Что знают мои кости. Когда небо падает на тебя, сделай из него одеяло - Стефани Фу

юности большинство меньшинств действительно объединяло нас. Мы настолько регулярно сталкивались с культурами друг друга, что все странное становилось для нас нормальным.

Мы не забывали снимать обувь, входя в дом школьных друзей, чтобы посмотреть сериал. Запах этих домов сначала удивлял, а потом становился привычным: карри, благовония, рис, сладости. Мы понимали, что не нужно спрашивать, чем занимаются наши отцы, потому что никто этого не знал: они надевали галстук и каждое утро уезжали в Кремниевую долину делать что‑то техническое. Мы знали, что индийцы и филиппинцы танцуют лучше всех, потому что видели их свадьбы и праздники. На индийских свадьбах мы прыгали вокруг и веселились до упаду, а на филиппинских торжествах в честь старших сестер наших друзей чинно танцевали с девушками, которые всегда знали каждое движение. Мы с радостью и любопытством ели то, что на наших глазах готовили матери друзей, и безжалостно дразнили немногочисленных белых, которые не решались на это. Мы предлагали им острые блюда и хохотали, когда они морщились и глаза их наполнялись слезами. Мы знали, что у филиппинцев отличная одежда из 555 Soul. Белые девушки и страстные вьетнамки могли скидками заманить нас в Abercrombie. Тайваньские девушки летом уезжали на родину и возвращались в нарядах с самыми неожиданными бантиками и кружевами. А азиатки и мексиканки лучше всех умели красить глаза и губы.

И мы знали, что можем позаимствовать друг у друга. Можно было принести в школу острую масалу, даже если ты не был индийцем. Я была вице-президентом японского клуба. Иногда мы одалживали друг у друга блеск для губ или джинсовые мини-юбки, но мы всегда знали, что выходить из дома нужно в длинной юбке, а переодеться можно в школьном туалете. Некоторые из нас пили, некоторые курили, некоторые занимались сексом. Никто не доносил друг на друга. Мы знали, какие будут последствия.

Будем честны: некоторые родители считали, что их дети не могут сделать ничего плохого. Мать Джеральда Чана никогда не сказала о нем плохого слова. Она считала, что он – дар божий для человечества, и Джеральд был с ней согласен. Матери Элис Нго и Бетти Чин каждый день приносили им свежие, вкусные обеды. Люси Трен и ее подружки каждые выходные совершали налеты на большой торговый центр на деньги родителей.

Большинству родителей было довольно легко угодить. Когда их дети терпели неудачу, они просто немного разочаровывались. Джилл Ченг говорила, что родители никогда ее не бьют. Они лишь качают головами и расстраиваются, если она получает плохую оценку. Ей говорят, что нужно больше стараться. Ну прямо как в кино. Мать Лесли Нгуен иногда ее наказывала. Однажды я слышала, как она кричала на Лесли, когда та вернулась слишком поздно. Но все это были сущие мелочи.

Наших родителей не учили размеренно дышать, чтобы успокоиться. И многих из них не учили воздерживаться от розог.

Я очень хорошо помню это. Когда выставляли оценки, в школе воцарялась атмосфера тревожной паники. Я видела, как дети сьеживались в коридорах, зажимали голову коленями. Кто‑то из них был неподвижен, кто‑то дрожал. Многие плакали. Можно было увидеть девочек, закрывших лицо руками, в окружении сочувствующих друзей. Это были обладатели четверки с плюсом или даже тройки.

На вечеринку в отеле в выпускном классе пришли копы. Нас было человек сорок. У нас была бутылка водки, и мы курили украденные сигареты. Услышав голоса взрослых, я быстро сориентировалась и спряталась под низкой кроватью. Когда полиция принялась решать, что с нами делать, девочка, сидевшая прямо надо мной, заплакала. Кто‑то бормотал сквозь слезы: «Мама отправит меня обратно во Вьетнам!»

Еще мы собирались возле переносных классов позади школы. На краю асфальтированной площадки стоял большой бледно-желтый морской контейнер, и именно здесь собирались грустные дети. Каждый день мы копили свой гнев и ненависть, а потом приходили к этому контейнеру и кидались в него едой. К концу года он обещал стать абстрактным шедевром Джексона Поллока из шоколадного молока, соуса к спагетти и газировки. А потом мы играли в любимую игру: «У кого вышло хуже?»

Помню, как мать одного мальчика гасила о него сигареты. У другого запирали спальню и заставляли спать на диване: по мнению матери, он был настолько бесполезен, что не заслужил комнаты. Мать моей лучшей подруги гоняла ее по всему дому, лупя изо всех сил и твердя, что она ничтожество. Однажды, чтобы разбудить, мать ее чуть не задушила. Я рассказывала о синяках на своих ногах, о том, как свернулась в клубок, когда меня столкнули с лестницы. Мы обсуждали логистику насилия: лучше когда тебя лупят чем‑то узким, вроде палки, или чем‑то большим и плоским? Что больнее – ссадины или синяки? Что обиднее – унижение или невнимание?

Отец моего друга однажды настолько разозлился, что среди ночи изо всех сил пнул дверь его комнаты так, что та разлетелась в щепки. А потом набросился на мальчишку. На следующий день тот пришел в школу весь в синяках, и только тогда я решилась. Сказала, что позвоню в полицию. Это ненормально. Он умолял меня не делать этого.

– Это убьет мою мать! Она не может с ним развестись, – твердил он. – Пожалуйста, не надо! Это разрушит нашу семью!

– Но она не может помочь тебе, – твердила я. – Мне нет до нее дела. Я хочу защитить тебя.

– Чтобы защитить меня, нужно защищать ее, – ответил он.

Я промолчала. Я ничего не сказала – как все остальные.

Наши родители знали, что такое голод. Они были беженцами. В школьных альбомах целые страницы Нгуенов и множество Тренов. Их родители помнили о жизни в лагерях. Иногда они тратили все свои деньги, потому что помнили, каково это, потерять все сбережения за месяц, за неделю, за минуту по воле диктатора или чужой бомбы.

Наши родители были одиноки. У многих остались на родине братья, сестры и родители, которых они почти не видели. Им приходилось воспитывать детей без поддержки большой семьи, что было у многих белых детей. У некоторых родителей не было документов. Хоть и чувствуя себя в безопасности в окружении таких же, как они, родители никогда не забывали, что здесь они гости.

Наши родители не говорили об утратах. Иногда они невзначай могли сказать о солдатах или жестоких отцах, но никто не говорил о том, что было на самом деле: насилие, сексуальное насилие, нищета, война. Но даже в детстве, не понимая, что это такое, мы чувствовали, как оно пробивается в наше настоящее. Мы чувствовали, как что‑то большое и темное постоянно присутствует