Карьера - Александр Николаевич Мишарин

были ему эти нечистые, скользкие речи.

Как там говорил Ф. М. «Вечная жажда русского народа всеобщего, всенародного, всебратского единства во Христе?!»

Да, грустновато! Если не смешно…

«Единения во Христе, значит, жаждал русский народ?»

…Тогда, в тридцать третьем, за Корсаковым приехали на следующую ночь после разговора на веранде. Вернее, поздним вечером. В половине двенадцатого.

Машина осталась в березовой рощице — дальше проезда не было. На крыльцо поднялся пожилой, в штатском. Мягкое, полноватое интеллигентное лицо. Шагах в трех-четырех стояли еще двое — в военной форме.

— Корсаков? Александр Кириллович?

По старой солдатской привычке он аккуратно и быстро оделся. Потянулся к плащу — на улице накрапывал теплый дождь. Трава блестела черным лаком.

Не обязательно, — показал на плащ сотрудник в штатском. — Мы на машине.

Александр Кириллович услышал, как растворилась дверь. Обернувшись, он увидел закутавшуюся в оренбургский платок, позевывавшую Машу.

Она была совершенно спокойна!

— Мы вас разбудили? — почти галантно спросил штатский. Он был похож сейчас на вежливого соседа по даче.

— Ну, что вы! Я читала…

Машенька протянула к Корсакову руки и, потянувшись, как со сна, — спокойно-спокойно, домашне-домашне! — чуть зевнув, поцеловала его в щеку.

— У нас здесь такая скука! — улыбнулась она «соседу». — А в Москве Александр Кириллович… Хоть немножко развеется!

Она погладила Корсакова по плечу. На мгновение прижалась к нему, прощаясь. Только через несколько секунд, уже идя за штатским по мокрому участку, Александр понял, что она даже не произнесла, а выдохнула, передала ему: «Это не арест!»

Он на секунду замер… И тут же за его плечами, во влажной зеленой темноте, выросли двое одинаковых военных.

— Что-нибудь забыли? — чуть быстрее, чем нужно, спросил пожилой.

— Нет! — сам себе ответил Корсаков. Только для этих слов Маша и вышла проводить его. Сколько же раз за ее в общем-то короткую жизнь она видела аресты? Аресты отца, родственников, близких, дальних… В России, в эмиграции, в Шанхае!

Она-то знала! Она-то разбиралась! — И он с благодарностью, с неожиданным, непривычным чувством неодиночества поверил ей.

— Если можно… Чуть быстрее! — тихо сказал штатский, незаметно посмотрев на наручные часы.

* * *

— Что же… Вы! Не появляетесь?

Сталин сидел на низкой кушетке, покрытой свисающим со стены, неновым темным ковром. На даче (в пределах Москвы, как понял Корсаков, когда они мчались по городу) было прохладно. На плечах Иосифа Виссарионовича была меховая безрукавка.

— Самим приходится… Искать!

Он сидел, опустив плечи, опершись двумя руками о диван. Смотрел за окно, где раскачивались темные, тяжелые ели.

— Тоже мне — барын!

Корсаков молчал.

Сталин не спеша, искоса, равнодушно посмотрел на него. Оценил, что Корсаков не оправдывается.

— Читал твой отчет, — тихо сказал Иосиф Виссарионович. — В общем… — Повисла пауза, от которой Корсакову стало холодно. — …Ты правильно оцениваешь политическую ситуацию!

Снова посмотрел на Корсакова — «почувствовал ли тот облегчение? От его, сталинской, похвалы?»

И вдруг тоном приказа: «Садись!»

Александр Кириллович присел на стул у круглого, покрытого плюшевой скатертью, стола.

Казалось, Сталин не очень представлял, о чем пойдет разговор.

— Молчишь?

Корсаков не ответил.

— Почему не добивался личной встречи?

Он начинал сердиться.

— Вы слишком занятый человек… Товарищ Сталин.

— Эх!! — гортанно выкрикнул Иосиф Виссарионович. — Уже — «наговорили»! И что за народ?! Как сплетницы! Как кухарки какие-то…

Он, с едва заметным напряжением, поднялся с низкой тахты, сделал шаг к Корсакову. Остановился, поправил спадающую с плеч безрукавку.

— Ты! Такие, как ты… — он приподнял палец, начиная мысль… — Золотой запас партии! Мы с тобой одну каторжанскую пайку делили! А они… это ели? Они?.. Это знают?!

И ответил сам себе…

— Нэт!

Сделал несколько шагов по кабинету. Резко повернулся к Корсакову — с вдруг потемневшими от гнева глазами.

— Они — бэлоручки! — Они хотят Революцию… Делать в белых перчатках!

Он махнул куда-то за стену.

— Не выйдет! Товарищи! «Золотой запас»?

Александр Кириллович вспоминал одного, второго, третьего… Может быть, десяток товарищей по подполью, по каторге, по первым съездам… Почти никого сегодня не было на первых ролях в партии. Кто погиб в первую мировую, кто в гражданскую… Кто был выброшен из партии, как участник дискуссий, тех или иных оппозиций… Нет, кто-то еще оставался, но это была скорее тонкая пленка над огромной массой пришедших в партию уже в мирные, относительно спокойные годы. «Когда партия уже была у власти!»

— Ты знал… — и Сталин назвал фамилию молодого командарма, с которым Корсаков недавно встретился на Никольской.

«Но… Почему — «знал»?»

— Очень он тебя… Защищал!

«Боже! От кого?!»

Сталин задержал взгляд, и, впервые за разговор, Александр Кириллович почувствовал всю спокойную тяжесть этих рыжих — с острым, черным ромбиком — глаз.

— Для меня лестно… Такое мнение моего командира! — почти по-уставному ответил Корсаков, поднявшись со стула.

Лицо Сталина передернулось. От презрительной ухмылки…

Он отошел к окну, достал трубку.

— Я много думал… О тебе… — почти печально, по-прежнему стоя спиной к нему, начал Иосиф Виссарионович.

«Почему? Откуда этот… отеческий тон?»

— Если быть реалистом?.. В политике? То надо отдать себе отчет в том…

Сталин обернулся и начал улыбаться. Медленно, с какой-то недоброй, восточной игривостью.

— Надо отдать отчет… — повторил он. — Что ты… Товарищ Корсаков, все-таки… Не-е наш человек!

Александр Кириллович почувствовал, что у него начинает сводить скулы. Он не заметил, как снова опустился на стул.

— Не надо так волноваться… — усмехнулся Сталин. Подошел к столу и наклонился над пепельницей. — Но Революцию делали всякие люди! Революция больше! Шире всех нас. Всех!

Он снова поднес спичку к трубке.

— А ведь только такому делу и можно служить? Как думаешь? Которое… Больше — тебя? — он вопросительно наклонился к Корсакову.

— Наверно, — выдавил из себя Александр Кириллович.

— Человеку свойственно ошибаться, — неожиданно мягко сказал Сталин, прохаживаясь по кабинету. — Человэку! Но не Революции! Я — человэк. И поэтому я… Могу тоже ошибаться!