Поймём ли мы когда-нибудь друг друга? - Вера Георгиевна Синельникова

индукции». Индукция действует — я сам убедился. Васю притягивает к стюардессам, буфетчицам, колхозницам и всем прочим лицам женского пола, коих я не могу перечислить ввиду нехватки бумаги и времени. Это, впрочем, не мешает ему посылать ползунки и детские костюмчики в Славгород, где он оставил жену с тремя ребятишками.

В Забайкальском управлении мы пробыли всего два дня. И с места в карьер — за работу. Я знал, что в этом водовороте слюни пускать некогда, и рвался в него. О тебе я нарочно старался не думать. Втайне уже сладостно предчувствуя, что ты всё равно вернешься, я не торопил тебя, даже не звал. И вот ты вернулась, Данусь. Это было как пробуждение от сна, как возвращение в родные места. Это был праздник праздников. Я почувствовал, как из глубины души поднимается что-то тёплое и до боли знакомое. Как я жалел, что далеко Великоградские проспекты, где на каждом углу можно тяпнуть стаканчик недурственного винца. Я очень боялся, что ты исчезнешь, поэтому только через несколько дней дал телеграмму. И вот теперь, убедившись, что жизнь продолжается, пишу тебе письмо. Хочу сказать, Данусь, одну вещь. Запомни её хорошенько. Если когда-нибудь случится так, что я скажу тебе; устал, разлюбил — не верь! Знай: на всю жизнь я твой. Всё, что есть во мне — дурное и хорошее — я отдал тебе.

В отлива час не верь измене моря -

Оно к земле воротится, любя.

Алексей Толстой

Что бы ни случилось, жди!

… … …

8.06. 1964 года

Забайкалье.

Лагерь мы поставили на берегу ключика. По его берегам — кустарник, есть несколько деревьев. А вокруг — голым-голо. Степь. Сопки, покрытые щебнем.

Взяли повариху. Шаньги печёт знатные. Имеет отпрыска, в котором каждый из нас, в меру своих педагогических талантов, пытается воспитать все те прекрасные качества, которых недостает нам самим.

Работаем без передышки. Солнце жарит немилосердно. К полудню перед глазами начинают прыгать черти, земля норовит уйти из-под ног, а в голове стучат молоточки и ворочаются жернова. Более или менее сносно чувствуешь себя лишь на рассвете, пока солнце не принялось ещё жарить во все лопатки. Если бы ты увидела меня, ты бы надорвала животик от смеха. Островерхий монголоидный череп выбрит (борьба с возможным облысением), борода, с которой я связываю столь радужные надежды, пока представляет собой жалкие клочья, кожа на лице облазит от ожогов. Моё появление в населённых пунктах неизменно вызывает фурор. В лучшем случае, явно из желания польстить, меня называют Фиделем Кастро, в худшем спрашивают, из какой колонии я сбежал. Но к осени я всё равно достигну необходимой для покорения женщин кондиции. В истории известен пример с гадким утёнком.

Что касается каверзных вопросов, Данусь, то если посмотреть на них в упор, приходится признать, что жизнь такова, какова она есть, какие бы объяснения мы ей ни находили. И другого выхода, как отдаться ей, у нас нет. Будем жить, Данусь!

Я вышел на финишную прямую. Остаётся сто дней.

_ _ _

15.06.1964 года

Дана

Поле, база

Здравствуй!

Всё же не зря я высмотрела в тебе светлое начало. Пробивается оно в тебе неистребимо. И это не я к тебе возвращаюсь. Ты сам возвращается к себе. А мне возвращаешь радость.

Что в жизни моей что-то случилось, коллеги мои заприметили сразу.

— Уж больно ты сияешь вся — глазам больно, — высказался Лёва, хитро улыбаясь при этом.

Считая себя проницательным не менее комиссара Мегрэ или Шерлока Холмса, Лёва все мои радости и огорчения связывает с объектом, находящимся в поле зрения — Сашкой. Он зорко и ревниво следит за тем, как Сашка наклеивает на мои образцы этикетки, ремонтирует мне башмаки и носит в палатку чай. При этом Лёве невдомёк, что причина столь неумеренного внимания ко мне со стороны Сашки, скорее всего, кроется как раз в занудном характере самого Лёвы и желчной раздражительности Стаса, у которого обострилась язва из-за собственной безалаберности — он курит натощак, или выпивает банку сгущёнки без чая, или не берёт ничего с собой в маршрут. Несмотря на ехидные замечания и многозначительные ухмылки «трёх старпёров» (так за глаза Сашка окрестил Лёву, Стаса и Костю) и, невзирая на мои запреты, Сашка каждое утро приносит к моей палатке цветы. Я бы, может, и подумала, что он влюбился, но это началось чуть ли не с первого дня в поле, а в посёлке я ничего такого за ним не замечала. К заслугам Сашки следует отнести и то, что он защищает меня от нападок начальства.

В одном из моих первых самостоятельных маршрутов я описала дайку гипербазитов — скрупулёзно замерила элементы залегания, описала характер контактовых изменений и даже порфировую структуру. Гипербазиты здесь редкость, Лёва пошёл проверить, и что ты думаешь? Нашёл в моей «дайке» фауну. Это был, наверно, самый весёлый или один из самых весёлых дней в его жизни. Он всё время усмехался в бороду, восхищенно крутил головой, ещё и ещё раз с хохотом рассказывал каждому историю своей находки. Больше всего ему нравилась его собственная шутка насчет того, что я не видела фауну потому, что сидела на ней. Я долго отшучивалась, потом не выдержала и разревелась. Сашка пошёл к Лёве с актом возмездия. Он взял из его рук пресловутую раковину, долго и внимательно изучал её, потом изрёк многозначительно:

— Так это же не фауна.

— Как не фауна? — изумился Лёва.

— Это оплавленные обломки из тела гипербазитов, — невозмутимо и с достоинством трактовал Сашка, глядя на Лёву своими ясными, без следа лукавства глазами. — Я таких сколько угодно видел в нашем факультетском музее. И в поле встречал. Действительно, некоторые из них напоминают фауну, нас ещё на кафедре предупреждали, чтобы мы не впадали в такую ошибку.

Фауна была стопроцентной, моя оплошность — очевидной, но Стас тоже весело взглянул на Лёву и, пробормотав «вот тебе, бабушка и юрьев день», ушел в свою палатку. Костя, не подозревающий о подвохе, разглядывал образец с неподдельным изумлением:

— Надо же!

Лёва сначала растерянно улыбался, потом побелел, потом покраснел, потом закричал фальцетом:

— Вы что, издеваетесь надо мной?

Он подносил фауну к носу Сашки, указывал на веером расходящиеся рёбра, на великолепно отпечатавшуюся в камне замковую часть моллюска и, задыхаясь, доказывал, что он не осёл.

В конце представления, видимо, сочтя, что Лёва свою меру наказания получил, Сашка ещё раз внимательно посмотрел на раковину и сказал совершенно чистосердечно:

— А может, я и ошибаюсь.

Лёва, мне