Младшая сестра - Лев Маркович Вайсенберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он бережно сложил исписанные листки и стал с волнением рассказывать, какая будет жизнь, когда наступит она, вторая революция, и все слушали его, не перебивая, затаив дыхание.
— Много бы я дал, чтобы эта другая, настоящая революция пришла скорей! — сказал Юнус задумчиво, когда Газанфар окончил. — Полжизни! — добавил он вдруг со страстью.
Лицо Газанфара стало серьезным.
— Были такие люди, которые за счастье народа отдавали всю свою жизнь, гибли в тюрьмах, на каторге, от рук палачей, и отдали бы вторую, если б она у них была! — сказал он.
Упрек почудился Юнусу в этих словах, и он не знал, что ответить.
Выручил Арам.
Приходи сюда вечером, когда отвезешь сестру, Газанфар об этих людях расскажет! — сказал он.
У Газанфара долго не засиделись — работа не ждет.
Баджи не хотелось уходить. Неужели обратно, в Крепость? Эх, осталась бы она жить на промыслах — ночевала бы у тети Розанны, дружила бы с Сато, ходила бы в гости к дяде Газанфару. А затем, может быть, брат поселился бы в таком месте, откуда ее бы не выгоняли. Вот было бы хорошо!..
В поезде Юнус и Баджи ехали молча, погруженные в свои мысли.
В городе, на обратном пути, проходя мимо табачной фабрики, Юнус заглянул в подвальное решетчатое окно. Оттуда пахнуло запахом клея и табака. Девочки лет восьми-девяти, стоя на скамьях — вдоль длинных столов — на коленках, клеили папиросные коробки.
Юнуса поразила их изможденность и бледность. Впрочем, разве можно было выглядеть иначе в этом сыром и душном подвале? Несчастные дети! Сломать бы скорей эту решетку и выпустить их всех на волю, на солнце!.. Да, Арам прав — Баджи по сравнению с ними, пожалуй, удачница.
«Были такие люди, которые за счастье народа отдавали всю свою жизнь и отдали бы вторую, если б она у них была…» — вспомнил Юнус, и готовность следовать по их пути охватила его со страстной силой.
Одежда и обувь
Общественная деятельность, которой отдавал весь свой пыл Хабибулла, не помешала ему с выгодой продать кубинский коврик, приглянувшийся богачу.
Оставалось доставить товар на дом покупателю. Хабибулла и Баджи направились за ковриком в Исмаилие. Но проникнуть внутрь здания оказалось нелегко — его осаждала толпа.
«Праздник, наверно», — решила Баджи и удивилась, так как признаков приближения праздника, выражавшихся обыкновенно в хлопотливой и беспокойной деятельности Ана-ханум, она в последние дни не замечала.
Хабибулла энергично протискивался сквозь толпу, высоко подняв над головой какое-то удостоверение. Очутившись внутри здания, Хабибулла приказал Баджи подняться на третий этаж и ждать его у лестницы, а сам остался во втором этаже и проскользнул в большой актовый зал, где заседал сейчас так называемый «первый общекавказский съезд мусульман». Просторный зал этот был предоставлен только мужчинам — женщинам милостиво разрешалось тесниться на хорах в третьем этаже.
Прождав Хабибуллу около часа, Баджи от скуки стала прогуливаться по вестибюлю, заглянула на хоры, протиснулась к барьеру…
Аллах великий, сколько там, внизу, народу!.. Одни были в штатских костюмах, другие — в военном, третьи — в облачении мулл. Один из мулл — пожилой и важный, в богатой абе, в пышной зеленой чалме привлек внимание Баджи; она увидела его в тот момент, когда он, поднявшись на трибуну и молитвенно сложив руки на груди, оглядывал присутствующих.
— Мулла Мир Джафар-заде! Губернский казий! Отец мусульман! — благоговейно зашептали женщины на хорах.
Но вскоре благоговейным чувствам их пришел конец: угрюмым низким голосом губернский казий заявил, что появление мусульманки на съезде перед толпой мужчин противоречит корану и есть преступление, — казий имел в виду единственную мусульманку, дерзнувшую выступить на этом съезде с открытым лицом.
Зал раскололся на две половины: одни поддерживали казия, другие возмущенно кричали:
— Позор!
— Мракобесы!
— Долой!
Но ничто не могло сравниться с внезапным неистовством самих женщин, обрушивших на казия площадную брань, свист, улюлюканье, плевки. Казалось, с третьего этажа ринулась вниз лавина. Даже сторонники эмансипации с опаской поглядывали на хоры: шайтан их разберет, этих баб — еще взбунтуются и перебьют всех мужчин!
Губернский казий, однако, не выражал намерения покинуть трибуну. С упорством фанатика, с видом мученика за правое дело продолжал он твердить свое. Баджи видела, как он шевелил губами, тщетно стараясь перекричать противников.
Сторонники казия, особенно муллы, забеспокоились — как бы в пылу полемики не осквернили казия прикосновением. Как потревоженные гуси, разом снялись они со своих мест и, в широких абах, в громоздких чалмах, неуклюже устремились к трибуне. Они оцепили ее двойным кольцом, готовые защищать неприкосновенность и честь своего вожака.
С высоты хор Баджи различила возле трибуны и муллу Абдул-Фатаха. Он говорил о чем-то с Хабибуллой, яростно размахивая руками. Куда девались его обычное спокойствие, благопристойность?
Долго шел в зале спор, и, увлеченный спором, Хабибулла забыл забрать коврик.
К вечеру съезд вынес решение: ношение чадры для азербайджанки необязательно.
Этого было достаточно, чтобы вызвать волнение среди обывателей. Пущен был но городу слух, будто съезд намерен силой заставить всех азербайджанок сбросить чадру и коши́ — традиционные туфли-шлепанцы. Мракобесы решили опередить эмансипаторов — далеких, кстати сказать, от приписываемых им крайних намерений — и нанесли встречный удар: они стали преследовать азербайджанок, появлявшихся на улице без чадры и в обуви на каблуках.
На следующий день Хабибулла и Баджи снова пошли за ковриком. Пройти внутрь Исмаилие оказалось теперь еще трудней, чем вчера: большая толпа недовольных решением съезда осаждала здание.
Слышались крики:
— Долой новшества!
— Наши жены не продажные женщины, чтобы раскрываться перед любым мужчиной!
— Ботинки неверных поведут по дурной дороге!
— Коран простит, если прольется кровь изменников!
Кричали лавочники, торговцы, мелкие домохозяева, владельцы бань и кебабных, муллы, темные люди без определенных занятий, зачинщики уличных скандалов и драк.
Когда Баджи с ковриком на голове и Хабибулла спускались по лестнице к выходу, их нагнала миловидная девушка-азербайджанка в кокетливой шляпке, в изящном модном костюме, в лакированных туфельках на высоких каблуках; богатство и видное положение ее родных избавили ее от ношения чадры и коши.
Звали эту девушку Ляля-ханум. Год назад она окончила русскую гимназию и томительной праздности в ожидании замужества предпочла развлекательную филантропическую деятельность в «чашке чаю».
Теперь, после февральских дней, круг общественной деятельности Ляля-ханум расширился — свой досуг она отдавала недавно возникшей «Лиге равноправия женщин», нашедшей приют в одной из многих комнат Исмаилие.
Когда Ляля-ханум поровнялась с Хабибуллой, он почтительно с ней поздоровался
