Серебряные звезды - Тадеуш Шиманьский

Мне все-таки удалось погостить дома. Узнав каким-то образом о нашем перемещении, мать ждала меня на станции в Цумани. Мы вместе доехали в эшелоне до Киверц, а оттуда пассажирским поездом добрались до Рожище. Я провел дома ночь и утром, нагруженный подарками, поехал пассажирским поездом в Ковель, где и нагнал свой эшелон. Ковель был разрушен почти до основания.

Училище направили в Хелм. Нас разместили в здании бывшей дирекции железной дороги. Дом был в хорошем состоянии: паркетные полы, небольшие комнаты, кровати с пружинными сетками и матрацами. Условия по тому времени просто роскошные.

Вскоре в городе у нас появились знакомые. У пани Галины Швайовой, которая жила вместе с дочкой, мы собирались всей компанией. Иногда немного выпивали, но чаще всего проводили время в разговорах, пели, танцевали, вернее, учились танцевать. Пани Швайова была почетной гостьей на новогоднем балу в училище, который одновременно был и прощальным балом. У нее мы договорились встретиться ровно через год после окончания войны.

К осени 1944 года фронт стабилизировался на Висле. Жизнь в училище шла обычным порядком. Впрочем, не совсем обычным. После переезда в Хелм, например, мы две недели не занимались. После отдыха почувствовали себя увереннее: из курсантов, призванных уже в Польше, было сформировано несколько новых батарей, и мы неожиданно стали «ветеранами».

Но не это было самым главным. Родина, о которой мы так много думали и образ которой вдалеке явно идеализировали, несколько разочаровала нас. Мы увидели, что народ наш не так един, как нам представлялось. Мы считали, что самым большим желанием всех людей в Польше является борьба с оккупантами. Однако очень быстро пришлось убедиться, что далеко не все так думают.

Вскоре после нашего приезда в Хелм там застрелили милиционера. Это потрясло нас до глубины души. Збышек Белецкий так охарактеризовал это убийство: «Свинство! Человек берется за тяжелую работу, чтобы поддерживать порядок, однако находятся подлецы, которые считают это преступлением».

Затем произошли и другие события. Мы часто наталкивались на последствия вражеской пропаганды. Больше всего об этом могли бы рассказать товарищи, работавшие в те дни в военкоматах. Реакционное подполье стремилось сорвать призыв в народную армию. Вражеская пропаганда проникла и в наше училище. Однажды взвод из вновь сформированной батареи вышел в поле на занятия по топографии и не вернулся. Вскоре стало известно о дезертирстве из 31-го пехотного полка.

В конце концов дело дошло до того, что каждую третью ночь вместо отдыха после занятий приходилось охранять местную тюрьму. А ведь нужно было еще нести караульную службу в самом училище. Только курсанты старшей батареи были освобождены от караулов, поскольку им предстояли выпускные экзамены.

Тревожная атмосфера в Хелме помогла нам быстрее найти свое место на родине. Тогда мы еще не были готовы «дать себя разрубить на куски» за социализм (впрочем, тогда новый строй так не называли, в газетах писали о демократии), но одно знали наверняка: с теми, кто совершает подобные преступления, мы будем сражаться до победного конца.

Не за горами был выпуск из училища. Поздней осенью закончила курс старшая батарея. Нам экзамены назначили на конец декабря или первые числа января 1945 года.

Выпускная батарея всегда носила номер первый. Осенью унаследовали этот номер мы. Одновременно мы получили от ушедших курсантов «подарок» в лице нового командира взвода. Им оказался подпоручник Лебедзиньский — наш бывший товарищ, которому присвоили офицерское звание всего несколько месяцев назад. Молодой командир держал нас так, что мы не имели оснований обвинить его в «задирании носа», но всегда помнили, что мы еще не офицеры, а курсанты.

После переезда в Хелм изменился и профиль училища, которое из «Первого польского объединенного училища» превратилось в чисто артиллерийское, сменился командный и преподавательский состав. Начальником училища был назначен генерал (а может быть, в то время еще полковник) Гулей, заместителем начальника по учебной части — довоенный офицер полковник Ицкович, командиром дивизиона — полковник Сатановский. В училище прислали нескольких подофицеров. В нашей батарее старшина и его помощник были из сверхсрочников. И еще одна деталь: в Хелме нам выдали шпоры. Мы были очень довольны.

Вытянувшаяся по линейке шеренга выпускников в офицерских мундирах, но еще без офицерских звездочек на погонах. Звучит команда «Смирно!». Генерал Роля-Жимерский прикосновением сабли и словами «Произвожу вас в подпоручники артиллерии» превращает вчерашнего курсанта в офицера. Итак, я — офицер, подпоручник. Это произошло 6 января 1945 года. В тот день мне еще не было 18 лет. Я был, пожалуй, самым молодым подпоручником в нашем училище.

Церемония производства в офицеры завершена. Мы помогаем друг другу прикрепить звездочки на погоны. Звездочки большие. Такие в Советской Армии носят старшие офицеры. Из-за этого советские регулировщицы часто обращались ко мне со словами «товарищ майор» и лихо козыряли.

На следующий день состоялась последняя беседа с начальником училища, который, дав несколько добрых советов на дорогу, сказал: «Кто из вас хочет в 1-ю армию, прошу построиться справа. Кто во 2-ю — встаньте слева».

Большинство предпочло назначение в 1-ю армию: ведь все мы мечтали попасть на фронт.

Потом все пошло очень быстро. Получение документов, первого офицерского жалованья, скромная прощальная пирушка. И… «Вперед! На Берлин!».

В соответствии с направлением нам предстояло явиться в штаб 1-й армии, находившийся «где-то под Варшавой». С таким фронтовым адресом в кармане мы направились сражаться за свободу родины.

Половину пути проехали на поезде. Ночью вышли из вагона на станции Лукув. Кругом — ни души. С трудом нашли дежурного по станции. Спросили, как найти комендатуру, но он отсоветовал нам идти туда ночью: все равно не примут. Ночь мы провели у дежурного. Утром разыскали коменданта. Тот приказал нам ждать, пока не будет возможности отправить нас на попутной машине в сторону Варшавы. Вскоре такая возможность представилась, и мы благополучно прибыли в штаб армии.

Там проверили наши документы, выдали талоны на питание, предоставили комнату и приказали ждать распределения по частям. Нас охватило негодование: ведь мы летели сломя голову совсем не для того, чтобы ждать у моря погоды! Свое справедливое возмущение мы высказали различным начальникам, требуя немедленно направить нас в части. Дело кончилось тем, что нас собрали и прочитали лекцию о том, что мы находимся в армии и обязаны беспрекословно выполнять все приказы, а не только те, которые нам нравятся.

Все мы чувствовали, что готовится крупная операция. И действительно — однажды ранним утром все вокруг загрохотало. Через несколько часов нам объявили, что наш фронт двинулся в наступление. Вслед за войсками отправились на запад и мы. Миновали разрушенную до основания, еще дымящуюся Варшаву, Блоне, совершили молниеносный рейд по левому берегу Вислы, оставили позади города и местечки Быдгощ, Венцборк, Злотув, Ястрове. Наконец прибыли в район действий 1-й армии, приготовившейся штурмовать Померанский вал.

Наконец-то я получил направление в 6-й легкий артиллерийский полк 4-й пехотной дивизии имени Яна Килиньского. Из штаба полка меня сразу послали в распоряжение командира 2-го дивизиона.

Найти дивизион было трудно, но еще труднее оказалось обнаружить его командира. В конце концов солдаты из взвода управления посоветовали мне не искать командира. «Вот увидите, пан подпоручник, командир дивизиона сам найдет вас». И в самом деле наш «старик» вскоре появился. Развалившись на сиденье своего вездехода, он попыхивал трубкой. Разговор с ним был коротким. Он назначил меня командиром взвода управления в 4-й батарее.

Командира батареи я застал в деревенской халупе за обедом. Выслушав мой доклад, он приказал мне сесть к столу и, прежде чем ординарец принес жареную курицу, поставил передо мной полный стакан водки. Я сначала отказался, оправдываясь тем, что очень голоден, но позже, подкрепившись, уступил его настойчивым уговорам. Не выпей я — прощай мой авторитет, но осушить целый стакан при моем-то опыте… И все-таки я решился. Сделав вид, что привык к таким напиткам, залпом выпил весь стакан и даже присвистнул якобы от удовольствия — знал, что знатоки высоко ценят этот способ выражения чувств.

Впервые в жизни мне предстояло занять ответственный пост. Ответственный в том смысле, что теперь я должен был отвечать не только за свои действия, но и за действия подчиненных мне людей. Больше того, каждый непродуманный шаг мог стоить жертв. Подчиненные у меня были разные: такие же юнцы, как и я, и люди солидного возраста, далеко за сорок. Некоторые еще не брились, а другие уже не брились — бородачи. Были покладистые, добросовестные солдаты, а рядом с ними — забияки с темным прошлым. За одними нужно было беспрестанно присматривать, а другие, как бы через мою голову, помогали держать их в ежовых рукавицах. Исходя из того, что солдаты моего взвода были если не родственниками, то по крайней мере соседями в своей гражданской жизни, я допускал эти меры воздействия, тем более что нарушители порядка, признавая бесспорный авторитет хороших солдат, не протестовали против наказаний, хотя воспитательные приемы этих спокойных, хозяйственных мужичков не были предусмотрены уставами ни одной армии мира.