Ребекка с фермы «Солнечный ручей» - Кейт Уиггин

— Все может быть! — подхватила Марта Мезерв. — Однако похоже, что он убежденный холостяк. Есть мужчины, которые, если жена умрет, через год вновь женятся. А других устраивает одинокая жизнь.

— Мои кузины считают, что если бы он был мормоном, то все жительницы Риверборо подходящего возраста были бы его, — заметила миссис Перкинс.

— Его, захоти он, сто раз уже могли бы окрутить. Не в Риверборо, так в Бостоне. Похоже, Марта права, он просто не желает себя связывать, — заключила хозяйка застолья.

— Не думаю, что хоть одна из вас близка к истине, — добродушно рассмеялась миссис Коб. — Никто не знает, что взбредет в голову нашему ближнему. Знаете, у Джеремии есть норовистый жеребец, Бастер его зовут. Джерри никого к нему не подпускает, он и сам боится давать ему удила. Однажды жеребец его покалечил и меня чуть не убил. А Ребекка ничего не знала сначала про его повадки, и вот она решила его запрячь. Я увидела в окно, что она отпирает сарай, сразу заподозрила недоброе — и за ней. Вхожу и вижу: она его гладит, почесывает. И уж после этого Бастер с такой радостью закусывает удила, как будто бы ему дали кусок сахара. «Господи, — спрашиваю, — Ребекка, как это тебе удалось его укротить?» — А она в ответ: «Никак. Он сам захотел. Просто ему надоело стоять на привязи, и его потянуло на свежий воздух».

Глава XXVII. Чудесная картина

Прошел год с того вечера, когда в Риверборо за чашкой чая велась дискуссия по поводу премии Адама Лэда. Месяцы бежали за месяцами, и вот наступил день, которого Ребекка дожидалась пять лет, — день достижения ее первой серьезной цели в жизни. Учебные дни миновали, и Уорехам пребывал в предчувствии волшебных торжеств, посвященных окончанию колледжа.

Восход солнца был под стать грядущему торжеству. Ребекка соскочила с кровати, подбежала к окну, раздвинула шторы и восторженно поприветствовала розовый свет безоблачного утра. Да, солнце сегодня сияло по-другому и казалось больше, ярче, величественней, чем всегда. В такой день не может быть среди выпускников людей незначительных или достойных насмешки. Каждый стоит вровень с великим событием!

Эмма Джейн повернулась на другой бок, проснулась и, увидев Ребекку возле окна, подошла и встала рядом с ней.

— Если это не грех, то я благодарю Бога за то, что на целое лето я свободна!.. Тебе хорошо спалось?

— По правде говоря, я почти не спала. Сначала у меня вертелись в голове мои стихи о школе, потом слова песен, а под конец вдруг всплыли в памяти латинские стихи сочиненные Марией, королевой шотландской:

Adoro, imploro,Ut liberes me![6]

Эти слова прямо полыхают у меня в голове!

Тот, кто не знаком с жизнью земледельческой Америки, никогда не сможет до конца понять, каким серьезным, важным, торжественным представляется молодым провинциалам последний день в колледже. В смысле приготовлений, скрупулезной заботы о каждой мелочи и всеобщего воодушевления он оставляет далеко позади сельские свадьбы. Ведь свадьба в американских деревушках и городках — самое обычное дело, тут нередко все начинается и оканчивается визитом к священнику. Ни для самих выпускников, ни для членов их семей, ни для старших товарищей, ставших уже студентами, ничто не идет в сравнение с днем выпуска — разве что инаугурация губернатора штата на Капитолийском холме.

Для Уорехама это был день из дней, потрясение из потрясений. Отцы, матери, даже самые дальние родственники торопились на поезд, чтобы еще до завтрака поспеть в колледж. Выпускники прошлых лет, многие с женами и чадами, тоже устремлялись в дорогую их сердцу обитель. Две красно-коричневые конюшни буквально ломились от понаехавших перевозочных средств разного рода. Повозки, дилижансы, фаэтоны цепочками выстраивались на затененных сторонах улиц, и лошади били хвостами, изнемогая от безделья. Улицы походили на выставку мод, причем представлены были не только последние фасоны, но и хорошо сохранившиеся наряды давно минувших времен. Самые разные типы мужчин и женщин явлены были здесь, потому что в колледжах Уорехама учились и работали сыновья и дочери лавочников, юристов, бакалейщиков, врачей, сапожников, министров, профессоров, фермеров. Общее возбуждение дошло до той последней, крайней степени, когда оно выражается в глубоком, «гробовом» молчании. Жизнь временно приостановилась, и участники действа застыли в ожидании решающего момента.

Девочки у себя в комнатах в последний раз оглядывали свои наряды. Нужно учесть каждую мелочь. Еще бы! Ведь вся прошлая жизнь была лишь прелюдией к предстоящему торжеству. Да, одежды приготовлены самые праздничные, но надлежало еще подумать о прическах. У одних волосы были накручены на папильотки, у других — на обоймы от охотничьих патронов, третьи заплетали два десятка тугих косичек, а потом расчесывали — такой обычай придавать волосам «волнистый» вид входил тогда у девочек в моду. Особенно красиво выглядели волосы, завитые на бумагу или свинец, и, хотя это стоило бедняжкам бессонной ночи, цель, несомненно, оправдывала средства. Те из девочек, кто не склонен был к мученичеству, накручивали волосы просто на тряпицы, оправдывая себя тем, что кудри выходят более натуральные, не такие нарочитые. Однако вполне могло оказаться, что от сильной жары все парикмахерские ухищрения пойдут прахом и волосы к концу дня сделаются «как скрипичные струны». Матери сидели над своими чадами, изо всех сил обмахивая их веерами из пальмовых листьев. Уже вот-вот часы должны были пробить десять раз. В это время пленницам надлежало покинуть места своего мучительного заточения.

У большинства выпускниц платья были из швейцарского муслина, простого или с блестками. Другие предпочитали костюмы из кашемира или шерсти альпака, потому что их можно будет надевать и в дальнейшем на разные торжества. Голубые и розовые ленты, служившие поясами, висели пока на спинках стульев. Одна девочка, у которой был широкий пояс, служивший одновременно шарфом, стала молиться Богу, чтобы Он уберег ее от греха гордости и тщеславия.

О том, как одеться в день выпуска, Ребекка задумалась лишь за месяц до торжества. Вместе с Эммой Джейн она поднялась на мансарду Перкинсов и выбрала там несколько лоскутов кремового муслина и кисеи. Этого будет вполне достаточно. «Богатая дочь кузнеца» решила отказаться от муслинов с блестками и, последовав примеру Ребекки, тоже сделать себе платье из кисеи. Работы предстоял непочатый край: надо было выкроить, сшить, подрубить, заложить складки, пришить кружева и много всего прочего. Над платьем Ребекки трудились три мастерицы. Шарф (и одновременно пояс) делала Ханна, лиф и рукава — миссис Коб, а юбку — тетя Джейн. Эмма Джейн шила себе платье сама, лишь иногда обращаясь за помощью к матери. В результате из материи, целый ярд которой продавался за три или четыре пенса, вышли такие изящные платья, что многим нарядам из атласа и парчи было до них далеко.

Подруги сидели вдвоем у себя в комнате. Они с грустью думали о том, что это последний день их тесного дружеского общения. Будущее Ребекки еще не обрело ясных очертаний, хотя мистер Моррисон уже сделал ей на выбор два предложения. Во-первых, она могла бы аккомпанировать на уроках музыки и гимнастики, при этом еще давая музыкальные уроки в младших классах. Во-вторых, в школе Эджвуда она могла занять должность ассистента. В отношении жалованья ни та, ни другая работа не сулили выгод, но в Эджвуде она занималась бы литературой, что было очень по душе мисс Максвелл.

Настроение Ребекки переходило от возбуждения к бурному восторгу. И когда по коридорам разнесся эхом первый звонок, возвещая о том, что скоро в помещении церкви начнется выпуск, она застыла у окна, приложив ладонь к груди.

— Вот, Эмма, уже начинается! — произнесла Ребекка. — Помнишь, в «Мельнице на Флоссе»[7] Мэгги Тулливер закрывала за собой золотые ворота детства? Я почти вижу это — как затворяются створы, я буквально слышу скрип — и не знаю, что ощущаю сильнее: радость или сожаление.

— А мне нет дела до этих створ и их скрипа, — сказала Эмма Джейн, — потому что ты теперь по ту сторону, а я — по эту.

— Эмми, не плачь, пока что я с тобой. Конечно, жаль, что я кончаю школу на год раньше. Это единственное, о чем я жалею… Пожалуйста, обними меня на счастье. Но только осторожно, чтобы не помялись платья.

Через несколько минут Адам Лэд, только что приехавший из Портленда, направляясь в церковь, вышел на главную улицу и вдруг остановился как вкопанный посреди тротуара. Его привлекла сцена, столь живописная, какой он, пожалуй, в жизни не видел. Одноклассники Ребекки решили нарушить установленный в колледже обычай: вместо того чтобы разбиться на пары и проследовать в церковь, они решили въехать по-королевски. Коляску, запряженную лошадьми, украсили виноградными ветками, охапками сорванных под самый корень маргариток, всеми любимых цветов, в изобилии растущих на лугах Новой Англии. Дорога, само помещение церкви, даже лестница — все сплошь было усыпано цветами — зелеными, желтыми, белыми. Поводья белых коней тоже были увиты цветами, и в карете, словно в кленовой беседке, на сложенных на полу ветках клена сидели все двадцать учениц выпускного класса, в то время как десять учеников маршировали по обе стороны и у каждого в петлице цвел букетик маргариток.