можно смело закончить то, что этот здоровый грузчик начал делать возле склада. Сергей своего потенциального противника особо умным не считал и думал, что может его шаги предугадать. С преследованием-то получилось, значит, с самого начала мнение о бородаче было правильным.

Никифору не икалось, и о том, что Травин его заметил, он не догадывался. Сидел бывший налетчик в чайной, пил кисель с пирожками и обдумывал свое положение.

По его прикидкам, замаскировался он достаточно хорошо, даже родная мать сразу не узнала, только руками всплеснула и заплакала. А уж старший барин, Георгий Николаевич, так и сказал — преобразился. Жадные эти баре, только изображают из себя якобы ровню, а на самом деле смотрят на него, Никифора, с презрением. А ведь он младшего барина, считай, на руках вырастил, да когда круговерть гражданская случилась, из пекла вытащил. Спасибо, конечно, что к делу пристроили, только, по мнению самого мужика, отработал он свое сполна. Бритву контролировал, смотрел, чтобы лишнее на сторону не очень уходило, помогал барахлишко сбывать по деревням и вообще рисковал сильно. Вон, на последнем деле чуть не помер, а ему, значит, крошки с барского стола. Треть. Сволочи буржуйские, царские недобитки.

Бритва крадеными тканями приторговывал, кое-что делил среди подельников, а основную кассу менял через своих корешей на золотые червонцы. Не доверял он никому, а особенно советской власти, считал, что золотишко понадежнее бумажек будет. А когда нэпманов тут одних прикончили, решил, что в их доме спрятать — никто копаться не станет. Только нашла бритва свой камешек, сволочь эту городскую.

Никифор потрогал горло, сморщился. Раздавленный хрящ сросся неправильно, теперь и дышал он с небольшим присвистыванием, и голос стал грубым и сиплым. Сломанные пальцы кое-как срослись, но вот иголку он взять уже не мог или ножик маленький — не удержать. А ведь раньше по дереву вырезал, знатным резчиком был, такие наличники делал, что аж в город уходили. Теперь этого не осталось, а что человек без ремесла, так, личность никудышная.

Поэтому делиться с барами припрятанным Никифор не собирался — сказал же старший, что если за неделю не найдет, может себе оставить. Вот он и не найдет, точнее говоря, достанет и перепрячет, тем более что обе цели теперь в одном месте находятся. В доме Абрикосовых почти все золотишко припрятано, то, что до весны образовалось. Аккурат как нэпманов прикончили и обыски прошли, тут он его и сховал. Остальное, немного совсем, Бритва в другом месте схоронил, где именно, Никифор не знал, но найти надеялся, были у него мысли на этот счет. Хоть и мелочь, а для него прибыток.

К середине сентября темнело уже к девяти вечера, но Никифор не торопился. По себе знал, самый сладкий сон, он после полуночи, когда тело размякает, а разум туманится. Институтов бывший крестьянин не кончал и о физиологии имел смутное представление, но рассудил, в принципе, правильно, и у бывшего дома нэпманов Абрикосовых, а теперь — горимущества под началом управдома Травина, появился часам к одиннадцати. Наблюдал часа два, примостившись под деревом на другой стороне дороги, враг ложился спать поздно, еще в полночь колобродил, то наверх поднимался, то снова спускался вниз — это можно было судить по загорающимся и гаснущим лампочкам. Но в первом часу все успокоилось, в комнате на первом этаже погас свет, Никифор выждал еще полчаса, для верности, и тихонько двинулся к дому.

Пальцы плохо слушались, когда он отмычкой вскрывал замок, но кое-как справился — мастерство не пропьешь. Зайдя в сени, даже своего недруга похвалил — тот перетянул полы, и те перестали скрипеть. Никифор осторожно прошелся по нижнему залу, спустился в подвал, прошел туда, где печь смыкалась со стеной, оттер сажу и начал вынимать кирпичи.

Бритва был хоть и сволочью, но умной, закатал червонцы в глину, а ту — обжег, да так, что от настоящих кирпичей не отличить, а потом они вместе с Никифором заложили их в печь, обмазали сверху сажей и оставили. Мокрушник, в отличие от бар, пустых обещаний не раздавал, так и сказал, мол, если узнает, что Никифор залез и себе хоть долю малую забрал, прирежет. Раньше мужик ему верил и опасался, а сейчас бояться некого, лежит Бритва в сырой земле, червей кормит.

Пора туда еще кое-кому. Этот-то пентюх городской вон в подвале чего только ни переделал, а найти не смог, потому что печка с той стороны целая, кому в голову придет ее перебирать. Но все равно лопух.

Никифор аккуратно разломал кирпичи — они только сверху были покрыты глиной, а внутри блестящие золотые столбики, завернутые в рогожку, тоже обмазанную глиной, отлично сохранились. Четыре тысячи золотых монеток по восемь с половиной граммов с профилем последнего российского царя, тридцать пять кило чистого золота. Для Никифора, даже ослабшего, так, не вес, считай. Он аккуратно сложил очищенное от кусков глины золотишко в заплечный мешок, стараясь, чтобы оно не звякнуло, и осторожно поднялся по лестнице на первый этаж.

Внутри у него были сомнения, не зайти ли в следующий раз, недруга проведать, а сейчас, когда богатство было за плечами, заняться им — сходить, перепрятать, но вот вспомнил, как этот гад ему пальцы ломал, а потом горло, и прямо кровь дурная к лицу прилила. Никифор оставил мешок на полу, вытащил из-за пояса топорик, тихо открыл дверь в спальню — луна пробивалась даже через закрытые