Навола - Паоло Бачигалупи

он отправился на поиски вороньей орхидеи, которая цветет только при свете луны в пустыне Зурома и только после дождя, выпадающего лишь раз в сотню лет.

Эростейя улыбалась дарам Скуро, но не желала возлечь с ним, потому что он провонял дымом и склепом, а его голос, даже нежный, напоминал треск ломающихся черепов. От его дыхания несло падалью, его крики напоминали вопли стервятников, а зубы он взял от мертвецов. Амо был высоким, чистым и могущественным, с симметричными руками и ногами и бугрящимися мускулами. У Скуро же одна нога была от козла, а другая от ворона, а его тело покрывала спутанная шерсть медведей, которые уснули в его пещерах, чтобы никогда не проснуться, и стали частью Скуро.

Скуро был чудовищем. Но он любил Эростейю.

Амо весьма забавляли попытки брата соблазнить ее. Он наслаждался тем, что сам ходил прямо, высокий и гордый, в то время как сгорбленный Скуро прыгал и семенил боком. Амо нравилось это сравнение, как и многие другие, и потому он держал Скуро поблизости. Он смеялся над неуклюжим желанием брата. Он с удовольствием наблюдал, как Скуро кладет дары к ногам Эростейи — и как та презрительно отвергает его. Но в конце концов Амо устал от одержимости Скуро, а потому однажды ночью позвал брата посмотреть, как лежит с Эростейей и как та удовлетворяет его вожделение.

— Видишь ее восхитительную плоть? — дразнил Амо. — Видишь, как она вцепляется меня, жадная до моего тела? Видишь, как я прикасаюсь к ней? Слышишь, как она вздыхает? Видишь, как она выгибается и раздвигает бедра? Она отдается мне. Видишь ее удовольствие и страсть? — дразнил он. — С чего ты решил, что предназначен для нее? Ни одна женщина не полюбит существо вроде Скуро. Ни одна не захочет, чтобы клыки рассекли ее губы, чтобы когти разодрали груди. Ни одна не пожелает, чтобы к ее коже прижималась грубая чешуя, и не обрадуется зловонию падали, когда возляжет с мужчиной. Возвращайся в свои пещеры, братец. Удовлетворись Невидимыми землями. Свет не для тебя.

И Скуро ушел, опечаленный, потому что Амо говорил правду.

Но Скуро был Скуро — и он не сдался. Он не вернулся в свои пещеры, а отправился странствовать. Он переплывал далекие моря, жил в Аталате и в Гефестосе, пересекал пустыни, которые были больше даже пустынь Зурома. Он взбирался на горы выше пиков Чьелофриго, катался на облачных колесницах вместе с чародеями Ксима. Он побывал во многих краях и повстречал самых разных людей, но где бы он ни появлялся при свете Амо, ни одна женщина и ни один мужчина не посмотрели на него с желанием.

Но Скуро был Скуро — и он не признал поражения. Он изготовил маску, отправился к слепому оракулу Плифию и попросил помощи, но Плифий сразу узнал его и сказал, что Скуро никогда не отразится красивым в глазах других, пока все не ослепнут, и даже тогда Скуро останется Скуро и его не станут любить.

— Возвращайся в свои пещеры. — Таков был совет Плифия. — Удовлетворись Невидимыми землями.

Но Скуро был Скуро — и он не удовлетворился. Однако он устал от страха и отвращения, которые видел в глазах созданий Амо, и потому покинул земли людей.

«Я буду жить в лесах, — решил Скуро. — Звери не отпрянут в омерзении от моего запаха. Деревья не будут смотреть на меня с гадливостью. Ручьи не побрезгуют коснуться моей плоти. Я уйду в дикие края».

Так он и сделал и стал жить один. Говорят, живя в лесах, он научил Соппроса ходить в темноте, не спотыкаясь, и подсказал воину Ишебе, как одолеть Тиросскую гидру, однако это другая история.

Но как ни пытался он отвлечься, ему не удавалось забыть Эростейю. Она всегда была с ним, фата памяти. Снова и снова он поворачивался и тянулся к ней — и чувствовал лишь воздух. Она приходила к нему во снах. Целовала его клыки, обнимала чешую, в страсти срывала с него грубую одежду и садилась на его змеиный член. Во снах она не боялась его уродства. Она любила его так же, как любила Амо.

Но он всегда просыпался — и всегда оказывался один.

Наконец, измучившись, Скуро захотел умереть. Он решил прыгнуть с высокой скалы и разбиться о камни, чтобы сбежать от фантазий и снов, избавиться от воспоминаний об Эростейе.

Если бы Скуро просто пошел и утопился в одном из своих черных озер, об этом не узнал бы никто, кроме пещерных сверчков, серых пауков, летучих мышей, крыс и грибов его царства, и все они радостно попировали бы его телом.

Но вместо этого он забрался на вершину самой высокой скалы, встал над самой глубокой пропастью, готовясь к смертельному прыжку...

И в этот момент его увидел Калиба.

— Что такое?! — крикнул Калиба. — Что ты делаешь там наверху, Скуро?

— Не смотри на меня! — прокричал в ответ Скуро. — Я уродлив, и теперь я умру!

Он приготовился прыгнуть — и прыгнул бы, — но тут Калиба начал смеяться над ним.

Калиба смеялся, и хватался за живот, и показывал на Скуро пальцем, и пытался заговорить, но не мог, потому что смеялся. Он ахал, охал, задыхался, утирал слезы — и не мог перестать смеяться.

Скуро рассердился.

— Мое сердце разбито, а ты смеешься?

Калиба закатил глаза:

— Чи. Значит, у тебя каменное сердце, если его так легко разбить.

— Мое сердце из плоти и крови, и оно леденеет от стыда, потому что я так уродлив, — сказал Скуро.

— Ледяное сердце — это звучит неприятно, — согласился Калиба. — Но скажи мне, братец, с чего ты взял, что уродлив?

— Я покрыт чешуей.

— Драконы тоже покрыты чешуей, и все склоняются перед ними.

— Я рогат.

— Горный баран тоже рогат, а это величественное создание.

— На мне растет мех.

— У кроликов тоже есть мех, но они мягкие, и все их любят.

Наконец Скуро произнес:

— Я ничуть не похож на Амо.

— Амо! — воскликнул Калиба. — Так все дело в этом ссыкуне? Амо — дурак! Он спреми, что я вытираю о траву! Он кусок дерьма, приставший к кошачьему анусу! — (Тут я немного вольничаю, но предоставьте поэту право на вольности. Да и вообще, Калиба много чего наговорил, но это слишком грубо даже для меня, чтобы повторять, особенно рядом с катреданто.) — Амо стащит фигу и скажет, что это ты ее съел, — заявил Калиба. — Он ходит в свете, но сердце у него маленькое и сморщенное, как сушеная слива. А теперь спускайся оттуда, братец. Хватит глупостей.

— Но мне грустно.

— Тогда я тебя развеселю. Спускайся, и давай наслаждаться жизнью. Дело не в твоем облике, а в уродливой компании, которую ты предпочитаешь.

— Это не сработает.

— Еще как сработает! Да и какая тебе разница? Если я ошибаюсь, ты сможешь спрыгнуть со скалы завтра, ничего не потеряв. Камням все равно, когда ты расколешь о них свою черепушку. Ты же не назначил им встречу в определенное время. Да и скала никуда не денется. А потому сегодня пойдем со мной, и я буду тебя развлекать. Ты всегда успеешь вышибить себе мозги.

В конце концов Калиба убедил Скуро спуститься со скалы и устроил ему пир на берегу ручья, где вода текла медленнее и разливалась глубокими бирюзовыми заводями, согретыми на солнце. А потом явились фаты Калибы. Это были фаты деревьев, и камней, и воды. Они вышли из древесных стволов, и трещин в валунах, и глубоких, медленных речных заводей. Там были фаты урожая с полей и фаты вина с виноградников, и все они устроили великий пир. Они пили вино, смеялись и пели, и фаты гладили спутанную бороду Скуро и радостно сворачивались клубком у него на коленях. Они не боялись его змеиного члена, а целовали и ласкали его; они гладили руками мохнатое тело и превозносили его мощь. И вскоре вино было пролито, стол опрокинут, и начались погони в лесах, плескание в прудах, а потом были вздохи и шепоты.

— Зачем тебе смертная женщина? — спросил Калиба, когда все насытились и лежали, изнуренные, в лужах извергнутой спреми и пролитого вина. — Мы боги, а не люди. Зачем связываться с глупцами, выпавшими из плетения Вирги?