Бестеневая лампа - Иван Панкратов

после отбоя. Примерно минут за тридцать до этого привезли солдата с флегмоной — сестра была занята вместе с дежурным хирургом, они быстро прооперировали его, выкатили в интенсивку, а дверь в оперблок осталась открытой.

Выйдя из туалета, он столкнулся практически нос к носу со всеми троими — тихими шагами из ярко освещенной операционной в полумрак коридора выскользнул Сергачёв, а следом за ним два его приятеля. Сержант зыркнул на него уничтожающим взглядом, но времени на разговоры не было, они быстро вбежали в палату и рухнули в свои скрипящие койки. Жданов на несколько секунд оторопел, потом посмотрел по сторонам — из палаты интенсивной терапии, где дежурная медсестра работала с поступившим пациентом, никто не выглянул — и тоже вошел внутрь.

Сел на кровать, медленно снял штаны и услышал откуда-то из темноты свистящий змеиный шепот Сергачёва:

— Только вякни, сука…

На тот момент Жданов, конечно, не знал, ради чего эти трое были в операционной — узнал только через час, когда дежурная сестра закончила со всеми своими делами и отправилась обрабатывать инструменты. Она заметила пропажу, разбудила и построила всех и вызвала дежурного по части.

Тридцать с лишним человек стояли в коридоре в трусах и майках, щурились от яркого света, зевали, ежились. Кто-то оперся о стену, кто-то присел на корточки — дежурный майор временами покрикивал на таких особо смелых, они вставали, но, стоило ему отвернуться, садились снова.

Жданов стоял примерно посредине шеренги, Сергачев через несколько человек от него перешептывался с теми, с кем его застукал Ждун. Вся эта картина с полуголыми пацанами напоминала полуночный урок физкультуры — за исключением того, что вдоль строя ходили дежурный офицер с медсестрой и пытались при помощи мата и угроз добиться правды.

Естественно, никто ничего не видел. Все заснули, едва коснувшись головой подушки, и проснулись, когда в палате включили свет и позвали строиться.

Дежурный офицер позвонил начальнику отделения, поставил в известность. Судя по ответам, тот приезжать среди ночи по такому поводу не собирался. Спустя несколько секунд он перезвонил дежурной сестре, дал какие-то указания — и всех разогнали по палатам.

— Двери не закрываем в палаты, — крикнула она всем в спины. — Поссать до утра терпим — или в карман соседу. Никто никуда не выходит. Телефоны мне на стол сложили быстро! А то завтра в рапорте напишу, кому тут средства связи понадобились после грабежа!

Стол перед ней постепенно заполнился тремя десятками телефонов.

— Все их выключили? Мне смски от ваших мамаш не нужны!

Все тридцать хозяев телефонов вернулись к столу и выключили их.

— Всё, отбой!

Со своей кровати в свете, падающем из коридора, Жданову было видно, как трое грабителей сидят рядом на кроватях и о чем-то тихо разговаривают, изредка бросая взгляды в его сторону. От этих взглядов было неуютно и хотелось спрятаться под одеяло с головой.

Сдавать он никого не собирался. По крайней мере, прямо сейчас. Но странное ощущение сидело у него в голове. Он знал по рассказам, что их всех троих лечили в этой самой операционной — у Сергачева, например, была какая-то гнойная болячка на шее, и начальник возился с ним почти полчаса; у его друзей были забинтованы пальцы на руках. И они залезли к тем, кто помог им выздороветь. Это как, будучи в гостях, стырить у хозяина ложки — тебя пустили дождь переждать, а ты «отблагодарил».

От осознания того, что эти трое ограбили врачей, на душе было очень мерзко. А от того, что он это знает и не может сказать из-за придуманного кодекса чести, из-за того, что своих не сдают, из-за того, что страшно…

Наутро их всех по одному допрашивали на пищеблоке. Два офицера ФСБ, вызванные начальником отделения, сидели за столами в разных углах, чтобы не слышно было, кто и о чем говорит, и задавали металлическим голосом штампованные вопросы. Когда позвали Жданова, он отставил в сторону поднос с грязной посудой после завтрака и подошел к офицеру в дальнем углу столовой, вытирая руки о фартук.

Капитан посмотрел на него то ли презрительно, то ли жалостливо и глазами показал на стул. Жданов присел на краешек так, будто собирался в любую секунду рвануть в дверь пищеблока.

— Видел или слышал что-нибудь? — после обязательной паспортной части спросил дознаватель, подперев голову рукой.

— Нет, — покачал головой Жданов. — Спал после отбоя и до построения. Тут работы много, устаешь за день.

— А есть у вас неформальные, так сказать, лидеры в отделении? Ну, кто у вас за старшину?

— Сержант Сергачев, — ответил Жданов, подумав несколько секунд и решив, что ничего страшного в этих словах нет. — Ему домой через два месяца… Ну и звание…

— А сам ты давно тут?

— Сегодня девятый день.

— Диагноз?

— Инфициир.. Инфицированная рана правой стопы, — запнулся на непривычном слове Жданов. — Короче, ногу натер в поезде.

— Ты себя-то слышишь? — капитан пристально посмотрел в глаза. — Ногу в поезде натер. Ты его толкал, что ли?

— Никак нет.

— И откуда вас таких… — он открыл военный билет. — Из Саратовской области… Значит, запомни, рядовой Алексей Жданов. Если ты сейчас покрываешь кого-то — у тебя будут большие проблемы. Если ты боишься — поверь, никто не узнает, что ты сдал. И в часть ты свою не вернешься, если показания дашь, так что угрозы типа «Мы знаем, где ты служишь, сообщим, и тебя там примут» не прокатят.

— Я не боюсь. Я не видел ничего. Честно.

— Дурак ты, Жданов, — грустно сказал капитан. — Я таких, как ты, десятый год допрашиваю. И я знаю — ты видел. Или слышал. Не хочется думать, но, возможно, что и участвовал.

Он обвел цифру возле фамилии Жданова в списке пациентов в кружочек, дал тому подписать протокол и махнул рукой — иди, мол. И, когда тот встал и сделал пару шагов от стола, окликнул его громко и сказал:

— Ну ты подумай, Саратов. Подумай.

И подмигнул.

Жданов вдруг понял, что в полной тишине столовки на него смотрят несколько пар глаз. Он быстро пересек пищеблок и зашел в мойку. Звуки голосов за спиной возобновились. Алексей открыл кран и долго неподвижно смотрел на струю воды, бьющую в большую кастрюлю…

Ближе к вечеру, когда все уходили с ужина, а Жданов протирал скатерти на столах, Сергачев подошел к нему вплотную, наклонился немного (он был заметно выше) и спросил:

— Слышь, Ждун, а о чем тебе следак подумать предлагал?

Он прижал руку Алексея с тряпкой к скатерти и посмотрел в глаза:

— Ты не юли, брателло. А то мало ли чего бывает в армии… Случаи всякие несчастные…

Жданов постарался освободиться, но у него не получилось.

— Да ни о чем таком… — тихо ответил он, стараясь не смотреть в глаза сержанту. — Он всех пытал, кто да что…

— Но подумать только тебе предложил.

«Сука», — вспомнил Жданов добрым словом капитана.

— Дисбатом угрожал, — ляпнул первое, что пришло в голову, Ждун. — Типа, если знаешь что, подумай. Я ничего не сказал, честно.

Сергачев прищурился, словно пытаясь разглядеть что-то в глазах Жданова, потом резко отпустил руку.

— Хрен с тобой, — процедил он сквозь зубы. — Молчи и дальше. В тряпочку. Вот в эту.

Он двумя пальцами брезгливо взял тряпку из руки Ждуна и бросил ему лицо. Тот не попытался увернуться. Дождавшись, когда шаги сержанта стихнут за спиной, он поднял тряпку с пола и опустился на стул — ноги отказывались его держать. Было страшно; хотелось набрать мамин номер и все ей рассказать. Поделиться. Мама бы придумала.

Мама бы…

Жданов оглядел пустой пищеблок, махнул рукой официантке, расставляющей посуду в шкафах, и вышел на лестницу. На площадке было две двери — в отделение и в ординаторскую. Обе были открыты.

«Наверное, кто-то дежурит, — решил Ждун. — Или сестры телевизор смотрят».

Он сделал пару шагов к двери в отделение, но внезапно услышал из ординаторской женский смех и стук каблуков по полу.

Жданов замер на пару секунд, а потом подошел к двери, встал так, чтобы его не было видно ни из отделения, ни из кабинета врача, и прислушался.

Через три минуты он точно знал, что ему надо сделать, чтобы решить проблему с Сергачевым и его друзьями. Да и со всей этой гребаной армией.

Маме звонить он больше не хотел.